В душе психиатр был вовсе не так уверен в себе, как старался казаться. Все его слова шли вразрез с тем, чему его учили на кафедре психиатрии. Совершенно недопустимый разговор не то что с пациентом - вообще с человеком. А в пациенты казака Ватников зачислил сразу, автоматически.
Казак, конечно, не понял намека. Но уцепился за сказанное:
- Верно! Голос был, по телефону. Незнакомый…
- А вам это странным не кажется? Кому придет в голову так шутить? А в отделении? Вы наговорили какую-то ерунду. Готов поклясться, что вы и не помните, какую, потому что хронически отравлены крепкими напитками…
Ватников понятия не имел, что именно наговорил казак, но не боялся попасть впросак, потому что высказывание ерунды было свойственно охраннику вообще. Тот подбоченился:
- А вот и помню! Что было, то и сказал. Пошел в ихнюю девятнадцатую и понюхал там, посмотрел. Все было путем, все лежали, и покойник лежал. Может, они и выпили чего, потому что он обутый лежал, в ботинках, с головой в одеяло завернулся, только храп стоял. Да это не мое дело. Я поставлен порядок охранять…
Ватников, позабыв о всякой маскировочной психиатрии, замер. Он уловил знакомое слово.
- В ботинках? - переспросил он напряженно. - Покойник? Откуда вы знаете, где лежал покойник? Вы уже бывали в их палате, вы хорошо знали, где кто лежит?
Казак смешался.
- Ну, заходил, - буркнул он, понимая, что в очередной раз выдал себя. Но Ватников не стал развивать эту тему.
- Вы уверены, что покойник лежал в ботинках?
Охранник пожал плечами и отступил на пару шагов.
- Ясное дело… А что тут такого? Непорядок, конечно…
- Непорядок, - задумчиво кивнул Ватников.
12
Он так разволновался, что потерял всякий контроль над собой. Побежал обратно, в травму, и вытащил из палаты Хомского, который как раз задремал после обеда.
Это уже выглядело неприлично. Братья Гавриловы откровенно расплылись в понимающих улыбках, а Хомский снисходительно хрюкнул и пополз из палаты, даже с некоторым усталым недовольством на лице.
Выслушав Ватникова, он равнодушно кивнул:
- Я так и думал. Это так просто, доктор…
- А я блуждаю в потемках, - развел руками Ватников и покраснел. И сразу покраснел от того что покраснел. Полная и безоговорочная дисквалификация.
Хомский молчал, не выказывая никакого желания просветить Ватникова. Психиатр сделал какой-то нелепый и ненужный жест, двинулся к ординаторской бочком.
- Побеседуйте еще с Мишей, доктор, - сказал ему вслед Хомский. - Буду крайне обязан…
"Откуда он нахватался таких оборотов?" - изумлялся Ватников.
- И с Леной, - добавил сыщик.
- Обязательно, - пообещал тот.
- Постойте, - вздохнул Хомский. - Куда вы бежите? Вы же даже не спросили, о чем побеседовать.
Ватников изобразил на лице запоздалое раскаяние.
- Спросите про шаги в коридоре. Не слышали ли они шагов.
Психиатр усиленно закивал, добрался до ординаторской и скрылся за дверью. Хомский с сомнением проводил его взглядом.
Александр Павлович был на месте: как обычно, сидел и писал. Он вскинул на Ватникова детские глаза, в которых читалось простодушное любопытство.
- Что-то новое? - осведомился Прятов.
Ватников помялся на пороге. Ему вдруг ужасно захотелось хлопнуть чего-нибудь крепкого. Однако к услугам его имелся все тот же опостылевший чай.
- Бред, - лаконично ответил Ватников. - Удивительно систематизированный для распада личности. Продуманный, обогащенный лексически.
Александр Павлович принужденно хихикнул.
- Мне пора сушить сухари?
- Не иначе, - психиатр испытал слабое подобие облегчение. Сел на кушетку для осмотра больных, чего принципиально не позволял себе никогда. - Он зациклился на ботинках.
