Мриф сразу же возникла перед его мысленным взором - прекрасная и одновременно опасная, немного настороженная, как тогда, на ступеньках перед рестораном. Тимофей зажмурился и представил, как он гладит кудряшки на ее затылке. Очень зримо представил, так, что даже кожу на кончиках пальцев защекотало…
"О-о!! - прилетело в голову со стороны Гортензии. - Любовь! Я чувствую! Я - ощущаю!"
- Тогда, может, разговоры исключим? - вяло предложил он.
И снова погрузился в полусон-полуявь. Образ Мриф, как он обнаружил, неплохо отгонял боль. И даже высокая температура под грезы о прекрасной эльфессе ощущалась не как жар, переполняющий все тело, а как последствие острого любовного томления. Кое возникло вдруг в теле Тимофея, несмотря на все его плачевное состояние.
Они довольно долго находились в таком симбиозе - Тимофей плавал в мечтах о Мриф, а драконша Гортензия в его эмоциях, ахая и охая внутри его головы от сладких ощущений. Потом его начало все сильнее и сильнее клонить в сон.
Он уснул под сердитое покрикивание Лехи. Браток, дорвавшийся до командования, орал на всю камеру, как заправский старшина:
- Становись! Равняйсь! Круго-ом!
Вслед за этим раздавалось тяжелое буханье множества ног об пол. И слегка шаркающий топот - орлы маршировали по кругу…
Все до странного напоминало пребывание на действительной армейской службе - и громкие команды, слушанные вполуха, и легкая вонь в воздухе. Правду говоря, вонь стояла очень даже крепкая, просто за дни, прожитые в камере, Тимофей к ней притерпелся. И теперь почти не замечал.
И даже боль в теле стала словно бы возвращением в те, армейские времена. Они для Тимофея были отнюдь не радужными - наверное, из-за отсутствия уступчивости в характере по молодости. Да еще из-за гонора, который он мало-помалу приобрел, занимаясь своим тюк-до у бурята Михея. Как-никак, к восемнадцати годам он привык ощущать себя сильномогучим бойцом…
Резвых наконец отключился.
* * *
Вечером он проснулся только во время ужина. Его наполняло горячее вязкое ощущение жара и боли. Боль была во всем теле, в каждом его уголке. Но особенно сильной она была в опухшей ноге. Тимофей вяло поднял голову. Перед глазами был воротник куртки - Леха опять заботливо укрыл его. Он стащил с себя куртку, аккуратно положил ее рядом, повернул голову и огляделся.
В центре камеры стояла ровная, хорошо организованная шеренга узников. Сориентированная по диагонали помещения и заканчивающаяся в одном из его углов. Группа стражников и маг-кормитель виднелись во главе шеренги, почти у самой двери. Маг перед котлом ровно взмахивал черпаком - раздача ужина шла полным ходом. Сколько же он проспал? Тимофей пожал плечами и поискал глазами друга.
Леха прохаживался вдоль шеренги, бдительно приглядывая за порядком. И злобными окриками пресекал все попытки бедных инопланетян пролезть без очереди.
Вот уж в ком погиб великий прапорщик. Или тюремный староста, что в общем-то было очень близко - и по роду деятельности, и по духу.
В камере царил железный порядок - и здоровый казарменный дух.
Тимофей приподнялся на локте и оглядел стражников. Их было шесть человек, и все толпились за спиной мага-кормильца. Стражники стояли вольготно, даже расслабленно, слегка отставив свои пики в сторону. Четверо даже опирались на них, почти повиснув на крепких древках.
И по всему было видно, что новые порядки в камере их не интересовали.
Итак, местных тюремщиков отличает крайняя нерадивость. И пренебрежение всеми правилами тюремной безопасности. Они считают, что их подопечные столь безопасны, как колония бродящих по чашке Петри амеб. Что ж, он с радостью изменит их точку зрения. В приличной тюрьме любое шевеление заключенных должно вызывать пристальный интерес местных отцов-командиров. А тут ни местных тюремщиков, ни кого другого это не интересует… Стражники относятся наплевательски. И стоят так, словно не замечают армейских порядков, появившихся вдруг в камере.
