- Я вас слушаю, Хомский. Но должен предупредить вас: я человек когда мягкий, а когда и суровый, военной закалки, с Афганистаном за плечами. И если вы станете жаловаться на плохой сон, дурное настроение и общий упадок сил, то я попросту предложу вам прекратить пить овсянку и прочие вредные вещи, а вы на это никогда не согласитесь - я правильно говорю?
Во всем поведении Хомского, минуту назад умиравшего, появилась азартная живость. В последний раз такое лицо было у него, когда он расследовал для отделения исчезновение двух простыней и наволочки.
- Доктор, - сказал он мягко. - Я не стану жаловаться. Мне нужна ваша помощь. Мы, - он обвел рукой коридор, - люди бесправные, нам к докторам ходу нет…
- Позвольте, - Ватников обычно никого не перебивал, так как психиатру важно услышать побольше - вдруг да сболтнет человек про чертей. Но здесь он изменил профессии, великодушно рассмеялся: - Все доктора, и я в том числе, готовы вам помогать денно и нощно…
- Я не о том… Не могу же я заявиться в ординаторскую и учинить допрос Александру Павловичу…
- Допрос? Почему - допрос?
Хомский отчаянно вздохнул и признался:
- Я, доктор, занимаюсь убийством нашего товарища…
Какое-то время Ватников молча смотрел на него. Потом медленно проговорил:
- Значит, ваше сотрясение мозга…
Тот улыбнулся тонко, в меру умения:
- Элементарно, доктор Ватников! Но это исключительно между нами… Если что, я пойду в отрицаловку.
Теперь на лице психиатра возник неподдельный интерес, сугубо профессиональный.
- Так-так. Очень хорошо. И вам понадобился я? Вы хорошо подумали, прежде чем ко мне обратиться?
- Ну да. Мне нужно, чтобы вы стали, как говорится, моими глазами и ушами. Тайным помощником. Разведчиком в стане врага.
Глаза у Хомского были мутные, с красными прожилками, а из ушей несло адской скверной. Содрогнувшись от предложенной роли, Ватников молвил:
- Вы что же - считаете, будто я соглашусь…
Сказанное не укладывалось у него в голове. Безумец с посттравматическим, да еще и алкогольным изменением личности берет в подручные психиатра, человека с высшим образованием. Но почему? Вырисовывался полный анекдот.
Хомский кивнул:
- А я со своей стороны обещаю держать вас в курсе всего, что узнаю. От соседей. От сестер…
Ватников по-прежнему ничего не понимал, но решил до поры не показывать этого.
- И у вас уже имеются соображения?
- Имеются, имеются. Это доктор наш убил, Александр Павлович.
Ватников облегченно вздохнул: все разъяснилось. Беседа входила в привычное для него русло. Строго профессиональное.
- Так-так-так. А почему же вы решили, что Александр Павлович убил?
Ватников старался говорить мягче, чтобы не спугнуть помешанного, и это давалось ему легко, благо нарабатывалось годами.
Хомский начал загибать пальцы:
- Во-первых, сосед хотел на него жалобу написать. И уже начал. У него бумага лежала на тумбочке, и заглавие проставлено. А утром там ничего не было, я сразу проверил. Никакой бумаги. Куда она делась?
Ватников недоуменно пожал плечами:
- Он мог передумать. Ему могло не понравиться написанное. Скомкал и бросил в помойку. Об этом вы не подумали?
- Я поискал в помойке, - возразил Хомский. - Пусто. И передумать он не мог. Он - знаете, как это бывает - прямо завелся. Урою, говорил, доктора, гад буду.
- За что же?
- Александр Павлович подумывал выписать всю палату за пьяное дело. И что-то еще такое нахимичил в приемнике. Там шум поднялся, кто-то упал с каталки.
- Да, - с готовностью припомнил Ватников, не переча больному. - Верно, такие планы у него были. Хотя про каталку я ничего не знаю.
- Вот я и говорю. А сосед погибший был блатной. Он косил от чего-то - от армии, наверное. Нам не сказал, но такое за версту видно. Он нас вообще не шибко уважал, гнушался нашей компанией.
