Казак торопливо пустился рассказывать, явно довольный тем, что уж сегодняшний визит не выветрился у него из памяти.
- Вы заходили в палаты?
- Так точно.
- И в девятнадцатую?
- В нее первую.
- Что вы там увидели? Постарайтесь ничего не забыть! Это в ваших интересах!
- Мы же с Мишаней были! - радостно взвился казак, обнадеженный. - Его спросите!
- Спросим всех, - пообещал следователь. - Потерпевший был на месте?
- Кемарил… прямо в ботинках лег, торчали. Я еще одеяло поправил, прикрыл ботинки…
- Откуда вы знаете, о ком я говорю?
- То есть - как? - смешался казак.
- Откуда вы знаете, что я говорю о гражданине Кумаронове?
- Так все же говорят, что это его, - пробормотал воин. - А разве еще кого-то?
- И вы так хорошо знали его койку?
Казак виновато опустил глаза. Было понятно без слов, что да, знал хорошо. С позапрошлой ночи.
Следователь постукивал авторучкой по столу.
- Кто отсутствовал в палате?
Охранник неожиданно перекрестился:
- Все, все были! Я пересчитал… Храп стоял, да свист…
20
Лена отлучилась на пищеблок, и ее допрос отложили. У двери в девятнадцатую палату следователь задержался и скосил глаза на бабулю, чем-то уже недовольную с утра пораньше. Его сопровождал Васильев, изображавший максимальную предупредительность.
- Давно она здесь? - осведомился следователь.
- Порядочно, - кивнул Васильев.
Тот склонился над бабулей:
- Гражданочка! Здравствуйте! Вы слышите меня, гражданочка?
- Ы-ы-ы! - отозвалась бабушка с нескрываемой злобой и потянула на себя тонкое вонючее одеяло.
- Гм, - недовольно сказал на это следователь.
- Пользы не будет, - заметил Севастьян Алексеевич. - Зря потеряете время.
Неприятный гость ответил протяжным вздохом, выпрямился и толкнул дверь.
- Всем очистить палату, - приказал заведующий. - Побыстрее! Кроме Гавриловых.
Тела на койках зашевелились. Из-под простыни выглянул мутный и раздраженный глаз Лапина. Каштанов, охая, стал сползать с койки задом. Хотел встать на ноги и сразу повалился навзничь.
- Они все ходячие? - осведомился следователь.
- Когда как… Приспичит, так побегут бегом, - вырвалось у Васильева.
Из всей палаты наибольшую подвижность сохранял Хомский. Подобострастно суетясь, он сгреб какую-то дрянь и боком протиснулся в дверь, стараясь не задеть следователя. Тот смерил его знающим взглядом, имея длительный опыт общения с подобными лицами вне больничных стен.
- Далеко не уходите, - Васильев сделал Хомскому страшное лицо. Хомский прижал к груди руки с полотенцем, которое тоже куда-то нес, и проникновенно закивал.
Братья Гавриловы выглядели еще хуже, чем накануне. Воздух в палате стоял такой, что следователь на миг прикрыл глаза, заподозрив, что очутился в родной атмосфере милицейского обезьянника. Братьям было явно противопоказано столь длительное и неподвижное пребывание вдвоем; они и без того мало чем отличались друг от друга, а здесь, пока они лежали на койках, между ними начала костенеть незримая связь повышенной прочности, астральный тяж.
Не без труда установив личность каждого, следователь приступил к дознанию. Он присел на табуретку и едва не наподдал переполненное судно, в котором плавали горелые спички.
- Спали очень крепко, - сразу сказали близнецы, не дожидаясь вопроса.
- У вас вчера не день ли рождения был? - поинтересовался следователь.
- На той неделе будет.
- О, - тот взглядом выразил соболезнование Васильеву. - А вчера - репетиция?
- Это почему? - братья шли в глухую несознанку.
- Реквизитом пахнет.
- Мы полоскали рот, - объявили близнецы. - Настойкой овса. У нас пародонтоз. Мы укрепляем десны, зубной врач прописал.
