Начмеду будет доложено через секунду, и д'Арсонваль, покамест не особенно потревоженный, почувствует жаркое дыхание в свою спортивную спину. Он подпрыгнет, будто ужаленный аспидом в пяту, либо как укушенный в зад своей же мерзкой собакой. Ватников, которого он опрометчиво прочил себе в союзники, отныне сделается опасным врагом, и всех придется зачищать, и в главном деле торопиться тоже.
- Нам предстоит еще один визит, - шепнул Хомский на ухо Ивану Павловичу. - Не столь уж и обязательный, но желательный. Хвала Создателю - пока вас еще выпускают отсюда…
Ватников шагал рядом с ним, сердце его бешено колотилось, трость была выставлена и вертелась пропеллером. Он хвалил Создателя, но не был уверен, что Тот изготовил все правильно и без изъяна, в том числе Хомского.
Едва он дошел до палаты, как обозначились перемены. Секундой позже явился Миша: он нес при себе стойку для капельницы; за ним поспешала Лена, которая несла две большие прозрачные банки.
- Что это? - слабо спросил Ватников, садясь на постель.
- Начальство распорядилось прокапать вас. Плохо лечим, долго держим, - и Миша недобро подмигнул.
- Начмед назначил? - убитым голосом спросил Иван Павлович.
- Если бы. Проверяющий распорядился!
Послышался слабый стон, услышанный только Ватниковым: стонал Хомский, ругая глупого Медовчина на чем свет стоит.
Ватников не сопротивлялся, игла впилась ему в руку. Он вскоре провалился в далекий космос, но перед сном слышал, как милый голос твердил ему, повторяя:
"Оперативная хирургия… заведующий… по статье… по собственному желанию… семейное положение - женат…"
Голос звучал недолго: сначала внутрь убрался внешний Хомский, а потом он и изнутри куда-то ушел.
6
Хомский объявился посреди ночи, помятый и злой, от него несло могильным холодом.
- Меня словно черти драли… там, - пояснил он неопределенно. - Живите, доктор, покуда живется. Живите… Там - льды, и они обжигают…
Иван Павлович лежал после капельницы вконец одурелый и ослабленный. Голова работала отвратительно, однако он помнил последние слова, услышанные прежде, чем он удалился в небытие.
- Вы говорили, - слабо пробормотал он, - о статье и семейном положении…
Хомский одобрительно улыбнулся:
- Молодчина, доктор! Пошарьте - не завалялся ли где-нибудь пузырек с боярышником… Вам надо восстановить силы.
Оглашая палату слабыми стонами, Ватников свесился с постели, запустил руку под кровать - пока полностью не перевалился на пол. Там он уже залез под нее совсем и отодрал специально пригнанный кусок плинтуса: да! Пузырек нашелся, он ждал Ивана Павловича…
Внутри Ивана Павловича зарокотал и заработал давным-давно убитый рвотный рефлекс, переработанный в кашлевой. И кашлял он до того, как выглотал пузырек, а не после, и слезы катились градом по его одутловатому лицу.
Хомский же восседал на пустующей койке совсем повеселевший и оживленный. Он ткнул кривым пальцем в пружинную сетку:
- Разгильдяйство у вас, бесхозяйственность! Платная палата, люкс - а место пустует. А другое по несовременной милости оставили за вами…
- Николаев блатного готовит, - предположил Ватников, утирая слезы.