- Однако пить с вами он не гнушался?
- Так дело-то одно делаем. Все живые, всем нужно.
В голосе Хомского звучала спокойная и мудрая убежденность.
Ватников покрутил усы, обдумывая, как бы пограмотнее отразить в истории болезни деловое предложение собеседника. Алкоголизм больного тоже сыграл свою роль, и при поверхностном рассмотрении получалось замысловато, но в глубине угадывалась огромная работа по разрушению мозга. Паранойяльный синдром? Параноидный бред? Парафренный? Сверхценная идея? Но не белая горячка. Вот если бы Александр Павлович вдруг сделался в представлении Хомского маленьким, забрался в карман и угрожал оттуда скальпелем - тогда конечно. А пока…
Ватников решил, что материала пока маловато.
- Ну, хорошо, - молвил он вкрадчиво. - Вы сказали "во-первых". А что во-вторых?
- А то, что больше убивать некому. В нашей хате все спали без памяти, а больше тем вечером никто в отделении не злоупотреблял… Уж я-то знаю. Никто не мог с пьяных глаз ворваться в сортир и стукнуть по голове. Да и в сортире…
- Значит, ваша палата все-таки перепилась? - быстро переспросил психиатр. - Не отрицаете?
- Не отрицаю, - важно ответил Хомский. - Но дело-то прошлое. Задним числом не наказывают.
- И победителей не судят, а побежденному - горе. Это понятно. Вы что-то начали говорить, я вам помешал, продолжайте.
- Я говорю, что в общем сортире ему было нечего делать. У него имелся ключ от отдельного, - повторил Хомский соображения, ранее высказанные братьям Гавриловым.
Ватников немного смутился. В том, что рассказывал ему этот идиот, прослеживалась некая система, не лишенная логики. Конечно, у помешанных такое случается сплошь и рядом. Но не у таких опустившихся, безмозглых существ, каким виделся Ватникову Хомский. Его слова не укладывались в симптоматику, характерную для последствий черепно-мозговой травмы, осложненной алкоголизмом - или наоборот, алкоголизма, осложненного последствиями травмы. Да и самой травмой. Стоп! Хомский не всегда был алкоголиком и ничтожеством, у него - минуточку-минуточку - даже образование высшее!
В памяти доктора неожиданно всплыли жаркие афганские будни. В частности, осведомители из местного населения, которые время от времени появлялись и сообщали очевидную нелепицу, которая, однако, подтверждалась впоследствии. Не всегда, но подтверждалась. И лучше было поверить в национально-освободительную банду, которая выросла на ровном месте из ниоткуда - там, где по данным разведки ее никак не могло оказаться. Нежели чем угодить под обстрел в полном составе, беззащитной колонной. Эти осведомители бывали на вид сущими ишаками: тупые морды с кустиками растительности, грязное тряпье, стеклянные глаза. Они чем-то напоминали Хомского…
Ватников помотал головой, отрекаясь от наваждения. Не сошел ли он сам с ума? Его же ранили только в руку, не в голову. При чем тут продажные духи?
Итак, диагноз.
- Продолжайте, я слушаю вас крайне внимательно, - Ватников постарался вложить в свои слова щедрую порцию участия и заботы. И постарался выглядеть всерьез озадаченным гипотезами Хомского.
Тот печально развел руками:
- А это и все… пока. Вы бы, доктор, побеседовали осторожненько с Александром Павловичем, а? На предмет ночных событий. Я слышал, он куда-то ходил. Не сам слышал, люди говорят. Будто его ночью вызывали. Вот вы бы и поинтересовались, вам он охотно расскажет. И докторов из приемного покоя спросите…
- Но если Александр Павлович убил вашего соседа, то он, согласитесь, не станет мне ничего рассказывать. Во всяком случае, не скажет правду.
- Пусть говорит неправду. Это все равно.
7
Прятов молча смотрел на Ватникова.
- Да, вот такая история! - развел руками психиатр. - Представьте себе, этот субъект копает под вас.
Александр Павлович натянуто улыбнулся:
- Это имеет какое-нибудь название в психиатрии?
