- Ни на кого я не буду указывать. Главный злодей давно известен. Я вам его называл, это Александр Павлович. Зачем мне собирать участников?
Психиатр откашлялся в кулак.
- Отлично. И что же вы… собираетесь делать с этой информацией? - спросил он осторожно.
Хомский еле заметно повел плечами.
- Это наше дело… Поживем - увидим. Зависит от обстоятельств.
- Шантажировать собираетесь? - сообразил Ватников.
- Можно и так сказать.
- То есть ваше молчание - в обмен на больничную кашу? И больничную койку?
- Ага, - Хомский нагло улыбнулся.
- Да кто вам поверит? Какие у вас доказательства? Сплошные домыслы, - Ватников, сам себе не отдавая в этом отчета, начинал горячиться.
- Мне наплевать, - сказал Хомский. - Мое дело маленькое. Расскажу следаку, что видел и что слышал - а дальше пусть власть решает… Мы люди мелкие.
Тут уже Ватников возмутился:
- Это же нахальное вранье! Вы ничего не видели! Видеть-то было нечего!
- Ну и что? У меня богатая фантазия. Все так и маячит перед глазами, как наяву.
- Видения появились? Давно пора! Говорящие животные не навещают?
Обвиняя Хомского в галлюцинациях, Ватников всячески оттягивал момент истины. Хомский это хорошо уловил. Он подался вперед и дотронулся до его колена. Психиатр отдернул ногу.
- Вам же, доктор, самому интересно узнать, как оно было? Могу рассказать.
- Для истории болезни, - раздраженно буркнул Ватников. - Берегитесь, Хомский. Выбирайте слова. Вы уже достаточно наговорили, чтобы я вас упек очень и очень далеко. Надолго.
- Не получится. Нет на то моего согласия, - осклабился тот.
Иван Павлович подавленно замолчал. Хомский говорил сущую правду. Процедура госпитализации психиатрических больных значительно усложнились.
- Не будем ругаться, доктор, - умиротворенно промурлыкал Хомский. В нем, очевидно, заработали какие-то внутренние алкогольные резервы, и ему стало хорошо. - Я вам все объясню. Вы же мне от души помогали, по велению сердца. А это дорогого стоит. Устраивайтесь поудобнее и слушайте.
16
- На самом деле и базарить-то долго не о чем, - Хомский сбился на привычный лексикон. Но быстро спохватился и вернулся к более или менее изысканному слогу. В нем словно поселилась другая личность, которая и приняла на себя власть.
"Демон из пузырька с овсянкой", - вдруг подумал об этой неустановленной фигуре Ватников.
- Все было до неприличия просто, - продолжал сыщик. - Покойник угрожал Александру Павловичу жалобой. Доктор у нас молодой, желторотый. Для него жалоба, да еще от блатного клиента, подобна смерти. Да и поднадоел тот ему, как я вам намекал… - Он вдруг приобрел трагический вид и постарел на десять лет. - Это ведь так понятно, как кто-то из нашего брата надоедает… Мы же не слепые, мы все это подмечаем. И болеем душой то за себя, то за вас, докторов…
- Намекали, да. По-вашему, этого достаточно - укокошить больного, если тот надоел? - перебил его психиатр. - Ну, если так… у меня руки давно были бы по локоть в крови…
- И тем не менее, - Хомский стоял на своем. - Наш брат умеет достать… Так что и эту причину я бы не скидывал со счетов. Психика у доктора податливая, неокрепшая… Он впечатлительный, удар не держит…
- Странно слышать рассуждения о психике от вас, - не удержался Ватников. Тон его был неприязненным.
- Не вредно и послушать, - отозвался тот. - Вы же специалист…
Иван Павлович не без труда взял себя в руки и вымученно улыбнулся.
- Продолжайте, Хомский. Пока я слышал одни слова и туманные намеки. Никаких версий, не говоря уже о фактах.
- Версия одна, - сказал Хомский. - Первая и последняя. Дело было так. Доктор Прятов хотел убить нашего соседа с самого первого дня. Между ними искры летали, вся палата чувствовала. Но хотеть - одно, а убить взаправду - другое. По моему разумению, замысел у него окончательно созрел после двух событий. Первое - жалоба. Наверно, доктор прямо-таки заметался, не зная, как быть. И тут подоспело второе событие: напился Кирилл Иваныч. И лег спать в ботинках.