- Про соседа расскажите, - вздохнул следователь. - Покойного. Когда вы видели его в последний раз?
Братья Гавриловы видели Кумаронова в последний раз перед тем, как синхронно лишиться чувств. Точного времени они указать не могли. Все плавало в дымке. В умозрении всплывали отвратительные рожи, порхали стаканы и бутылки, плясали пол и потолок; в ушах звучала длинная разбойничья песня без начала и конца. Соседи по палате, представленные собственными летучими образами, парили в недосягаемой вышине и сокращались от хохота. Пыльные углы полнились чертями - пока не очевидными, но уже угадываемыми.
Сухо плюнув, следователь встал и вернулся обратно в кабинет Васильева. Лена между тем, выглядевшая сытой и похорошевшей, уже сняла в сестринской халат и проверяла сумочку. Ее призвали к ответу и задали те же вопросы, что и всем остальным. Нет, она не выходила после полуночи. Да, Александр Павлович уходил в приемное. По телефону разговаривал Миша. Да, по коридору кто-то ходил, но мало ли, кто там ходит - в туалет захотел…
- Именно туда, - согласился следователь.
Лена не поняла иронии и повторила показания Миши. Да, приходил охранник. Она сама уже лежала и не вставала.
- Почему бы и не встать было? - осведомился дотошный гость.
Лена не затруднилась ответом. Она лежала голая, но это никого не касается. Оставив вопрос повисшим в воздухе, она нагло, не мигая, смотрела следователю в глаза. Да, пришел охранник. Они с Мишей вышли. А затем вернулся Александр Павлович. Потом пора было спать, потому что даже в телевизоре кончились передачи, и съели уже тоже все.
Следователь мрачно взирал на ее неестественно черные волосы.
- Вы краситесь? - спросил он неожиданно.
- Я блондинка, - ответила Лена с вызовом.
- Понятно, понятно.
Скоро ее отпустили и вызвали Лапина. Его показания мало чем отличались от рассказа братьев.
- Ну-с, гражданин Лапин, - по голосу следователя было ясно, что надежды его таяли с каждой минутой. - Поделитесь с нами своими наблюдениями. Вы ведь, если не ошибаюсь, ходячий? Когда устраиваете себе анестезию?
- Нужда заставит - побежишь, не то что пойдешь, - угрюмо ответил Лапин, похожий на сказочного лешего.
- Это точно. И вот что меня интересует: не заставила ли вас нужда побежать и ударить соседа бутылкой по голове?
Лапин сочувственно и бледно улыбнулся:
- Бутылкой, говорите? А на что мне бутылка? Вы вот это видели? - Он привстал и сунул следователю под нос огромный кулак. - Я мастер спорта, я этой вот рукой, да клюшкой - знаете, что?… - Лапин стал задыхаться от негодования. - Бутылкой! Я этим кулаком канадцев, когда они…
Он упал на стул, задыхаясь и не находя слов.
- Охотно вам верю, - успокоил его следователь. - Тогда напрягите, пожалуйста, свою память и постарайтесь поподробнее рассказать…
- Да не о чем мне рассказывать! Спал я, как убитый!
- Ну, убитый-то как раз не спал, - цинично заметил тот.
- То-то и оно, - Лапин выдохся, у него начинала болеть голова. - Меньше знаешь - крепче спишь…
Не порадовал и Каштанов. Его заранее усадили в коляску и держали наготове возле двери. Каштанов отказался от помощи Миши и въехал сам, проворно накручивая огромные колеса.
Каштанов ничего не знал. По его словам, он уснул мгновенно, как только принял снотворное.
- Вам дают снотворное? - поразился следователь. - И как вы только живы после такого коктейля!
Дельтапланерист застенчиво улыбнулся, не желая без нужды похваляться закалкой.
- Во сколько же вы заснули?
- Я на часы не смотрел. Наши еще и не начинали…
- Чего не начинали?
- Пулю расписывать, - нашелся смекалистый Каштанов после паузы.
- Что-то я там не видел никакой пули, - прищурился следователь.
- Так может, и не писали.
