Скотти и Грэг по знаку капитана полили могилу топливом Пустынь, бережно расплескивая его из железных канистр, и вернулись в круг.
- Пусть Темный Бог будет добр к тебе, Кунни, - Гром щелкнул огнивом. Пламя вспыхнуло с первой искры, чадя черным дымом. Капитан несколько мгновений стоял молча, а затем поджег могилу. Лед зашипел, тая. Голубой огонь скользнул по выломанным кускам, плавя снежную броню и разгораясь все больше. Люди отошли чуть назад, пустив вперед Громилу с ведром пожарной смеси. Тот, и без того здоровый, в бурой шубе казался еще больше. Неуклюже бродя вокруг могилы, он пристально следил за огнем, не давая ему перекинуться за пределы могилы.
Глядя на то, как пламя то оживает, то тухнет, я вспоминал легенду о порабощенных шаманах Журга Безумного, желающих спалить всю Пустыню и таким образом растопить вечный лед. Много дней и ночей они заполняли вырытые кратеры энгой, сменяя друг друга, едва кончались силы, чтобы через несколько часов тревожного сна вновь приступить к чарам. Большинство околдованных шаманов погибло, надорвавшись, но некоторым удалось сбросить с себя магию Безумного и сбежать из проклятого места. В конце концов у карьеров остался только один кудесник, сам Жург. Тот, кто собрал шаманов вместе, тот, кто пронес мечту о новом мире через всю свою жизнь. Он-то и свершил дело всей их жизни - щелкнул огнивом, поджигая море энги.
В сказке говорилось, что пламя поднялось до небес, прогнав оттуда Светлого Бога. А сама Пустыня в тех краях горела два дня, но с каждым часом пламя ее становилось все слабее и слабее, пока наконец вся энга не выгорела окончательно. Вода, дающая силу пламени, поглотила многодневные запасы шаманов и победила их магию. Ничто не способно победить стужу Темного Бога.
Но у печки, в зале палубников, рассказывали разные истории. Говорят немного пролитой энги способно погубить любой корабль. Поэтому в каждом углу ледохода стоят бочонки с пожарной смесью, заботливо заготовленной шаманами.
Весь мир держится только на ледовых колдунах... По-моему, это неправильно.
Интересно, а что стало с Жургом? В конце легенды говорилось, что он ушел во льды, чтобы найти других шаманов и повторить попытку. Но что случилось на самом деле?
Вдалеке загрохотал лед. Оглушительный треск прокатился от горизонта до горизонта, оторвав меня от размышлений. Я моргнул, чувствуя, как смерзлись ресницы, шмыгнул носом и постарался думать о Кунни, которого встречал лично только во время уборочных вахт. Возясь с тряпками и ведрами на первой палубы, вылизывая там коридоры и каюты - мне доводилось чувствовать на себе взгляд рябого стюарда. Старик никогда со мною не разговаривал, но смотрел всегда очень странно. С какой-то неприязнью и, по-моему, завистью. Не знаю почему, думаю, жизнь стюарда меняет человека. Ты вроде бы и возвышен, но...
Всегда есть "но".
Над могилой поднялся густой пар. Едкий, душный. Он мигом превращался в изморозь и оседал на одеждах моряков. Верхние льдины плавились, и вода заливала щели между кусками, превращая стихию вокруг мертвеца в монолит. Теперь до старины Кунни не доберутся волки или львы. Теперь он останется во льдах навечно. Вокруг угасающего огня недвижимо застыл Громила, его шарф покрылся колючей изморозью. Здоровяку было грустно.
Первыми с места прощания ушли офицеры, а за ними потянулись и остальные. Нехорошо в этом признаваться, но я чуточку обрадовался концу церемонии. Сейчас, конечно, мне стыдно за того себя. Сейчас я легко могу себя представить на месте человека, прожившего долгую жизнь и оставившего после себя лишь облегчение юнги. Но тогда все было много проще.
Ворчун и Половой остановили меня сразу же наверху трапа. Мой одноглазый начальник едва сдерживал бешенство, а Ворчун, недовольно поджав губы, старался на соратника вообще не смотреть.
Сердце екнуло...