Ватников ударил себя кулаком в ладонь:
- Я больше не могу слышать про эти ботинки! - воскликнул он. - Что они вам дались?
- Дело даже не в самих ботинках, - спокойно продолжал Хомский. Было, однако, видно, что его распирает от гордости и торжества. Голос его, недавно еще хриплый и надтреснутый, уже звенел, как натянутая струна. - Дело в том, что авторитетный доктор лежал на больничной койке. И кемарил, как последний алкаш в обезьяннике. Я думаю, что не ошибусь, если скажу: в это мгновение в мозгу Александра Павловича сверкнула молния. Он понял, что ему нужно делать. Риск был велик, но Прятов считал, что игра стоит свеч. Возможно, он малость рехнулся. Это уж вам проверять, - Хомский состроил озорную гримасу.
- Проверим, - отрезал Ватников. - Давайте дальше. До сих пор, повторяю, я слышал только бредовые построения. Боюсь, что дальше будет хуже…
- Угадали. Итак, Александр Павлович прекрасно знал, что к ночи мы от души накушаемся. Мы ежедневно накушиваемся - почему его дежурство должно было стать исключением? Прятов не стал нам мешать. В его интересах было, чтобы все упились в лежку. А покойничек был покрепче нас, помоложе. И доктор решил, что сумеет его разбудить и выманить из палаты. Довольно зыбкие надежды, но так оно все и вышло. Прятов позвонил в сестринскую, изменил голос. Потребовал себя самого в приемный покой. Спустился туда, прошел мимо дежурных, но дальше ничего не искал - вопреки своим уверениям. Вместо этого он быстро поднялся обратно на этаж. Вошел в палату, все спали. Забрал жалобу. Растолкал Кумаронова. Я не знаю, что он ему сказал. Может быть, сообщил, что явились военные и ищут его. И что ему надо бы пересидеть в туалете. Сосед, спросонья ничего не соображая, потащился за доктором. Тот усадил его на стульчак и врезал по кумполу бутылкой. Бутылок у нас там всегда полно, сами понимаете. Потом выбежал обратно в коридор. Он отчаянно рисковал, но на его счастье Мишка с Ленкой любились и ничего не слышали. Кроме шагов. Это те самые шаги и были. Доктор снова изменил голос и вызвал из приемника казака. Ему был нужен свидетель, показания которого сыграют главную роль. А сам побежал к нам в палату и лег на койку соседа. Укрылся с головой, и только ботинки торчали. Казачок заглянул и увидел, что все на месте, о чем потом и рассказал по простоте душевной… Когда он ушел, Александр Павлович встал и вернулся якобы из приемного… Вот как все было, доктор! Или почти так.
Закончив рассказ, Хомский перевел дыхание.
Воцарилась тишина.
Прогромыхала тележка: привезли обед.
Ватников нарушил молчание первым.
- Бред, - изрек он. - Как я и предполагал - восхитительный, фантастический, складный бред. Не в моих правилах, Хомский, говорить пациентам, что они помешались. Но вам, по-моему, ничего не сделается. От вас не убудет… Я скорее склонюсь к тому, что это все-таки вы сами убили. Поссорились, убили и забыли.
- Да неужто? А кто же звонил?
- Хулиганы, - упрямо сказал Ватников.
- А в ботинках кто лежал?
- Кирилл Иванович, - осенило психиатра. - Бродил по больнице, прилег. Он и звонил! Повышал дисциплину, как ему мнилось…
- Мои слова проверить легко, - смиренно отозвался Хомский. Высказавшись, он сдулся, словно воздушный шарик. Триумф остался позади. Расследование закончено. Впереди были серые будни, разбавленные овсянкой.
- Неужели? И как же?
- Спросите у самого Александра Павловича, - посоветовал Хомский.
17
Прятов встретил Ватникова широкой ухмылкой.
- Как дела? - осведомился он бодро. - Как поживает наш больной? Уже досочинил свою историю?