Представитель власти помолчал. Он и так уже видел, что от Каштанова толку мало.
- Ну, а вообще как самочувствие? - спросил следователь для порядка.
Каштанов выставил большой палец:
- Во! Если бы не пятки, побежал бы домой сию секунду…
- Босиком бы пробежаться по росе, - пробормотал тот. - Но у вас, как мне сказали, не только пятки, но и голова пробита…
- А это пустяки, не мешает.
- Не смею больше задерживать, - следователь встал, с шутовской почтительностью распахнул дверь и вжался в стену, пропуская наездника.
…Ломая руки, вошел вконец измученный Васильев.
- Еще кто-нибудь? - следователь пощелкал пальцами, обращаясь к Севастьяну Алексеевичу. - Был, по-моему, еще один, который с полотенцем.
- Хомский, - мучительно усмехнулся Васильев. - Местный старожил и активист.
21
Хомский вошел в кабинет с крайне серьезным и угодливым выражением лица.
- Садитесь, - утомленно предложил ему следователь.
- Благодарствую, - Хомский сел. Запах от него шел вполне вразумительный, но казался таким древним, слившимся с самим существом носителя, что не раздражал, а скорее, наводил на экзистенциальные размышления.
Сидящий за столом какое-то время молчал. Хомский был в очереди последним. Оставались еще буфетчица да уборщица с сестрой-хозяйкой, но следователь не ждал от них никаких откровений. Слово "благодарствую", которым Хомский отозвался на приглашение сесть, говорило о многом. Так выражаются в тюрьме, где не принято говорить "спасибо".
Первый вопрос таил в себе откровенную угрозу:
- Если я правильно понял, вы - единственный постоялец палаты, способный к передвижениям в полном объеме?
Прозвучало витиевато, но Хомский все понял. Движения в полном объеме - эти слова он слышал ежедневно во время осмотров и обходов.
Рауш-Дедушкин, не раз показывавший Хомского своим ученикам, с переменным успехом демонстрировал на нем эти движения, стараясь вовлечь в работу все до единого суставы, даже самые мелкие.
Поэтому для демонстрации Хомский с серьезным видом покрутил руками и выставил ногу.
- Не паясничайте, - криминалистика в лице следователя начинала злиться. Направляясь в "Чеховку", он подсознательно надеялся на смену привычного для себя контингента общения. Все-таки не гоблинарий на окраине города в "корабле-доме", да еще и с лихим кухонным убийством в придачу; все-таки - белые халаты и атмосфера абстрактного гуманизма, не унижающегося до конкретного. К халатам у него претензий не было, но гоблинарий повторялся.
- Расскажите об отношениях в палате, - приказал следователь.
- Хорошие отношения, - с готовностью откликнулся Хомский. - В палате иначе не выживешь…
- На что это вы намекаете?
Хомский убрался в свою раковину и настороженно притих. Прозрачные глаза бесстрастно взирали на собеседника.
- Как прикажете вас понимать? - повторил следователь. - Вот ваш сосед и не выжил, так? Потому что хороших отношений не поддерживал, верно?
- Олень он был, - мягко сообщил Хомский. - Первоход. Правил не знал.
- Очень интересно. Какие же это правила? Поделитесь, просветите.
Хомский состроил удивленное лицо:
- Так они, гражданин начальник, нигде не прописаны… Молодой, форсу в нем было много. Всех, дескать, куплю и продам. Больница таких не признает…
- Говорите по существу. Кому конкретно не угодил Кумаронов?
Допрашиваемый испуганно замахал руками. Будь у него недавнее полотенце, он стал бы обмахивать следователя, как боксера, проведшего не самый удачный раунд.
- Что вы! Мир да любовь. Угодил всем…
- Так не бывает, - не поверил следователь. - Чтобы никакого конфликта не было - и вот вдруг на тебе, убийство. Может быть, вы боитесь сказать? Мне признались, что вы неоднократно оказывали врачам и сестрам определенные услуги… в смысле информирования. Сейчас самое время повторить. Не бойтесь, я никому не скажу. Я даже записывать ничего не стану.