По лицу Прятова скользнула тень.
- На ботинках? Очень интересно. Неужели на моих? Я наследил? Может быть, оставил пепел от сигары?
Ватников помотал головой:
- Нет, на ботинках покойника. Его почему-то возбуждает тот факт, что убитый улегся спать в ботинках.
- Еще бы не возбуждал, - усмехнулся Александр Павлович. - Приятная и знакомая ему ситуация. Убитый ужрался в сосиску, а нашему сыщику радостно об этом думать.
Молодой сарказм оказывал на умудренного жизнью Ватникова самое благоприятное действие. Иван Павлович хорошо знал, насколько прилипчивым бывает помешательство. Отдав психиатрии многие годы жизни, он вместе с опытом приобрел и болезненные сомнения. Подчас ему казалось, что бреда не бывает вообще, что все его подопечные видят нечто потаенное, скрытое от здорового разума; что это потаенное не от мира сего, и видящие, принадлежа миру здешнему, оказываются в ситуации раскоряченности, половинчатости. Им не ужиться со своим новым видением здесь, но и в сопредельные сферы, где их видения будут вполне уместны, физически не переместиться. Поэтому-то они опускаются, перестают следить за собой, обслуживать себя, все больше соблазняясь иномирной действительностью. Соблазняясь помимо воли, даже если она ужасна и непривлекательна.
Допуская возможности иных сфер и пространств, где бред пациентов оказался бы ни каким не бредом, а единственно правильной линией поведения, Ватников исподволь разрушал свой личный рассудок. Готовность поверить в невозможное вызревала в нем давно; защитная пленочка, разделяющая ум и безумие, становилась все тоньше. Почему он так резво бросился служить и угождать спятившему Хомскому? Да потому, что ему самому, Ватникову, уже немного нужно было, чтобы из судящего превратиться в подсудимого. Общество Прятова, который твердо стоял обеими ногами на земле, успокаивало его, возвращало в мир привычных явлений. Домыслы Хомского представали теперь перед ним, какими им полагалось быть - смехотворными и нелепыми.
Блаженно внимая юному коллеге, Ватников не замечал примеси истеричности в его юмористических замечаниях; не обращал внимания на чуть дрожащую руку, которой тот наливал чай.
- И каковы же его дальнейшие планы? - поинтересовался Александр Павлович. - Он устроит на меня засаду с пистолетом? В сортире? Будет ждать, пока я не вернусь на место преступления и не убью очередного пациента? Скажите ему, что у доктора полно и других возможностей убить… Сделать укол, например…
Ватников так и поступил.
Уходя из отделения, он бросил через плечо Хомскому, который тенью крался рядом:
- У доктора, дорогой Хомский, есть и другие возможности убить… Сделать укол, например… - От себя Ватников добавил: - Или, допустим, на операции. Зачем доктору брать в руки бутылку?
Хомский хмыкнул в кулак:
- Это вам только так кажется. Элементарно, дорогой доктор! Врачи не делают уколов сами, для этого есть медсестры, и с ними придется вступать в сговор… И операции не делают в одиночку, всегда кто-то рядом стоит, помогает… А покойничку, не забывайте, ни уколов не назначили, ни операции. Здоровенький он был, как огурчик.
Он до того обнаглел, что позволил себе придержать психиатра за локоть. Тот гневно зыркнул на Хомского, но тот продолжил:
- Это вы, умники, думаете, что чем хитрее затея, тем труднее поймать. Книжек начитались. Особнячок, десяток гостей, покойник травится за столом и элегантно падает… Только чем это заканчивается для лиходея? Печально заканчивается.
Ватников слушал и не знал, что на это ответить.
- Чем проще лиходейство, тем оно загадочнее, - наставлял его Хомский, побрызгивая зловонной слюной. - Вот ударили человека кирпичем по голове, в темной парадной - поди-ка, найди виноватого! И не находят никогда. Наш доктор далеко не дурак! Он свою медицину в этом деле пустил побоку…
13
На следующий день была Мишина смена, и Ватников Мишу отловил.