- О, безусловно. Названий масса, одно другого краше. Придется понаблюдать в динамике, чтобы определиться наверняка.
- Здесь? - вырвалось у Прятова. - Нельзя ли понаблюдать за ним в условиях дурдома?
Ватников виновато возразил:
- Увы, Александр Павлович. По-моему, бред только формируется и еще не принял должные очертания. Пока у меня нет оснований… вы сами знаете, как теперь сложно с подобными переводами. Раньше - другое дело, его бы засадили в дурдом, как только он рот открыл бы…
Александр Павлович бессмысленно раскрывал и закрывал папки с историями болезни. Его симпатичное молодое лицо потемнело от огорчения.
- Все-таки неприятно, - проговорил он сквозь зубы.
- Да не расстраивайтесь вы! - воскликнул Ватников. - У вас вся жизнь впереди, еще не такое увидите. Стоит ли принимать близко к сердцу бредовые построения…
Он встал и, демонстрируя уверенность и общий контроль над ситуации, размашистыми движениями начал готовить чай, который вдруг резко опротивел Александру Павловичу.
- Я буду держать вас в курсе, - пообещал Ватников. - Заключим союз. Я буду беседовать с ним, следить за этим… - Он хохотнул. - За этим расследованием. От вас ничто не укроется.
- Вы хотите ему подыграть? - сообразил Прятов. - В любом случае - спасибо.
- В какой-то степени. Совсем немножко. Может быть, вы расскажете мне чуть-чуть о той злополучной ночи? Мне ведь придется изображать секретного агента, осведомителя…
На последнем слове Ватников усмехнулся, невольно припомнив снова осведомителей, подобных ишакам.
- Я должен предложить ему какую-то пищу для размышлений, материал, - деликатно настаивал психиатр.
Пронзительно зазвонил телефон, и Ватников рассеянно взял трубку.
- Алло… Да, это я… Как вы меня здесь нашли? Мария Васильевна - ну что вы, родная моя, вам опять плохо? Ах, телевизор сломался? Ну, это трагедия. Ну, давайте я вас в сумасшедший дом упрячу, пенсию за три месяца подкопите, телевизор почините. Ах, не надо? А как же вас еще развлечь?
Александру Павловичу пора было на плановую операцию, и он нетерпеливо поиграл ключом от ординаторской. Принужденно оскалился:
- Что же мне рассказать? И как? Как следователю?
- Да как хотите, - Ватников положил трубку и попытался обратить разговор в шутку, какой тот, конечно, и был с самого начала. - Какие-нибудь мелкие подробности, парочки хватит. Чтобы мне было в чем отчитаться перед господином сыщиком.
Не сдержавшись, Прятов швырнул ключ на стол.
- Вот же негодяй! - сказал он. - Выходит, сотрясение у него липовое…
- Мы этого не докажем, - напомнил ему Ватников с неподдельным соболезнованием. - У нас есть запись специалиста. Мнение Веры Матвеевны обсуждению не подлежит. Поднимется такой вой! А Хомский, разумеется, не расколется.
- Я понимаю, - Александр Павлович не скрывал досады. - Ну, хорошо. Чем я могу быть полезен? Я уже начал забывать мелкие подробности… Сами понимаете, время прошло.
Ватников никогда не занимался частным сыском и понятия не имел, о чем спрашивать.
- Можно и приврать немножко, - предложил он неуверенно. - Скажите, что видели ночью странного человека в пальто и шляпе… Хотели остановить, но он скрылся…
- В туалете для больных, - подхватил Прятов. - А в руке держал бутылку. И вид имел угрожающий. За голенищем нож, за поясом - пистолет. Нет, глупости, скажите ему, как есть. Я никого не видел. Был ложный звонок, кто-то хулиганил. Я спустился в приемный покой, но там в моих услугах не нуждались. Пока я выяснял, в чем дело, хулиган пригласил в отделение охранника. Нашего казачка. Казачок не увидел ничего подозрительного. Все были на месте, спали. И Кумаронов спал. Улегся, не разуваясь, в ботинках… Миша видел, и казачок тоже видел.
Ватников удовлетворенно кивал, старательно запоминая эти важные детали.