- Лавани, Бауди, - Половой кивнул головой и отошел чуть в сторону от прохода, чтобы не мешать команде подниматься на борт. Ветер задувал в недра ледохода колючую снежную крошку.
- Да, мастер Половой? - угрюмо спросил я, понимая, о чем пойдет разговор.
- Тебя переводят в стюарды, - буркнул одноглазый моряк, и я с изумлением и постыдной радостью обнаружил, что старший матрос указывает не на меня, а на Фарри. У того же отвисла челюсть.
- Эм... А... - забубнил мой друг. - А если я...
- Приказ капитана, сынок, - с ноткой презрения проскрипел Ворчун. - Он тебя сам выбрал.
- Гром, конечно, молодец. У меня на палубе народу не так уж и много, чтобы так юнгами разбрасываться, - Половой злился. - С какого гнилого железа мы нанимаем юнг, если мне на вахту ставить некого?!
- Скажи это капитану, а? - фыркнул Ворчун. Старшие матросы обменялись злыми взглядами. В стенах вдруг затрещали механизмы, поднимающие кормовой трап. Я с нетерпением покосился на Пустыню и серые зубья льдов, торопя тот момент, когда металлический лист закроет меня от ветра и хмурого неба.
Нет, ну надо же! Фарри - стюард. Я не удержался от глупого смешка, вспоминая злоключения приятеля в Снежной Шапке. Его "везение" Дувал несомненно оценит. Я беззлобно предвкушал возможные истории счастливой звезды моего друга. Если б Ворчун выбрал меня - я бы бил и ронял все специально, со зла, чтобы капитан выбрал себе другого стюарда. Но в случае с Фарри это ведь не будет случайностью. Это будет нормой, законом жизни, правилами Лавани.
Судьба недолюбливала моего неунывающего приятеля, а тому словно и дела до нее не было. Даже сейчас, поборов изумление, он с восторгом отнесся к идее Ворчуна. Но пока этой радости не показывал.
- Что это за смешок был, Бауди, ледяная ты зараза? - уставился на меня Половой.
- Простите, старший матрос, - потупил взгляд я, едва сдерживаясь от неуместного смеха. Моряк неодобрительно покачал головой и проговорил:
- А тебя, как я понял, забирают в абордажники.
Я опешил, сразу вспомнив о Волке и Сиплом. Веселье мигом улетучилось.
- Как так...?!
Увидев мой испуг, Половой чуть смягчился.
- Не сразу. С тобой будет заниматься Торос и он скажет, когда ты будешь готов войти в абордажную команду. До того момента живешь у нас. Тренируешься у них. Завтра утром, после побудки найди Тороса на первой палубе.
- Оледенеть можно, - присвистнул Фарри. - Просто оледенеть...
Глава седьмая. "Главное - что сказал Торос"
На первой палубе, где помещения отапливались от центрального котла с помощью труб и циркулирующей по ним разогретой смеси, совсем не пахло энгой. Для обитателей второго уровня, где обогрев шел в основном при помощи печей - едкий аромат топлива давно уже стал привычным. Стоя на полинявшей ковровой дорожке, я наслаждался отсутствием доставучего запаха и собирался с силами.
Штурмовики еще спали, а где-то внизу вахтенный матрос торчал возле сигнальной рельсы и сонно следил за хронометром, отсчитывая последние минуты. Вообще, мне сказано было подойти к каюте Неприкасаемых после побудки, но так вышло, что я проснулся раньше и долгое время лежал с открытыми глазами, нервничая и переживая за грядущую встречу. Я - абордажник. Если бы моими командирами не должны были стать Волк или Сиплый - мысль могла бы быть приятной. Если бы...
Они не забудут, Эд. Ничего не забудут. И тебе никто не поможет, потому что твоим долгом станет выполнять их распоряжения. Подчиняться им. Покорно, безропотно. Тебе нравится эта идея, Эд?
Торос сам того не ведая, вытолкнул меня на талый лед. Но пойти против его "распоряжения" я не мог. В конце концов, по контракту не мог. Приказ есть приказ. Законы, конечно же, на корабле поворачивались в любую сторону, но самый строгий мой судья - совесть, не позволила бы спокойно спать, зная, что я тоже такой же как и все те, что нарушают правила и считают это нормальным.