- Да? А и верно. Подготовит, если усидит на месте - а мы и втроем заживем преотлично, правильно я говорю? - Сыщик посерьезнел. - Статья и семейное положение: спляшем от этого. Наш подопечный заведовал солидным, авторитетным отделением в Академии - и вдруг уволился по собственному желанию. Вы же уже не первый год варитесь в этом котле, дорогой доктор. Вы знаете, что так не бывает. Что-то произошло, и ему указали на дверь - по-хорошему. Униженный, разжалованный начальник - жуткая личность. Имейте это в виду. Он затаил камень за пазухой, он вынашивает месть и надеется возвыситься заново, но уже здесь. Женат? Конечно, мерзавец женат! Ставлю тысячу против одного - нет, против нуля - что он наплел вашей бронеславной секретарше сказочных небылиц. О его семье она, ручаюсь, не имеет ни малейшего представления. Она - увядающая дама, одинокая, она пойдет за ним на край света: шпионить за шефом, заманивать в ловушки почтенных и заслуженных стариков, деятелей науки… разбрасывать собачье дерьмо, собранное во дворе… Что вы на меня так смотрите? - Иван Павлович и впрямь слушал Хомского, как завороженный: откуда тот набрался такой риторики? - Все гадаете, кто запускает собак? Их никто не запускает - их никто и не видит! Это ложный след, отвлекающий маневр! Видят только одну… А остальных - к чему они здесь? Они бы и днем здесь вертелись, и тайна перестала бы оставаться тайной… Напрягите мозги, Иван Павлович! - здесь Хомский возвысил голос и затрубил: - Напрягите!
Воцарилось безмолвие как бы на полчаса. И Хомскому, набравшемуся паранормальных способностей, отчетливо было слышно, как скрипят у Ватникова мозги, а отдельные извилины, даже цельные мозговые тяжи прямо лопаются от избыточного натяжения.
- И что теперь? - прогремел Хомский, подобный второстепенному греческому богу. - Что теперь?
- Теперь… - мучительно соображал Иван Павлович. - Теперь… наш путь лежит…
- Так, - кивал Хомский. - Ну?
- В Академию! - осенило Ватникова.
- Правильно, - облегчение, испытанное Хомским было велико и откровенно, он вдруг утратил над собой власть и немного расплылся, поредел, заполнил пространства больше, чем требовалось заурядному индивиду. Но Иван Павлович отнесся к этой незадаче снисходительно: он был воспитанный человек и не дергался, когда в его присутствии рыгали, например, или выпускали газы - а здесь, как он догадывался, случилось нечто подобное, столь же непроизвольное и конфузное.
- Пойдемте сейчас! - Иван Павлович вскочил на ноги, но его зашатало, он повалился обратно.
- Куда, куда, - засуетился Хомский, плотнея с каждым слогом. - Еще ночь на дворе, какая может быть Академия!
- Тогда собаку… она разгуливает как раз сию минуту… вы слышите, как она воет?
Действительно: издалека донесся леденящий душу вой.
- Может быть, это вовсе не она, - поспешил возразить Хомский. - Может быть, это милиция или скорая помощь. Поехали кого-нибудь спасать. Возможно, они привезли кого-то спасенного…
Спор затянулся; вой длился себе, меняясь тональностью и временами действительно напоминая не то сирену, не то автосигнализацию; иногда он смолкал.
Было пять утра, когда Хомский и Ватников на свой страх и риск решили спуститься хотя бы в приемное - куда уж там ехать до Академии - и посмотреть.
Прав оказался Хомский: приехала скорая.
По коридору разгуливал ее сотрудник, старичок лет восьмидесяти, в фирменном облачении. Он посмеивался, чесал себе промежность, показывал гениталии.
Старичок интересовался сквозь смех:
- Где у вас тут пописать?
- Вот, - ему указали на ведро, он помочился.
Сыщики стояли в сторонке и сумрачно наблюдали за ним.
Вскоре вышел Васильев: сегодня выдалось его дежурство. Он сослепу не признал коллегу, задал вопрос:
- И что это дедок такой веселый? Ходит везде, членом трясет…
- Да он не веселый, он пьяный.
Доктор со скорой был до того стар, что позабыл не то умереть, не то уволиться. Хомский поводил за ним Ивана Павловича; со старичком за компанию они заглянули во все закоулки, осмотрели подсобные помещения - мерно стрекочущая тишина, рабочая обстановка. Разве только в одной смотровой Раззявина принимала инфаркт, который двумя часами раньше привез доктор Кузовлев. Доносился неприятный диалог:
- Ну, где у вас инфаркт?
- Да вот же он. Кашляю, горло болит, сопли из носа…
- Но почему же инфаркт?
Снисходительно:
- Сердце ведь слева?
Напряженная тишина.
- Ну, допустим.