- …Все были на месте, спали, - повторил Хомский на следующее утро, выслушав лаконичный отчет Ватникова. Хомский был весьма сосредоточен, и психиатр подумал, не началась ли у бедняги эхолалия - болезненное повторение чужих слов. Он не замечал, что и за ним самим водится такой грешок.
Из соседней палаты неслись крики Марты Марковны:
- Я вас урою! Вы ведете себя, как животные! Вы посмотрите, что у вас делается!..
- Спали, - кивнул Ватников. - Вас что-то не устраивает, Хомский?
- Не устраивает, - отозвался тот. - Все спали. И Кумаронов спал? Он не мог спать, он сидел в сортире. Возможно, уже мертвый. Я, конечно, не специалист. Но мент интересовался именно этим промежутком, когда доктор ушел по звонку. Расспрашивал меня. Значит, экспертиза была. И показала, что оленя замочили в это время…
Ватников пожал плечами:
- Когда они успели, по-вашему, провести экспертизу? Так, на глазок. И потом - часом позже, часом раньше… Ни один эксперт не назовет вам время с точностью до минуты. Это только в детективных романах такое бывает.
Хомский позволил себе вольность: проникновенно взял доктора за руку.
- Послушайте, - молвил он. - Что греха таить - мы приняли на грудь крепко. И если бы сосед заснул, его так просто никто бы не поднял. Хрен бы он вышел по нужде. Да он бы и не пошел туда по нужде…
- Вы же сами говорите, что все были в стельку пьяные. Кумаронов мог не разобрать, где дверь, а где окно. Забыл про свой персональный ключ, пошел куда попало…
Хомский барабанил пальцами по своим редким, черным зубам.
- Все это возможно, - проговорил он задумчиво. - Встал, зарулил, напоролся, схлопотал… Сплошные совпадения. Да только зачем тогда эти ложные звонки?
- Может быть, это действительно обычное совпадение, - предположил Ватников, который незаметно для себя все больше втягивался в причудливое следствие. - Еще одно. Не знаю, как в уголовной практике, но в медицине порой случаются настоящие чудеса. И тогда выйдет, что преступление произошло позже, когда все успокоились.
Хомский мелко и дробно засмеялся:
- Нет, мил человек! В такие хитроумные совпадения я не верю… Звонки и мочилово как-то связаны между собой. Тогда-то и убили, иначе на кой было огород городить? Да и кто, сами подумайте, мог его кокнуть потом? Посторонних в отделении не было, а нашим гнобить соседа ни к чему… Здесь ведь как: стоит кашлянуть, а я уже знаю. Ни с кем он не ссорился, никому не мешал… Гнилой был человек, наш покойничек - прости меня, Господи. Как говорится, не тронь… ну, сами знаете. Его и не трогали.
Ватников утомленно вздохнул:
- Ну да. Не трогали, всего лишь убили. А почему я должен вам верить, Хомский? - вдруг прищурился он. - Если на то пошло, вы и сами могли убить…
- Не должны, - согласился Хомский. - Мог. Никому нельзя верить.
8
Был обед, в гости явились друзья-завсегдатаи: Раззявина и Голицын.
Клавдия Семеновна любила покушать; покончив с обедом в гастроэнтерологии, она шла куда-нибудь еще, чаще всего в травму, потому что коллектив там был сугубо мужской - Васильев и Прятов.
В бытность свою участковым врачом, по молодости еще, Клавдия Семеновна обожала ходить на пищевые отравления. В режиме квартирных вызовов. Обстоятельно раздевшись в прихожей и вымыв руки, она строго интересовалась: "Что у вас было на первое, на обед?" "Борщ", - сокрушенно лепетал больной. "Давайте попробуем…" Клавдия Семеновна присаживалась к столу, самостоятельно наливала себе в тарелку борщ поварешкой. Покончив с первым, интересовалась вторым. "Борщ как будто неплохой… А на второе что кушали? Котлеты? Несите-ка их сюда…"
Что касалось Голицына, то он со своими надоевшими шутками про играющие гормоны считался изгоем в терапевтическом отделении, его недолюбливали, потому что он, во-первых, вечно назначал какие-то сложные анализы, а во-вторых, и сам держался особняком, полагая себя аристократом от терапии. Все вокруг терапевты, а он один - эндокринолог. Изображая петуха в курятнике, Голицын ходил гордо и независимо. Зарплату ему всегда выдавали в последнюю очередь, потому что он стоял последним в ведомости. Но он все равно приходил первым и очень расстраивался, когда ему в очередной раз не удавалось протиснуться сквозь толпу дородных сестер, нависших над ведомостью, как придирчивые поросята над корытом.