Интересно, что будет, если Волк или Сиплый поймают меня в коридоре? Я живо представлял себе нашу встречу, и, проклятье, боялся ее. Все равно боялся, несмотря на защиту Неприкасаемых. Мне казалось, что едва я ступлю на трап, ведущий на первую палубу - мне навстречу выйдет изуродованный командир одного из отрядов ледовых штурмовиков и хищно улыбнется, отцепляя от пояса зазубренный нож. Так что самым большим испытанием для меня был этот злосчастный трап и коридор. Их необходимо преодолеть. Один раз. Всего один раз, потом будет легче.
Полежав некоторое время без сна, глядя на черные тени от печи, пляшущие на потолке и не желая больше мучиться, я выполз из-под одеяла, осторожно оделся, стараясь не разбудить кого-нибудь из товарищей, и прокрался к выходу. Чем раньше сделаю то, что меня страшит - тем легче будет потом. Так я и оказался здесь, на первой палубе. Из-за дверей в каюты слышался храп и сонное бормотание штурмовиков. Где-то что-то позвякивало. Чуть дребезжала лампа шаманского фонаря, чуть дальше по коридору. Неужели это место когда-то станет моим домом?
Удивительно, но в тот момент я совсем не думал о будущем. О компасе, о Барроухельме и инструментарии Лунаре, которых "завещал" мне умирающий шаман из оставшейся в прошлом жизни. Наверное, я сжился со Звездочкой. Этот нехитрый быт последних недель нес с собой некую стабильность. Теплое, безопасное место. Мне не хотелось ничего в нем менять. Одержимость Черными Капитанами как-то приутихла, затаившись в уголках души. Время для ее пробуждения еще не настало. Говорят, что плохо так думать. Но что поделать, после тяжелой зимы я радовался относительному покою.
Если не вспоминать о Зиане, Сиплом и Волке.
Я обернулся. Офицеры селились ближе к носу, коридоры к их каютам расходились на перекрестке шагах в пяти от меня. А тут, у трапа, жили простые абордажники. Одним из которых мне грозило стать. Невероятно...
Едва я оказался у каюты Неприкасаемых, схоронившейся в тени у входа в тренировочный зал, как у трапа послышались шаркающие шаги. Нырнув в темный угол, прочь от света шаманского фонаря, я прижался к стене, не желая, чтобы кто-нибудь увидел меня здесь, до побудки. Жалкого, испуганного и чуждого первой палубе.
Цепляясь изуродованной рукой за поручни, у трапа стоял Шестерня. Не знаю, какая травма так искалечила боцмана инструментариев. Но честное слово, для того чтобы повторить злую шутку природы - нужно было заставить бедолагу втянуть голову в плечи, а затем прошить его стальным стержнем, от плеча до плеча, и двумя-тремя ударами кувалды загнуть левый край чудовищной "шпильки" вверх. Затем стесать ему половину лица, при этом сохранив глаза и полностью уничтожив нос. Выбрить одну половину головы наголо, а на другой оставить грязные седые лохмы. Лицо боцман обычно скрывал под маской, но один раз я видел его без нее. Поверьте, это зрелище еще не раз приходило ко мне в кошмарах.
Шестерня даже ходил с трудом, приволакивая ногу.
Не знаю, что заставляло капитана держать на борту такое бесполезное чудовище. Я боялся боцмана-калеку, и старался оказаться как можно дальше от него, если изуродованный механик появлялся поблизости и приносил с собой мир боли и отчаянья. Но несмотря на вечные муки - Шестерня держался. Невзирая на страдания, он обладал невероятной волей к жизни и фанатичной надеждой, что когда-нибудь все изменится. Когда-нибудь он станет прежним. Что когда-нибудь его уродство пройдет.
Мое сердце сжималось от грусти и понимания тщетности таких надежд.
Шестерня постоял у трапа, сипло переводя дыхание, а затем поковылял куда-то в сторону офицерских кают. Я перевел дыхание, радуясь, что монстр не заметил во тьме испуганного юнгу. На лбу проступил пот.
- Ну и трус ты, Эд, - тихо-тихо проговорил я. Одними губами, честно. Но меня услышали.