Это прямо-таки его долг - открыть им глаза на ошибочность подобного поведения.
Тимофей равнодушно похлебал мясной соус, который Лexa приволок в миске, почти не ощутив при этом вкуса еды. Жар во всем теле лишил Тимофея аппетита. Но сэнсэй упорно заставил себя есть. Сегодня ему понадобятся силы.
И по правде сказать, он не знал, когда еще представится возможность поесть снова. И представится ли вообще…
Сверху сюсюкнула Гортензия:
"Хочу любви, Тимоха".
Он опять представил себе Мриф. И насмешливо подумал, что благодаря Гортензии эти мысли могут превратиться у него в привычку. А привычка, как известно, свыше нам дана. И вполне может перерасти в стойкую и крепкую любовь. Нельзя слишком долго мечтать о какой-то женщине и не влюбиться в нее - просто невозможно… И что будет тогда? Влюблен по драконьему желанию?
Гортензия счастливо засопела у него в голове и многозначительно заявила:
"Мы с тобой здесь почти наедине, Тимоха".
Он наверняка подпрыгнул бы на месте, будь он здоров. Ну и намеки у почтенной драконши…
- Не совсем, - выдавил он. - Но скоро - может быть, и будем.
"И тогда нас ждет любовное томление и вздохи на скамейке?"
Тимофей вздохнул. Не слишком ли большую цену ему придется заплатить за свое освобождение? Но сейчас Гортензия была ему нужна как никогда. Речь шла и о Ларце Сил, и о Земле, и о его собственной, пардон, жизни. Сэнсэй поразмыслил (правда, недолго - слишком многое стояло на кону) и неуверенно согласился:
- Тогда, может быть, я и смогу кое-что рассказать…
"А когда это будет?" - неуемно поинтересовалась Гортензия.
- Уже скоро.
Небо над решеткой из сиреневого стало уже красновато-фиолетовым, когда он решил, что пора вставать. Истомленные тяжкой муштрой сокамерники лежали вдоль стен, как поваленные неумехой-лесорубом бревна - вповалку, улегшись друг на друга кто головой, кто ногами. После ужина Тимофей не послал Леху продолжать строевые мучения, рассудив, что измученным диктаторам тоже надо дать время для передышки. Очень уж напряженными для них выдались последние сутки. Прямо в духе времен сурового генералиссимуса Александра Васильевича Суворова - когда легко было только в бою, а в учении тяжело до жути…
Резвых усилием воли воздел себя на ноги. От жара тело казалось легким и невесомым. Леха, сонно клевавший носом рядом, тоже вскочил.
- Ты что вскочил? Лучше бы полежал, браток. Вид у тебя…
- Лучше он уже не станет, - мрачно попытался сострить Тимофей. - Пора, Леха.
- Куда пора?
- Шш… - Он приложил палец к губам и ухватился за рукав Лехи. - Значит, так. Ты сумеешь сейчас поднять своих чудо-богатырей? И снова начать маршировку?
Леха горделиво подбоченился:
- А то как же.
- Тогда вперед. И помни - что бы ни происходило, они должны маршировать.
- Что бы ни происходило?! - разинул рот его простодушный друг.
Тимофей кивнул:
- Ты уверен, что сможешь держать их под контролем?
- Ну, - засомневался Леха, - попробую. Только что…
- Нет времени, - шепотом завзятого заговорщика возвестил Тимофей. - Потом я тебе все расскажу. А теперь ничему не удивляйся и держи эту толпу в движении все время. Пошел.