Миша был красен и раздражен.
С утра пораньше затеяли учения по холере. Явилась старенькая бабушка-эпидемиолог, Анастасия Анастасовна. Она проработала в "Чеховке" лет пятьдесят и сделалась почти неотличимой от разных предметов больничного обихода. Странное дело: она, даже когда шла, сливалась с хозяйственным инвентарем, и ее не сразу замечали. Ведро, каталка, швабра с тряпкой - со всеми этими вещами Анастасия Анастасовна за давностью лет уравнялась в качестве и ценности. Никто не воспринимал ее всерьез, но все держались с ней ласково и почтительно. Николаев систематически намекал ей на пенсию, а та систематически отказывалась с радостно-озабоченным вздохом; это превратилось у них в приевшуюся, дежурную игру. Анастасия Анастасовна ничем таким уж особенным не занималась, вообще ничего нужного не делала. Правда, она ужасно любила устраивать зачеты и учения, посвященные самым ужасным болезням.
Когда где-то в стране, хотя бы на самых окраинах, возникал очаг какой-нибудь неожиданной дряни - птичьего гриппа или просто подозрительного поноса, - Анастасия Анастасовна расцветала сразу по получении сводок. Она не находила себе места в ожидании циркуляра от своей приятельницы, такой же бабушки, которая занимала должность повыше и день-деньской кипятила чайник в городской администрации, в отделе здравоохранения. И вот приятельница давала отмашку. Анастасия Анастасовна, мелко тряся головой, являлась в травматологическое, скажем, отделение и начинала всем мешать.
Память у нее была, как ни странно, отменная.
Холера, например, требует очень сложной последовательности действий, выучить которую до сих пор не сумел ни один нормальный человек из работников "Чеховки". Каждое движение сотрудника, угодившего в холерный очаг, имеет целью избежать соприкосновения с заразой. Надеть специальный халат и бахилы, снять халат и бахилы прямо в таз с дезинфицирующим раствором, перешагнуть через таз с халатом и бахилами, которые намокают в дезинфицирующем растворе, надеть новые халат и бахилы, налить новый раствор, взять белье больного, грязное от - в орфографии Анастасии Анастасовны - фекалиев, бросить белье с фекалиями в таз с раствором, встать над тазом с раствором и фекалиями, снять халат и бахилы…
Или как-то иначе, но принцип приблизительно такой.
Впрочем, большой заслуги Анастасии Анастасовны в том, что она все это помнила, не было. Противоэпидемические действия превратились для нее в автоматизм, наподобие бездумной ходьбы. Да и вообще пожилые люди лучше помнят давнишнее, а современное предпочитают быстренько забывать, не видя в нем себе места.
Миша, когда Ватников заглянул в сестринскую, как раз закутался в жуткое белое одеяние и сделался похож на мумию с жестокими глазами. Мозель, которого поймали в приемнике, не успел придумать отговорку и теперь принимал участие в учении на правах старшего товарища. Он сидел с секундомером.
Анастасия Анастасовна отбивала рукой такт:
- Так! Так!
Миша автоматически срывался на марш.
Одновременно ему задавались каверзные вопросы:
- Емкость таза для замачивания фекалиев? Длительность замачивания фекалиев? Периодичность замачивания фекалиев?
Миша манипулировал бельем и отрывисто гавкал из-под четырехслойной маски. По лицу его струился пот.
Ватников, понимавший, что допросить Мишу о шагах в коридоре будет труднее, чем казака и Прятова, придумал ловкий ход и сам себе улыбнулся. Не желая соваться в холерный очаг и задерживаться в нем, ибо мало ли что, он осторожно притворил дверь и стал прохаживаться снаружи.
- Так! Так! - летело из-за двери.
Судя по ритму, Миша раздевался над тазом.