Дверь в каюту Неприкасаемых лязгнула, открываясь, и равнодушный голос спросил:
- Что ты тут делаешь?
Сердце так скакнуло в груди, что стало больно. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности, и в тот же миг вахтенный матрос на камбузе заколотил в рельсу.
- Я... Это...
Буран облокотился плечом о косяк и уставился на меня, подбрасывая кинжал. Сталь послушно крутилась в воздухе, мерцая в свете шаманского фонаря, и безошибочно возвращалась в ладонь Неприкасаемого.
- Мне Торос сказал. Точнее мне сказал Половой, что Торос сказал. Что... Когда. Вчера он. Ну когда Кунни, - замямлил я, растерявшись. Отпрянул от стены, выходя на свет.
Буран кивнул.
- Итак, это прекрасное утро принесло нам сразу два вопроса. Первый, что сказал Половой. Это я смог понять из твоей потрясающей речи. Осталось главное - что сказал Торос. Я внимаю тебе.
Тонкие губы воина искривила улыбка.
- Дыши глубже, соображай яснее. Это несложно. Давай подышим вместе, раз-два. Раз-два. Ну?
Он нахмурился:
- Почему ты не дышишь вместе со мною, юнга? Ты замыслил недоброе?!
Неприкасаемый пребывал в хорошем расположении духа, и наслаждался моей оторопью, а я просто не мог найти слов. Потом, много позже, я бы смог дать ему с десяток остроумных ответов на эти реплики, но к тому времени их стало бы значительно больше. Угнаться за языком Бурана невозможно.
- Хватит, Бур, - громыхнуло из каюты. Торос очень своевременно пришел мне на помощь. - Если это юнга, то тащи его сюда.
В каюте Неприкасаемых могли жить человек шесть, это точно. Если перед этим убрать странное нагромождение труб в центре помещения (позже я узнал, что это тренажеры собранные Неприкасаемыми по памяти оставшейся со времен обучения в Ордене), да поставить еще четыре лежака с личными тумбочками. Будет тесновато, но терпимо.
У дальней стены расположился арсенал (коллекция была поменьше, чем в каюте капитана, но не оставалось никаких сомнений - здесь клинки висят не для красоты). Совсем рядом с дверью приютились прикрепленный к полу столик с грязными после ужина мисками и два табурета. В каюте пахло благовониями. Редкой и дорогой штукой, которую можно купить только у тех торговцев, что связан с Берегом.
А еще здесь было тепло. Равномерно тепло, а не очагами, как у нас на палубе, где большой зал обогревался печками, и в некоторых углах на стенах проступал иней.
Торос сидел на кровати и выглядел совсем не выспавшимся.
- Топаешь громко, юнга, - сказал он. - Но ничего. Я когда молодым был - тоже не думал, как хожу. Все мы дураки в молодости.
- Эй-эй-эй! - протестующее возмутился Буран, он захлопнул дверь и развел руками. - Я никогда не был дураком!
Кинжал опять взлетел в воздух, а затем Неприкасаемый одним движением ловко перехватил клинок и вогнал его в специальные ножны на поясе.
- Я всегда был обаяшкой.
Торос никак не отреагировал на шутку приятеля. Он смотрел на меня со смешанным чувством грусти и раздражения. Сгорбившийся здоровяк перед крохотным мальчишкой. Чем-то он напоминал мне Эльма. Эльма до того, как гончие оторвали ему руку.
- Мастер Половой сказал... - я решил прервать молчание и объяснить, зачем пришел.
- Тихо, - прервал меня Торос. - Успеешь еще. Отожмись-ка.
- Простите? - не понял я.
- Ляг на пол и отжимайся, пока я не скажу, что хватит, - Торос повел плечами.
- Зачем?
- Строптивый какой. Тебе непросто с ним будет справиться, мой бородатый друг, - прокомментировал это Буран. Он отвернулся от меня и принялся разминаться.
- Хочу увидеть, на что ты способен, - терпеливо пояснил Торос. - И советую забыть о вопросах вроде "зачем". Прекрасно понимаю, откуда они берутся. Сам такой был. С первым учителем в Ордене отношения не сложились именно по этой причине.