- Так вот из левой ноздри сопля длиннее раза в два. Все тянется и тянется - это инфаркт!
7
- Вам надо остерегаться процедур, - посоветовал Ватникову Хомский. - Особенно капельниц. Я не думаю, что вас собираются убить, но вывести из строя могут. Вы будете лежать пластом до самого конца - Николаева или Медовчина. Медовчин, повторяю, вероятнее, потому что Дмитрию Дмитриевичу и без того конец. Его выпроваживают на пенсию. Я слышал, как разговаривали в узельной… в бельевой то бишь. Санитарки. Они говорили совершенно недвусмысленно.
Иван Павлович лежал неподвижно и смотрел в потолок.
- Надо прокатиться в Академию, - сказал он твердо. - Пока я еще полон… наполовину полон сил.
- Ну и поехали прямо сейчас! - воскликнул Хомский.
- И хорошо бы еще завернуть в аптеку…
- Не возражаю. Правда, это создаст помехи - в Академии вас унюхают, доктор.
Ватников отмахнулся:
- Это же вояки. Они и носом не поведут…
- Это верно, - согласился Хомский. - Вы выплюнули таблетки?
- Разумеется, - Иван Павлович даже позволил себе шутливо козырнуть Хомскому. К сожалению, это заметил Миша, и Ватникова смутило понимающее выражение его лица.
- Надо спешить, - проскрипел сыщик. - Держите себя в рамках, мой дорогой друг. Не надо этой бездумной удали, этого шапкозакидательства… И очень прошу вас: когда разговариваете со мной - не раскрывайте рот. Вы влипнете в какую-нибудь историю.
Иван Павлович, которого еще изрядно пошатывало после вчерашней капельницы, переоделся в выходное платье, взял трость. Он обратил внимание, что Хомский, вечно державший руки в карманах кофты, вытянул ее уже до пят и этим в какой-то мере уподобился настоящему призраку, каких рисуют.
- Академия - крепкий орешек, - рассуждал Хомский. - Это тебе не отдел кадров в сонном королевстве. Там нужен подход и маневр, то есть хитрость.
- Рыться в делах меня точно не пустят, - убежденно отозвался Ватников, спускаясь по лестнице и обессиленно держась за перила.
- Обойдемся без дел. Мы побеседуем с униженными и оскорбленными - такие всегда найдутся.
Вышли не сразу, предварительно заглянув к Бронеславе Виссарионовне. При виде их она встала из-за стола и повернулась спиной. Она глядела в окно, а Ватников, науськиваемый Хомским, безжалостно добивал ее, вколачивал гвозди куда придется:
- Вы поддались ему, но негодяй женат. Можете не отвечать нам… мне. Он обманул вас. Вы служили ему верой и правдой, и даже неправдой. Вы собирали по его указке собачье дерьмо, оставались в администрации на ночь и подло, подло разбрасывали… Женюсь! Вот что сказал вам этот мерзавец. Женюсь, когда усядусь в николаевское кресло. И вы, вы… Вы заманили заслуженного человека, по склеротичности своей падкого на сладкое, на лестницу, к запертой библиотеке… вы наплевали на его труды и доброе сердце… или было иначе? Вы попросили его о помощи, и старый добряк не мог отказать вам в пустяковой операции?…
Гоггенморг не сказала ни слова. При последних обвинениях она взялась за сердце и стала медленно оседать. Иван Павлович проворно подхватил ее, пересадил в кресло и щедро облил водой из графина. Он вышел молча, не требуя признаний - вид этой женщины был красноречивее любых слов.
- Молчит - значит, ответить нечего, - суетился рядом и приговаривал Хомский. - Соглашается…
До Академии было три остановки трамваем; денек выдался неплохой, и сыщики решили прогуляться пешком. Побывали в аптеке. Пока они шли, Хомский снисходительно посвящал Ивана Павловича в тонкости следствия.
- Начальник всегда остается начальником, особенно армейский. Ведь он заведовал кафедрой! Студентки стайками, вы представляете?…
- Это же Военно-Медицинская Академия, - смущенно напомнил ему Ватников.