Леха пожал плечами и пробасил:
- Ну, сэнсэй… Ладно, пойду. Но если в результате тебя опять побьют, как собаку, то я не виноват…
Браток развернулся и двинулся к валяющимся у стены сокамерникам, поминутно оглядываясь через плечо. Тимофей дождался, пока узники встанут и двинутся вдоль камеры строевым шагом. Дети разных народов сначала нестройно, а потом все слаженнее завопили речевку. Многие поглядывали на Тимофея взглядами заговорщиков. Кое-кто даже подмигивал, ловя его взгляд. Хорошо, что они находятся в такой тюрьме, где охрана привыкла полагаться исключительно на мастерство магов-оружейников. Отлично, что здесь не следят за узниками. Иначе с такими сообщниками ему не миновать провала. Их пародию на заговор раскусили бы в два счета. При таких сокамерниках не нужен и бестолково мечущийся в поисках цветочного горшка по незнакомым улицам профессор Плейшнер…
Дождавшись, пока маршевая рота развернется к нему задом, а к стене в дальнем конце камеры передом, Тимофей негромко позвал:
- Гортензия.
Драконша наверху заворочалась и вытянула голову над решеткой в его сторону.
"О, Тимоха… Настало время поговорить о свидании, да?"
- Гм. Нет, пока еще немного рановато, - буркнул он. - Гортензия, ты можешь проплавить эти прутья?
"Ты еще спрашиваешь? - ликующе курлыкнула Гортензия и взмахнула громадными крыльями. - Легко!! Прямо сейчас? А потом мы будем вместе!"
- Нет, по команде, - нервно прошептал Тимофей. Не зря его мама говорила: не кружи девушкам головы, сынок. Кажется, у него сейчас появился большой шанс доиграться в этом деле до неизвестно чего.
Но выхода, как ни печально, у него не было. Что ж, поступающие проблемы нужно решать постепенно. Вот выберется он отсюда, найдет эльфа, тогда и подумает, что делать с мечтательной Гортензией.
Строй сокамерников развернулся и начал печатать шаг по направлению к нему. Количество ищущих взглядов, брошенных в его сторону, увеличилось. Он слабо улыбнулся и царственно покачал в воздухе кистью левой руки, приветствуя камерный электорат. Правой приходилось держаться за стенку- его ощутимо покачивало от боли и жара. Обрадованные фюреры и каудильо, оказавшиеся не у дел и теперь вынужденные маршировать по тюремной камере, ответили громким кличем из речевки. Приветственным громким кличем.
"Полное единение народа и диктаторов", - подумал Тимофей.
Он дождался, пока шеренга, построенная строем по трое, завернет назад. И скомандовал:
- Давай!
Столб пламени глубокого синего цвета ударил в пол рядом с ним. Тимофей едва успел отпрыгнуть подальше. И яростно зашипел, потому что пришлось ступить на больную ногу.
Брызги расплавленного металла взлетели фонтаном, отразившись от пола - и ему еще повезло, что фонтан был направлен вверх. До него долетело только несколько брызг. Что обидно, одна из брызг попала в раненую щеку. Тимофей взвыл.
"Ой! - смущенно сообщил в голове голос Гортензии. А потом под черепной коробкой у него включилась целая сирена: - О-о, неужели я повредила тебя, Тимоха, источник любви!"
- Я в порядке… - пробормотал он, осторожно прикасаясь кончиками пальцев к коже вокруг того места, куда попала раскаленная капля. Вот и опять не повезло. А еще говорят, что в одну воронку снаряд дважды не бьет…
Тимофей какое-то время морщил лицо, пытаясь забыть о жгучей боли в щеке. Потом обвел взглядом камеру.
Сокамерники, застывшие на полушаге с поднятыми ногами, глядели на него через плечо. Гортензия сверху просунула морду в дыру, проплавленную в решетке, - и тоже уставилась на него круглыми огромными глазами.
Громкая речевка заглушила шум синеватого пламени и плавящегося металла. В этом ему повезло. Хотя удача благоволит только подготовленным. А он, надо отметить, подготовился. Но теперь в камере царила полная тишина.
Плохо.
Он оторвал пальцы от щеки и зло посмотрел в сторону Лехи, затем рявкнул:
- Чего стоим?! Марш по камере! Леха, командуй!