Хомский едва заметно усмехнулся.
- Никаких конфликтов, гражданин начальник, - заявил он уверенно.
- Ну, насильно мил не будешь, - многозначительно процедил гражданин начальник. - Вы сами покидали палату ночью?
- Ни в коем разе.
- Стало быть, видели, куда и когда выходил ваш сосед?
- Почему же - "стало быть"? - Хомский оказался не так прост и не велся на провокации. - Спали мы, мил человек.
- С чего бы вдруг такой крепкий сон?
- Так лечат нас. Лекарства, процедуры. На поправку идем.
Следователь отложил ручку, подался вперед:
- Послушайте, Хомский. Я не первый год замужем. Таких, как вы, передо мной прошли сотни. Я вас вижу насквозь. Вы пьете без просыпу, спаиваете палату. Я угадал? Вам, наверно, интересно, откуда я знаю?
- Ваша сила, - Хомский рассудительно потупил глаза. - Наше дело - сторона.
- Я запросто могу задержать вас по подозрению в убийстве. У вас было достаточно возможностей и сил, чтобы ударить человека бутылкой по голове. Больше, чем у ваших приятелей-алкашей. Вы выпили, повздорили, и вот результат. Подобных случаев - тысячи. Я не стану городить огород и заберу с собой того, кто мне больше всего понравится. Например, вас.
- Не пыли, начальник, - Хомский как будто подрос, его плечи расправились, в глазах сверкнул опыт. - Метлу привязывай. Что ты мне шьешь внаглую? Я честный фраер, мне западло валить какого-то залетного баклана. Это беспредел!
- Давно от хозяина? - внезапно перебил его следователь, изучая перстни, вытатуированные на пальцах Хомского.
- Четыре года как.
- Статья?
Хомский снисходительно улыбнулся и назвал. Следователь вздохнул.
- Хорошо. Я вижу, ты непростой мужик.
- Мужики в зоне, - возразил Хомский.
- Не цепляйся к словам. Спрашиваю тебя в лоб: ты знаешь, кто замочил оленя?
- Другой разговор, - удовлетворенно буркнул Хомский. - Не могу знать, гражданин начальник. Говорю тебе от чистого сердца.
Следователь долго и молча созерцал Хомского, так и этак примеряя на него очевидный "висяк", "глухарь". Дальнейшие расспросы казались бессмысленными. Слишком тертый калач, чтобы раскалываться без всякой для себя выгоды. Может быть, патрон ему подбросить? Или пакетик с порошком? Может быть, проделать это поочередно со всеми допрошенными? Он тяжко вздохнул: нет никаких гарантий, что не выйдет ошибки. Начнут прессовать не того человека - да что ему, этому Хомскому, в конце-то концов? Ну, вернется на нары - там ему будет не хуже, чем здесь, если не лучше.
- Значит, не договоримся? - сокрушенно вздохнул следователь. За сегодняшний день он успел навздыхаться достаточно, чтобы перед глазами завертелись круги.
- От чистого сердца говорю, - упрямо повторил Хомский.
- Да где оно у тебя, сердце-то? - не выдержал тот и хрястнул кулаком по столу. - Ты его давно пропил, продал в анатомический театр за бутылку бормотухи!
Хомский укоризненно засопел и ничего не сказал.
…Отпустив - даже выгнав Хомского с глаз долой, - следователь раздраженно собрал бумаги. Его не покидало чувство, что кто-то из его сегодняшних собеседников нагло и беззастенчиво лгал.
Часть вторая
1
Следствие по делу о насильственной смерти Кумаронова потекло своим чередом. Возможно было, что оно и не текло вовсе, так как после ухода следователя никто из его коллег в "Чеховку" не пришел, и никакие оперативно-следственные мероприятия не проводились.
При вскрытии в Кумаронове обнаружились большие скопления алкоголя.
Это укладывалось в общую схему происшествия: тайная пьянка после отбоя, тайная ссора без свидетелей, тайный удар бутылкой по голове, нанесенный неизвестной рукой.