Ватников, завершивший очередное совещание с Хомским под видом рациональной психотерапии, тоже пришел, и сестры - Марта Марковна, Миша и Таня вместо Лены - отнеслись к такому наплыву гостей неодобрительно. Им самим могло не хватить обеда. Конечно, Миша очень ловко управлялся с черпаком, и казалось, что он наливает полные тарелки, однако к концу коридора, когда все пациенты были обслужены, в баке еще оставалось достаточно для пропитания среднего персонала.
Тарелки дымились.
Все сосредоточенно ели, когда в коридоре зашаркали шаги.
- Кирилл Иваныч, - откомментировала Клавдия Семеновна с набитым ртом.
Поступь начмеда была известна всей больнице.
Дверь стала медленно отворяться, в щель просунулась голова Кирилла Иваныча. Вид у него был дикий: начмед с похмелья побрил себе череп и весь изрезался. Едокам понадобилась вся их выдержка, чтобы не вздрогнуть и вежливо кивнуть голове в ответ. Начмед смотрел на обедающих мутным взглядом: будь их двое или трое, он бы не преминул сделать какое-нибудь дежурное замечание - от нечего делать, чтобы напомнить о себе, но людей было больше, и он никак не мог сосчитать, сколько именно.
Закаленные доктора бесстрастно поглядывали на изуродованную голову и вновь обращали взоры к тарелкам. Голова неуверенно втянулась обратно в коридор. Шаги зашаркали прочь.
- Бедный Кирилл Иваныч, - заметила Раззявина. - Надо что-то делать. Надо спасать человека.
- Гормоны играют, - привычно откликнулся Голицын и поперхнулся. Кирилл Иваныч был в возрасте, и те гормоны, которые еще могли в нем резвиться, были наказаны дареным коньяком. Да и овсянкой начмед не брезговал, когда приходилось особенно плохо. Но эндокринолог поперхнулся не потому, что смутился из-за собственного глупого заявления, а просто так. Лапша попала ему не в то горло.
Прятов, в очередной раз выслушавший печальную шутку про гормоны, попытался вообразить себе какую-нибудь неожиданную гормональную игру. Гормоны представились ему в виде двух братьев по фамилии Тестостерон, удивительно похожих на Гавриловых. Тестостероны сидели друг против друга и резались в двадцать одно на интерес: за право соорудить на физиономии хозяина призовой прыщ.
Ватников отвалился от тарелки и вытер пшеничные усы.
- До тех пор, - сказал он значительно, - до тех пор, пока человек сам не захочет лечиться, спасать его бесполезно. Ему ничто не поможет.
- Угу, - кивнул Васильев. - Кирилл Иваныч-то как раз очень, очень хочет лечиться. Особенно сейчас. Шастает по больнице и ищет, где ему нальют… На позапрошлой неделе я отобрал у девятнадцатой палаты бутылку. На этикетке написано, что водка, но внутри… Такое, знаете, мутновато-зеленоватое что-то, с резким запахом. Очень похоже на какой-нибудь стеклоочиститель. Ну и вот - я отобрал и запер в сейф. Вдруг является наш Кирилл Иваныч: плохо ему отчаянно, остро нуждается в терапии. Я его предупредил, показал бутылку. Дело, говорю, ваше, но я бы поостерегся. Эта бутылка устрашила даже его, он отказался и ушел, хотя очень неохотно. А через полчаса вернулся. Махнул эдак рукой - пропадай, мол, все! И бутылку потребовал. Но уже поздно было. Опоздали, говорю ему, Кирилл Иваныч… Уже Леонид Нилыч заходили и прикончили…