Браток, опомнившись, проревел команду и побежал вдоль строя, торопливо раздавая всем попадающимся тычки под ребра. Поднятые ноги опустились и дружно грохнули об пол.
Тимофей задрал голову и посоветовал:
- Убери свою морду из дыры, Гортензия. Прутья еще горячие, можешь обжечься.
"О-о! - Показалось или действительно в голосе Гортензии зазвучало странноватое смущение? -
Ты беспокоишься обо мне, даритель прекрасного чувства любви! Не беспокойся, для моей прекрасной кожи это пустяк!"
Но морда все-таки исчезла из провала в решетке.
Похоже, взамен недавней острой депрессии Гортензия ударилась в манию только что приобретенного женского величия. И самолюбования. Он где-то слышал, что тягу к чему-то нельзя изжить полностью, можно только перевести ее на что-то другое.
Тимофей опасливо посмотрел на концы проплавленных прутьев. Они все еще светились горячим багровым цветом. Так. И что же теперь?
"А теперь, - ответил он себе, - будем делать побег". Этак по-одесски - "будем-таки делать"…
Колонна вновь завернула и подошла к нему, четко печатая шаг. Он проорал приблизившемуся Лехе:
- Речевку!
Следовало создать как можно больше шума. Хоть местные стражники и напоминали больше спящих куриц, чем острозубых сторожевых псов, какими им положено быть по определению, - все же береженого бог бережет.
Леха кивнул и рычащим басом отдал приказание. Колонна грянула:
- Наша жизнь - водопровод, вот! И по ней дерьмо течет! Вот!
Текст был не очень, но это было единственное, что Резвых смог срифмовать и положить на короткий лающий ритм американской речевки. И текст до ужаса хорошо подходил к этой камере, посередке которой находилась дыра определенного назначения. Цинично, но реалистично.
Эхо дружного выкрика заметалось по камере. Тимофей настороженно посмотрел на дверь. Никто не появлялся.
Во времена Сталина местных стражников давно содержали бы вместе с узниками. За вредительство и измену родине. Охраняемые сбиваются в сообщество с признаками военизированной организации, дракон, сидящий на решетке в качестве дополнительного неудобства для них, любезно плавит эту самую решетку - и никто не прибегает, не наводит порядок. А если он тут всю тюрьму разнесет под шумок - они и тогда не появятся?
Сэнсэй мрачно глянул на медленно остывающие прутья. У него еще есть время кое-что разузнать. Затем поймал за плечо свинорылого - тот как раз проходил мимо, выпучив глазки и старательно вытягивая носок при ходьбе. Именно товарищ Пятачок предлагал ему солидное вознаграждение в случае побега.
- Милейший… - Тимофей выпалил это слово в лицо свинорылому.
Тот отшатнулся. Может, запах у меня изо рта, мельком подумалось Тимофею. Тюрьма не лучшее место для соблюдения гигиены. О том, что Пятачка могло испугать его лицо, перекошенное в этот момент гримасой боли и внутреннего напряжения, он даже не предположил.
- Вас куда надо вывести - в город или за его пределы?
Пятачок немного поразмыслил.
- В город, пожалуй. - Свинорылый развел то ли руки, то ли лапы, оканчивающиеся тремя пальцами со странными пенечками на концах. - У всех нас имеются небольшие сбережения в местных меняльных конторах. Так, на всякий случай. А с деньгами в городе магов можно просочиться куда угодно, как вода в песок.
- Как предусмотрительно с вашей стороны. - Тимофей вовсе не хотел хвалить свинорылого, его голос прозвучал скорее ехидно.
Но Пятачок расплылся в страшноватой улыбке, примятой сверху его громадным пятаком - так, словно услышал комплимент.
- И как же вы с такими деньгами попали сюда?