Иван Павлович и сам был не рад, что поощрял в Прятове подобную веселость. Здесь очень легко перешагнуть невидимую границу. Смеяться над убогими можно, но в меру, с оглядкой на свою медицинскую совесть. Когда остается одна насмешка - это очень нехороший симптом. Пусть даже речь идет о фигуре заведомо юмористической, какой был Хомский. Все-таки тот когда-то был человеком. Жизнь его покатилась по наклонной, и не врачам потешаться над чужим горем…
Но на попятный идти уже тоже было поздно. Если взял неверную ноту, да еще и неоднократно, то пенять приходится себе самому.
- Бред расцвел пышным цветом, - сухо ответил Ватников.
Александр Павлович рассмеялся неприятным, визгливым смехом. Его открытое, юное лицо покрылось сырыми пятнами.
- Не томите, - выдавил он сквозь смех. И вдруг воровато огляделся. Они были одни в ординаторской, без свидетелей.
Ватников, которому почему-то стало немного не по себе, пожал плечами.
- Схема простая. Якобы вы сами себя вызвали в приемное. Тихонько вернулись, выманили пациента, убили, вызвали охранника. И легли на койку больного. В ботинках…
Александра Павловича продолжал душить хохот. Получалось довольно ненатурально. Ни слова не говоря, Прятов выставил из-за письменного стола ногу, обутую в жесткий тапочек.
Ватников сокрушенно уставился на нее.
- Видите? - Прятов игриво покачал носком. - Я переобуваюсь на работе. Откуда взяться ботинкам?
Психиатр уныло кивнул.
Тапочек был совсем новый. Похоже было, что впервые надетый. Ватников скосил глаза в угол, где были свалены потрепанные, лохматые, уже не первый год отвратительные казенные тапки. Он крепко задумался. Нет, он не припоминал, чтобы элегантный Прятов когда-либо пользовался подобной обувью. Тогда Ватников напряг память.
- А давеча, - вымолвил он с виноватым звуком, не поддающимся описанию, - давеча ведь вы все-таки в ботиночках ходили…
Прятов вскинул руки, показывая, что сдается.
- Ваша взяла, - сказал он весело и вытянул худые запястья - будто бы для наручников. - Давеча, действительно, были ботинки. Не могу же я ходить в этом, - он дернул подбородком в направлении больничной обуви. - Я приносил сюда парадные ботинки, чистые. И в них переобувался. А сегодня с утра взял и купил тапочки. В переходе метро продавали…
- Вот так вот взяли и купили? - прищурился Ватников. - С чего бы это вдруг?
- Ну ясно, с чего. Чтобы последние подозрения рассеять.
Ватников улыбнулся шутке, но смешно ему не было.
- Иван Павлович, - Прятов перешел на тон укоризненный и просящий. - Вы же сами видите, что творится. Полная деградация. Заберите его от нас, а? Переведите куда-нибудь. Ведь он, не дай бог, зарежет кого-нибудь. Померещится убийца под одеялом, на соседней койке - и готово дело…
- Ну, этого не будет, - решительно возразил Ватников. - Я, дорогой коллега, в психиатрии не первый год. Я могу разобраться, когда больной представляет опасность, а когда - нет…
Последние слова он договаривал не очень уверенно.
Прятов следил за ним, поджав губы. Весь его вид говорил за то, что сам он уже считает Хомского опасным.
"Для других? Или для себя?" - осмелился предположить Ватников.
18
Иван Павлович давно покинул ординаторскую, а Прятов все сидел, глядя в одну точку. Пришел Васильев, обратился к нему с каким-то поручением. Прятов поддакивал ему и обещал все сделать, но действовал будто в полусне.
Заведующий что-то заметил.
- Вы сегодня дежурите, Александр Павлович, - напомнил он осторожно. - Не забыли?
Прятов встряхнул головой и, казалось, полностью пришел в себя.
- Нет-нет, Севастьян Алексеевич, я не забыл. Как можно!..
- Ну и добро.