- Хорошо - курсанты стайками… Тем острее потеря… Это же понижение - не иначе, как за какой-то проступок! Д'Арсонваль молод, честолюбив и абсолютно аморален. Посмотрите, как он использует людей!
- Я вижу, - медленно молвил Ватников, помахивая на ходу тростью и сладостно раздувая ноздри, обоняя ветер, и небо, и землю с водой. - Однако почему так мудрено и хитроумно? Нельзя ли было подловить Николаева на чем-то реальном? Зачем городить огород с санитарной службой… да и собака - что это за собака?
Хомский воздел обвиняющий перст:
- Собака чрезвычайно важна, мой друг! Она обнажает беспробудное пьянство, царящее в вашей богадельне… Она привлекает внимание… В ее реальности возникают сомнения - и хорошо! Смотрите, до чего допился наш контингент, господа проверяющие!
- А смерти? Зобов и Рауш-Дедушкин - к чему это?
- Лишняя смерть никогда не помешает… Что это за больница, где люди мрут на лестницах и в коридорах? Неважно, от чего… Здесь нужен новый руководитель, желательно из служивых, суровый пастырь с железным жезлом! Я даже, любезный, могу порассказать вам о Зобове, - Хомский перешел на таинственный шепот. - Недавно мне удалось побеседовать с ним лично…
- С Зобовым? - у Ватникова упало сердце.
- С ним. Контакт еще слаб, он желает лучшего - контакт желает, не Зобов… но кое-что мне старик успел нашептать… Вы знаете, зачем он поперся на физиотерапию в такую рань? Ему дали талончик! Начмед своей собственной рукой выписал ему талон на совершенно немыслимое время. Несчастный исправно потащился… Скажу еще страшное: от Зобова негодяй и узнал о собаке-волке… Зобов лечился очень давно, времени реализовать сатанинский замысел у начмеда было достаточно. Ему понравилась легенда о Каштанке…
- И где же талончик?
- Пропал, конечно! - с издевкой крикнул Хомский. - Потом, когда вокруг началась суета. И мне понятно, в чьем кармане он пропал. Зобов пришел в пустынный коридор, и там…
Они не заметили за беседой, как добрались до места. Академия молча раскинулась перед ними, неприступная и негостеприимная.
- И там… - в ужасе прошептал впечатлительный Иван Павлович.
- Да, там… - задумчиво проговорил Хомский. - Он умер, уверенный, что видит свою собаку-волка. Он бежал от нее… Что там было такое - именно это нам сейчас и предстоит выяснить. Вы уже слышите этот странный лай собак? Не слышите? Вот это и странно: они не лают… Их нету здесь…
8
Да, было на что посмотреть в холодном и величественном вестибюле Академии. В нем не было ни малейшего сходства ни с самой "Чеховкой" - невзирая даже на памятник-фонтан собаке Каштанке, который там подумывали установить в память о легенде на федеральные деньги - ни с ее отделом кадров. Огромное, пустынное, каменное пространство-мешок, где эхо караулит повсюду; входные ворота ада, куда не заходят, имея в сердце надежду. Широкая лестница уходила вверх, и только там, на крохотном пятачке, теплилась жизнь: стояла будка привратника-ключника, и тот склонился над чаем и журналом посещений, вооруженный пистолетом, свистком и бронированным стеклом.
Ватников и Хомский стояли внизу, ощущая себя ничтожными астероидами в глубинах недружественной вселенной - не сюда ли проваливались они после капельницы, не здесь ли скитались их неприкаянные души?
Давила лестница, давил потолок, давили в спину дубовые двери в полтора человеческих роста, а плиточно-мозаичный пол не принимал и отталкивал, гнал, понуждая скользить под взглядами маслянисто-черных людей с восковыми лицами - с исполинских портретов, среди которых все были одинаковы и едва ли не святы: Сеченов, Бехтерев, Павлов, Мудров, Пирогов и Луи Пастер. Это была страшная, препарирующая святость, наводившая на мысли об ужасных саквояжах и чемоданчиках со щипцами и крючьями, о скорбных тазах с нагретой водой, клистирах, полотенцах и почему-то - об усатых дореволюционных акробатах в полосатых трико, которые демонстрировали мускулы с афиш и последних страниц газет.