Дмитрий Дмитриевич Николаев имел чрезвычайно неприятный разговор с лицами, поручившими ему спрятать покойного на время призыва.
- Лучше бы он свое отслужил, - такие слова бросили в лицо Николаеву эти разъяренные личности. - Живым бы остался!
- Это еще бабушка надвое сказала, - Дмитрий Дмитриевич, утратив обычную интеллигентность, пошел ва-банк. - Может быть, ему лучше здесь умереть было…
Он знал, что ему нечего терять. И - по большому счету - нечего и бояться. Разберут в горздраве, вынесут выговор. Да хоть бы и сняли. Ну его все к чертям собачьим. Пенсия в кармане - и гори оно огнем.
Посетители тоже знали, что Дмитрию Дмитриевичу бояться нечего. Ограничившись неопределенными и заведомо невыполнимыми угрозами, они покинули его кабинет, и Николаев полез было за валидолом, но передумал, заперся на ключ и хлопнул коньячку.
Коньячок заканчивался. Дмитрий Дмитриевич поднял бутылку повыше и близоруко сощурился, выискивая заранее сделанные насечки на этикетке. Так и есть: в его отсутствие сюда кто-то наведывался и пил. Ключи оставались у дежурной службы, и можно было подозревать любого.
"Ах, дьявол", - пробормотал Николаев, обнаружив, что вор, повадившийся сосать из кабинета главврача, как из коровьего вымени, не поленился и оставил свою насечку, которая точно соответствовала нынешнему уровню жидкости.
В этом угадывалась циничная насмешка.
Дмитрий Дмитриевич, чтобы коньяк никому другому не достался, допил бутылку до конца, из горлышка.
"Вот так, - бормотал он, укладываясь на диван и съеживаясь, словно в материнской утробе. - Вот и славненько. Пускай стучатся, пускай звонят. Все сплошь мерзавцы, всех надо гнать. Закрыть эту чертову больницу на амбарный замок. И каждого…"
Он погрузился в фантастические мечты и задремал.
2
Через три дня Александр Павлович подготовил на выписку Каштанова и Лапина. Оснований держать их дальше не было никаких. Хомского он оставил на сладкое, а сейчас занимался оформлением документов бабушки, задававшей всему отделению музыкальный фон. Бабушку готовили к поступлению в психо-неврологический интернат, и Ватников сделал невозможное, добившись, чтобы ее туда взяли вместе с железякой на ноге. Васильев обещал лично являться в этот интернат, осматривать бабушку, перевязывать ее, оперировать ее, где скажут - в палате, в коридоре, на пищеблоке; делать что угодно, лишь бы она исчезла отсюда и не портила окружающим кровь.
Он неоднократно пытался пристроить эту бабушку куда-нибудь - хотя бы даже в реанимацию, просто полежать. Что тут такого? Везде лежат, даже под лестницей, была бы добрая воля. Реаниматолог лично зашикал на Васильева: "Ну ее на фиг! Она у тебя дышит сама, еще чего!" "Могу поставить трубку", - жалобно предложил Васильев. "Ну и поставь! А я - пожалуйста, дырочки обрежу у самых ноздрей, и ничего не будет видно…"
…В ординаторской была открыта форточка, и Александр Павлович с удовольствием раздувал ноздри. Слух его радовался пению птиц и прощальным завываниям бабушки. На тумбочке заклокотал чайник; Прятов прервал свое занятие и заварил чай - крепчайший, без пяти минут чифир.
Он только сделал первый глоток, как приятные звуки обогатились тревожными. Что-то кому-то кричала Марта Марковна, и кто-то отвечал ей визгливым, сварливым голосом. Послышался быстрый топот слоновьих ног, означавший, что старшая сестра сейчас войдет и сообщит Прятову какие-нибудь дурные новости.
Молодой доктор, Александр Павлович на лету схватывал основы коммунально-профессиональной жизни.
- Нет, вы только посмотрите, Александр Павлович, - Марта Марковна начала говорить еще из-за двери. - Пойдите и полюбуйтесь на вашего красавца, Александр Павлович, - пригласила она, явившись во всей полноте.