Облегченно вздохнув, Васильев отправился к себе собираться домой. Александр Павлович остался сидеть за столом, руки его немного дрожали. День выдался напряженный, так что не удивительно. Отрезали одной старухе ногу. Старуха была толстая, огромная, с диабетом и сердечной недостаточностью; в ней было слишком много жира, чтобы хватило еще и на ногу, которая давно начала подгнивать. Васильев пригласил расстроенных родственников и объяснил, что шансы невелики. Ногу всяко придется отрезать, да только неизвестно, как перенесет эту процедуру хозяйка ноги… Те понимающе кивали и обреченно соглашались: делайте, доктор, чего уж там.
И начали шепотом обсуждать старухино завещание. Да еще жилищные вопросы.
Ногу отпиливал лично Александр Павлович. Пилой. Потея под маской и колпаком. Нога, отделенная от туловища, приобрела вполне свиной, гастрономический вид.
К общему изумлению, старухе здорово полегчало. Все показатели улучшились; кровь побежала резво и с огоньком. Оживилось сердце, которому больше уже не придется закачивать эту кровь в слоновью, бесполезную, невосприимчивую ногу.
Словом, бабушка приготовилась идти на поправку.
Мрачные родственники топтались в коридоре.
Александр Павлович понял, что вести с ними приятные переговоры заведующий предоставил ему, в качестве поощрения. Нести людям радостную весть полезно, в первую очередь, самому несущему. Прятов в последние дни выглядел нервным, издерганным; Васильев рассудил, что положительные эмоции ему не помешают.
Оживленный и приветливый, Александр Павлович вышел к старухиной родне.
- Все чудесно! - объявил он тоном заботливого педиатра. - Мы даже сами удивились! Очень неожиданный результат…
Речь его, однако, не произвела на слушателей должного действия. Напротив - они еще сильнее озаботились и помрачнели, а у старухиного сына задергалось веко.
Прятов понял, что повел себя немного бестактно. Он сменил восторг легкой озабоченностью:
- Конечно, на первых порах придется нелегко. Пожилой человек ее комплекции, да на одной ноге…
Тучи сгущались. Родственники смотрели на Прятова разочарованными волками. Он заозирался, гадая, куда бы сбежать.
И вдруг уперся взглядом в Хомского.
Тот как раз показался в коридоре, шел с лестницы. Двигался осторожно, мелкими шажками; руки он неестественно прижимал к груди.
- Вот, пожалуй, и все, - пробормотал Александр Павлович, не сводя глаз с Хомского.
Родственники никак не отреагировали на завершение беседы. Они безмолвно потянулись к выходу. Миновали Хомского и покинули отделение группой, объединенной неожиданным горем. Александр Павлович и Хомский остались в коридоре одни.
Сыщик, казалось, не замечал Прятова.
Он шел себе, прижимая к груди спрятанные под ужасной кофтой пузырьки с настойкой овса. Карманы штанов распирало от таких же пузырьков. Время от времени Хомский издавал приглушенный, ласковый звон.
Хомский неуклонно приближался к Прятову, глядя себе под ноги, а Александр Павлович поджидал его. Глаза Прятова нехорошо блестели, руки были скрещены на груди, ноги - широко расставлены.
19
Хомский затормозил в десяти шагах от Александра Павловича.
Тот улыбнулся, медленно сунул руку в карман халата, медленно вытянул резиновые перчатки. Встряхнул и так же медленно надел. Сыщик внимательно рассматривал облачко талька, поплывшее после встряхивания.
Ни слова не говоря, Прятов сделал шаг. Хомский немедленно отступил, тоже на шаг. Улыбка на лице Александра Павловича обозначилась яснее. Колпак, немного великоватый, съехал на лоб, и лоб исчез.
Хомский вскинул глаза и натолкнулся на колючий взгляд Прятова. Тот улыбался только ртом, а в остальном был страшен и становился все страшнее.
Тогда Хомский развернулся и побежал прочь с отделения. Он передвигался семенящим бегом, но удивительно быстро. Александр Павлович бросился за ним длинными скачками.