Иван Павлович устал от путешествия, но негде было присесть; Хомский шнырял по вестибюлю и хмурился.
- Мы не пойдем к вахтеру, - постановил он наконец. - Я говорил, что здесь нету собак - я ошибся… такая собака сидит, и это не просто пес, это цербер…
По опыту Ватников знал, что всякая напыщенность имеет свою изнанку.
- Надо искать, - сказал он просто. - Черный ход, заднюю дверь… Не ходят же здесь санитары, а ведь как-то они проникают в стационар…
Поскольку он был абсолютно разумен в своем рассуждении, такой ход нашли уже через десять минут. Отвратительная, будто измазанная вековой сажей лестница, вывела их сначала в один коридор, потом - в другой. Навстречу стали попадаться люди: в халатах и без халатов, в пижамах, костюмах, с бумагами, с костылями…
- Нам надо найти кого-нибудь мелкого и злого, но информированного, - посоветовал Хомский. - Спросите, дорогой доктор, где тут у них оперативная хирургия, а там поглядим.
Кафедра оперативной хирургии, что выяснилось довольно скоро, располагалась в другом корпусе за номером восемнадцать. Он, к счастью, стоял во дворе напротив, и не было надобности в его поисках миновать пятый, десятый, двенадцатый и так далее. Внутри товарищам продолжало везти: они наткнулись на словоохотливую уборщицу, которую покорили тем, что Ватников аккуратно перешагнул через свежую расстеленную тряпку и попросил тапочки.
Старуха расцвела, хотя и напустила на себя грозный вид.
Она буркнула, что тапочки в гардеробе, но можно пройти и так, потому что все едино насрут.
- Вы дамский угодник, доктор, - игриво заметил Хомский. - Не подумать ли вам о женитьбе? Шучу, мой друг - я не переношу женщин. Они вздорны и мешают воспринимать логику боярышника и овсянки…
- Мы, собственно, и не на саму оперативную, - приветливо молвил Ватников, - мы ищем одного человека, он тут заведует. Его фамилия - д'Арсонваль.
- Ну и ищите себе, - проворчала старуха, разглаживая складки на тряпке. - Сто лет будете искать. Его здесь давно нет, уволился. Его уволили - ушли, вы понимаете?
Иван Павлович изобразил несказанное изумление:
- Ушли? Но за что же? Как такое возможно?
- Да за то же, за что и всех. Оргии устраивал с девками, а с виду приличный человек. И опыты ставил зверские… тошнило даже наших докторов. Приманивал собак, развел их целое стадо, тренировался на них - и не только со студентами, а и в одиночку. Ему, видите ли, нравилось скотину истязать… От него остался музей - страх берет, какие уроды… Но собаки его любили - за ним и сбежали, небось, где он там сейчас обретается…
- Музей? - Ватников вцепился в это слово мертвой хваткой. - А можно нам посмотреть хоть на музей?
- Кому это - нам? - впервые удивилась уборщица. - Кто это - мы?
- Это я ради шутки, - Иван Павлович выстроил реверанс. - Я один. Посмотрите - со мной никого нет.
- Я и вижу, что никого - слепая, что ли? Пойдемте, - она загремела ведром и пошла прочь. Ватников тигром последовал за ней. Хомский бесшумно шел рядом, кутаясь в кофту.
Старуха привела их в кабинет, каких миллионы: во всех институтах, в любом университете существует такой кабинет с дверью без ручки, с дырой на месте замочной скважины, но странным образом запертый и никогда не используемый. Проводница, однако, завела в отверстие некий предмет, напоминающий фомку, и дверь отворилась. Внутри царил удушливый полумрак; шторы были задернуты, воняло формалином и какими-то другими лекарствами. Это был склеп, тихое место, но визги и вой как будто последовали сюда с операционного стола, впитались в стены, замерли на потолке, запутались в паутине.
- Лампочка перегорела, - посетовала уборщица. - Но и без нее видно. Ишь, душегуб, нехристь…