Иван Павлович немного погулял по коридору - занятие, уже ставшее для него привычным. Стены отделения теплели, становились родными и виртуально продолжались в коридоры психоневрологического диспансера, где Ватников проводил основной рабочий день. На сей раз, впрочем, он хотя бы не караулил Хомского возле палаты, как будто в свидании нуждался он сам, а не Хомский.
Мишу выпустили минут через пятнадцать. Отфыркиваясь, взъерошенный медбрат пулей вылетел из сестринской. Он вертел в пальцах незажженную сигарету. На Ватникова он посмотрел мутно.
- Зачет? - подмигнул Иван Павлович.
Миша покрутил головой и коротко выругался. Он не стеснялся Ватникова. Приходящий консультант - невелика птица.
Ватников приобнял Мишу за плечи.
- Пойдемте, - пригласил он. - Спиртику мне нальете. А то мне с утра как-то не по себе. Вчера футбол смотрел, расслаблялся… И сами хлопнете, чтобы нервы успокоились.
Миша посмотрел на него с недоверчивой надеждой.
- Ну! - подтолкнул его Ватников и подмигнул еще раз.
Тот мрачно вздохнул.
- Ладно, пошли, - буркнул он, тронул доктора за локоть и быстро пошел впереди. Дверь в кабинет Марты Марковны была заперта, но Миша все равно хотел управиться побыстрее. То, что Ватников пригласил Мишу выпить его же, мишин, спирт, медбрата не смущало. Это было в порядке вещей. Спирт был, вообще говоря, общественный, но раз у Миши были ключи - то мишин.
14
Они вошли в процедурный кабинет, Иван Павлович встал возле двери. На шухере встал. Миша деловито отомкнул белый сейф и вынул полулитровую толстую медицинскую склянку, градуированную. Ватникова, не любившего пить спирт, передернуло.
"Наверняка теплый", - пронеслось у него в голове.
Но он, стараясь втереться в доверие, отказался разбавить спирт и выпил его залпом. Напиток и в самом деле оказался теплым, да еще и припахивал резиновой пробкой. Миша одобрительно кивнул, выдохнул и выпил тоже.
- Покурим? - предложил он, благожелательно окидывая доктора взглядом с головы до ног.
Ватников, не в силах согласиться словесно, что-то хрюкнул.
Они чинно вышли из кабинета, проследовали на лестницу. Переполненная урна стояла прямо под запрещающим курение объявлением, которое некогда повесил Кирилл Иваныч, в очередной раз тогда решивший начать новую жизнь.
- Тяжело вам приходится, - сдавленно молвил Ватников после второй затяжки.
Миша махнул рукой.
- Еще и убивают, - криво усмехнулся Иван Павлович. - Небось, на вас хотели повесить?
- С них станется, - ответил медбрат. И довольно быстро завелся: - Как будто я не человек! Будто я робот, следить за этой чумой!
Ватников сочувственно покивал.
- Да, да. Вы бы им сказали: дескать, слышали, как кто-то ходил по коридору. Пускай ищут…
Спирт освежил и обогатил мишины воспоминания.
- А ведь и вправду кто-то ходил! Вот черт! Я Ленке палку бросал, теперь припоминаю… Но хрен бы я следаку проболтался. Он бы сразу прицепился: почему не вышел, почему не проверил? Сейчас, разбежался…
Психиатр притворился взволнованным и серьезным:
- Как же так, Миша! А вы молчите! Вдруг это и в самом деле ходил преступник?
- Да и хрен с ним. Между нами говоря, убил - и правильно сделал. Я бы ему даже посветил свечкой.
Психиатр затянулся в третий раз и стряхнул пепел в ладошку.
- Тоже верно. Питомник какой-то у вас, рассадник. Может быть, это доктор ходил, Александр Павлович.
Миша покачал головой:
- Нет. Палыч ушел. Какая-то гнида развлекалась, дернула его в приемник. Не было Палыча. Он потом пришел, после казака. Того тоже разыграли. Поймал бы - отрубил руки, чтобы забыл, как набирать номер…
Ватников согласно хмыкал. Задание Хомского было выполнено. Совесть доктора была чиста. Но неспокойна.