Позвякивая овсянкой, Хомский выбежал на лестницу. Там он ненадолго задержался, выбирая, куда податься дальше. Вниз было вернее, но Александр Павлович настигал, и Хомский рисковал очутиться в его власти, не добежав и до третьего этажа. Поэтому он выбрал второй путь, наверх. Проворно одолев пролет, Хомский вцепился в перила лесенки, которая вела на чердак. Пузырьки он каким-то волшебным образом исхитрился рассовать по карманам - уже, казалось, набитым под завязку. Дверь была приотворена, замок с раскрытой пастью болтался на щеколде. Хомский нырнул в проем и побежал между балок, пригибаясь и слыша позади тяжелое дыхание Александра Павловича.
Прятов, будучи ростом повыше, вынужден был пригибаться еще ниже и уворачиваться от всяких конструкций. Новые тапочки мешали ему бежать, один раз он споткнулся, упал на четвереньки и выпачкался в пыли. С колпака свисала оборванная паутина, и паучок лихо раскачивался на нитке.
Хомский, у которого и в котором все звякало, выбрался на крышу и затравленно огляделся. Он знал, что пощады не будет. Написать записку, пока Александр Павлович еще далеко? Писать было нечем, Хомский не привык носить с собой письменные принадлежности. Разболелась голова; давнишняя травма черепа напомнила о себе приливом бесшабашной и неразборчивой ярости.
Хомский выпрямился и встал во весь рост, овеваемый ласковым ветром. Плыли облака, кружили вороны.
Из оконца высунулась голова Прятова. Александр Павлович огляделся, увидел Хомского и не спеша ступил на кровлю. Он знал, что Хомскому некуда больше бежать. И Хомский это знал.
Лицо Прятова исказила зловещая усмешка. Впрочем, поручиться в этом было нельзя. Возможно, то была всего-навсего игра света и тени. К тому же через всю физиономию Александра Павловича, наискосок, шла жирная полоса, оставленная сажей.
Хомский уставился на руки Прятова. Пальцы, упрятанные в облегающие перчатки, совершали жуткие, червеообразные движения. Прятов сгорбился, одновременно вытягивая шею. Ступая по возможности осторожно, он начал приближаться к Хомскому.
Тот взялся за кофту, думая сбросить ее для последней схватки. Но кофта звякнула, и Хомский передумал. Копируя движения Александра Павловича, он присел, выставил корявые руки и стал ходить из стороны в сторону приставными шагами.
Где-то беззаботно журчала вода, срываясь в бездну.
Прятов поманил Хомского указательным пальцем. Тот покачал головой и ощерил редкие черные зубы. Улыбка слетела с лица Прятова. Он сделал еще два шага, встал на дыбы, как медведь, и бросился на Хомского.
Тот с честью выдержал первый натиск.
Вскинул клешни, удерживая руки Александра Павловича и стараясь их оттолкнуть. Они стояли, шатаясь и с ненавистью глядя друг другу в глаза. Халат на Прятове расстегнулся, и полы развевались на ветру. Колпак окончательно съехал на нос, мешая смотреть, и Прятов дул на него снизу, комически выпячивая нижнюю губу. Первая схватка закончилась ничем.
Александр Павлович попытался обнять Хомского и уложить его на кровлю, но тот вывернулся ловким приемом, весьма удивив доктора. Прятов никак не думал, что противник владеет азами японской борьбы. Впрочем, борьба могла оказаться и не при чем, а просто руки Александра Павловича скользнули по пузырькам, которыми Хомский, как оказалось, был набит с головы до пят, и даже на спине у него что-то бугрилось.
Тяжело дыша, свесив руки, они таращились друг на друга. Хомский, не в силах выдержать давящий взгляд доктора, невольно отступил, и его нога поехала. Прятов, не веря в удачу, сделал шаг навстречу, но Хомский уже бесповоротно удалялся к последнему рубежу.
На миг задержавшись на краю, сыщик отчаянно взмахнул руками, пытаясь вернуть равновесие. Соседние крыши качнулись в ужасе. Хомский оглянулся через плечо, увидел далекий асфальт. Его брови недоверчиво влетели, на лице написалось удивление. Очевидно, тайны загробного бытия подступили к нему вплотную. Там, за чертой, обозначилось нечто донельзя занятное и неожиданное. И Хомский, сорвавшись вниз, полетел знакомиться с этими чудесами.