- Он его, кстати, прикончил, - вклинился Буран. - Жестоко.
Торос бросил на друга тяжелый взгляд:
- Не лезь, ладно?
- Ладно-ладно!
- Спасибо. Так вот, юнга, если хочешь стать хорошим абордажником, то ты должен помнить одну вещь. Командир всегда прав. Если он дал тебе команду, значит она должна быть выполнена. Значит, у него есть план.
- Но я не хочу быть абордажником.
Буран остановил разминку, обернулся к нам.
- Я должен видеть это, будь я проклят! Я должен это видеть! - восторженно протараторил он.
Торос моргнул раз, другой. В нем колыхнулось недовольство.
- В следующий раз рядом никого может не оказаться, - наконец промолвил бородатый воин. - Думаю, что если ты получишь парочку уроков, то сможешь постоять за себя и сам.
- Я очень благодарен вам за помощь, мастер Торос. Но я не хочу быть абордажником, - признался я.
Неприкасаемый плотно сжал губы, осуждающе покачал головой:
- Какая разница чего ты хочешь, юнга? Контракт подписывал?
Он дождался моего неловкого кивка:
- Значит должен понимать, что если тебя назначат убирать помои за шаманом - ты должен будешь убрать. Если сказали, что пойдешь в абордажную команду - значит пойдешь! Старик лично беседовал с капитаном о твоем переходе в абордажную команду. Кто ты против слова Старика?
Злить того, кого боятся Волк и Сиплый - неблагоразумно. А Старик точно не поймет, если юнга решит что может ставить старшего офицера в неловкое положение перед капитаном.
- Вы не научите меня против воли. Я не хочу подчиняться Волку! - буркнул я.
Торос вдруг посветлел лицом:
- Вот оно что. Никогда не умел хорошо говорить. Всегда непонятно объясняю. Драться проще. Теперь понятно, почему сопротивляешься! Ну сияй Светлый Бог вечно. Ты не будешь подчиняться Волку.
Я непонимающе посмотрел на Неприкасаемого с немым вопросом в глазах: "Как?".
- Совсем оледневший щенок тебе достался, брат. А я говорил, что ты бы еще его на коленях встретил, и с мольбами слезным. Пожалуйста, мальчик из снегов, стань моим учеником, - криво улыбнулся Буран. - Помнишь ли ты, могучий юнга, песни бардеров о бродячих Неприкасаемых, которые пересекают Пустыню, восстанавливая справедливость? Одинокие фигуры проявляются в пурге, чтобы найти какого-нибудь мальчика, и через неделю тот уже может свергать губернаторов и крошить врагов десятками. Помнишь?
Я и вправду слышал такие истории.
- Это вранье, юнга. Поверь мне, - Буран вернулся к разминке.
- Ты перейдешь под командование офицеров абордажной команды только после того как воин-неудачник из Ордена Неприкасаемых закончит твое обучение. Когдаон решит, что оно закончено. Отжимайся, - сказал Торос и встал, наконец, с кровати. Сунул ноги в пушистые унты.
Я стал отжиматься. Честно говоря, до этого момента мне не доводилось заниматься бесполезным, на мой взгляд, делом. Я видел, как кое-кто из моряков начинает утро с зарядки, видел как на спор кружат "лестницы" абордажники, соревнуясь между собой и запуская серии отжиманий от одного до восьмидесяти и обратно. Но сам не пробовал, как бы дико не звучало такое признание. Но до того момента, как оказался на полу каюты Неприкасаемых - был уверен, что смогу проявить себя достойно. Ведь ничего сложного в этом нет. Сгибай да разгибай руки. Но после четвертого десятка, я стал понимать, что устал. Заныли мышцы, зажглись сокрытым пламенем. Дыхание стало сбиваться.
Торос стоял надо мною и молчал. Буран кружился в разминке, искоса наблюдая за моими отжиманиями, и снисходительное внимание Неприкасаемых подстегивало, врать не стану. Будило злость.
С каждым разом налившиеся металлом мышцы работали все медленнее, с меня лил пот, но я не останавливался. Медленно, очень медленно, скрипя зубами, чувствуя, как дрожат руки, я боролся с желанием растянуться на грязном ковре и просипеть:
"Все".