15
- С Леной я беседовать не буду, - наотрез отказался Ватников, упреждая новое поручение. - Там, оказывается, была интимная ситуация. Я не могу приставать к женщине с такими расспросами.
- И не надо, - Хомский был учтив и покладист. - Мне и без Лены все ясно. Достаточно Миши.
- Хотите сказать, что вам все уже понятно?
- Как день, - отозвался сыщик. - Все было заранее задумано и подстроено.
Ватникову было странно и дико выслушивать из уст этого отребья разглагольствования о "задумано и подстроено".
- О чем вы говорите?
- Да о том, что следак думал, будто убийство произошло внезапно. Будто кто-то вошел в туалет, увидел Кумаронова и треснул его бутылкой. Александр Павлович или кто-то другой. По наитию.
- Зачем Александру Павловичу заходить в туалет для больных?
- Вот именно, - поднял палец Хомский. - На самом деле преступление было тщательно спланировано. Глупые звонки, раздававшиеся в ту ночь, подтверждают это совершенно очевидно. И не только они.
Хомский преобразился. Орлиный профиль, тонкие губы… Что там в анамнезе? Скрипка? Никакой огуречности в очертаниях черепа - всего лишь продолговатость, намекающая на тайный ум, как у древнего государственного деятеля Перикла. Ватников подумал о переселении душ. Чепуха. Не мог литературный герой переселиться душой… Или мог? Может быть, литературные герои, когда они выписаны талантливой рукой, обретают независимое бытие в общем информационном поле? И могут вселяться наравне с обычными душами? Ватникову часто приходилось выслушивать взволнованные рассказы об информационном поле. Он устрашился своих мыслей и крепко зажмурился. Но какой все-таки стройный, систематизированный бред! Ватников в очередной раз попытался оправдаться в своих глазах тем, что вовсе не помогает умалишенному вести какое-то расследование, а проводит лечение новаторским методом. Позволяет безумцу прожить воображаемую ситуацию в действительности и разрешить ее так или иначе. После чего психоз либо пройдет, либо сменится новым. Такой риск, к сожалению, был. Увы. И Хомский, изжив одну ситуацию, вполне мог переключиться на другую. Уже с откровенным фантастическим радикалом: прицепит летающие тарелки, космические лучи… Нет, это не по уму. У алкоголиков с распадом личности бред проще и понятнее. Или по уму? Ватников теперь и не знал. Он очень хотел этого фантастического бреда, ради сохранения собственного душевного равновесия.
Помолчали.
Оба сидели в холле перед выключенным телевизором.
Ватников почему-то вспомнил, как один темный и лихой человек включил этот телевизор, опустив вилку в стакан с молоком. В два часа ночи. И уселся смотреть, увлекательно провел полчаса. Потом его показали Ватникову, и Ватников так и не понял, чего тот наглотался. С утра был послушен и тих… Передачу, которой и в помине не было, запомнил хорошо…
Пауза затягивалась.
- Надо думать, - сказал, наконец, Иван Павлович, - что сейчас вы пригласите сюда всех участников действия. Как полагается в детективах. Рассадите по креслам и начнете мучить. А потом эффектно укажете пальцем на главного злодея. Которого никто и не подозревал…
- Вы, доктор, какой-то дряни начитались, - небрежно ответил Хомский. Он говорил скучным голосом. С выяснением дела он словно утратил к нему всяческий интерес. И походил уже на оцепенелое изваяние, сидящее прямо, наподобие Сфинкса. Руки положены на колени, остекленелые глаза глядят в одну точку. Ватников принюхался. Пахло очень сложной органической и неорганической химией. "Где-то вмазал уже", - сообразил психиатр.
- Почему же дряни? - усмехнулся Ватников. - Это классика.
Тот сделал пренебрежительную гримасу.