Пятачок вздохнул:
- Мои враги заплатили магам-оружейникам. Вот меня и… арестовали. Спасибо, хоть не выдали им в руки. То ли мои враги пожадничали, то ли Карамуче Пузатому пока не выгодна моя смерть. А самому перекупить магов-оружейников - чтобы выпустили - невозможно. В городе магов четкая специализация - маги-пространственники помогают беглецам, маги-оружейники арестовывают их. Каждый делает только то, что записано у него в прейскуранте. И маги-оружейники стараются быть честными в своем бизнесе. Никаких освобождений за деньги или как-то по-другому. Иначе лишишься доверия, а это чревато… Понимаете?
- Понимаю. - Тимофей кивнул. - Начальник сказал - арестован, значит, арестован, и никаких гвоздей.
Действительно, в таких странных делах не обойтись без коммерческой честности, а то можно растерять всю клиентуру.
Небо над головой стало уже темно-фиолетовым. Теперь камеру освещали лишь слабые проблески звезд и гаснущие пурпурные отсветы с закатной стороны. В полутьме строй узников продолжал мерно маршировать по камере, скандируя дурацкую речевку, придуманную им самим. Прямо сюрреализм какой-то творился в одной отдельной камере…
Прутья в проплавленном проеме уже не светились. Значит, пора было сматываться.
Он толкнул свинорылого по направлению к строю, сквозь зубы пробормотав:
- Вы пока походите, а я осмотрюсь.
- Но как же… - слабо пискнул свинорылый.
Но тут на него налетел подоспевший Леха, грозно
рыкнув:
- Командир сказал - в строй, значит, в строй!
И чуть ли не пинками погнал свинорылого к
шеренге.
Так. Надо собраться. Тимофей скрипнул зубами и постарался забыть обо всем - о нестерпимой боли в ноге и чуть более слабой боли во всем остальном теле, о температуре, головокружении и всем прочем. "Мкадо наготу" - воин собран. "Мкадо ираму" - воин идет…
Он несколько раз повторил про себя эти слова, убыстряя темп дыхания и концентрируясь мыслями только на том, что ему предстояло. "Мкадо ираму" - и разбегайтесь все, кто не там стоит.
Боль не исчезла, но отошла на задний план. Тимофей ощутил странную собранность и покой. Жар в голове перерос в горячечную четкость сознания. Это был последний шанс. Если он не использует его - он погибнет. И "мкадо ираму" обернется для него "мкадо айтэну" - воин уходит в последний полет. Немного длинно, но именно таков дословный перевод…
- Гортензия. Там наверху, на решетке, ты никого не видишь?
"Нет, - доложила драконша. И с готовностью предложила: - Но если кто появится, то я могу и дыхнуть".
- Только по команде! - распорядился Тимофей, неожиданно покрываясь испариной - и вовсе не от жара во всем теле. Драться ему доводилось, и порой очень жестоко. А вот жечь людей живьем- нет.
Земля, Ларец, собственная жизнь. На войне как на войне? Возможно, придется решаться, подумал он, невесело оскаливаясь. Или ты, Леха и целая планета в придачу - или чистая, спокойная совесть. Перед смертью…
Он отбросил эти мысли в сторону. Война план покажет, как говорил бурят Михей.
- Ты можешь поднять меня наверх? К себе?
"Ты желаешь наконец-то присоединиться ко
мне, мой нежный даритель любовных ощущений?" - немедленно курлыкнула в ответ драконша.
Будь у него время подумать и проанализировать, Тимофей, возможно, и понял бы, какими неприятностями чреваты для него в будущем подобные заявления. Но времени в тот момент у него не было.
- Гм. В каком-то смысле, - туманно отозвался
он.
"Конечно, смогу". - Морда драконши просунулась в проем. - Подойди поближе, Тимоха. И я тебя нежно подхвачу!
На морде с готовностью открылась пасть. Тимофей со страхом поглядел на клыки. Каждый был в локоть взрослого мужчины. Такая Гортензия как подхватит - так один фарш останется… После короткой паузы Тимофей натужно сказал, не спуская с клыков опасливого взгляда: