- Так вот, - начал ничуть не смутившийся Виталик. - Некогда в Великой степи Город был. Да не простой Город, а колдовской: кто туда войдет - навсегда пропадет. Дает тот Город знание великое или еще что-то, про то люди не говорят. Только вот унести с собой то знание нельзя, потому как Город цепко держит пожелавшего дерзнуть на его покой. И только тот сможет назад вернуться, кто Городу заветное слово скажет. А так, вечно в том Городе ему оставаться.
- Я не понял, что Город-то на самом деле дает? - не вытерпел Андрюха.
- Что попросишь, то и даст. Только исполняет он самое сокровенное, чего и в слух-то не произнесешь
- Если ты говоришь, что никто из того Города не возвращался, как же о нем твои предки узнали.
- О, то семейная тайна, - стараясь придать голосу загадочность заявил Виталик.
- Давай колись, улыбнулся Андрюха. - Да, коньячок не задерживай.
Витали выждал, стараясь как можно больше походить на заправского рассказчика, и продолжил:
- Дело было еще до революции. Один мой предок, вот как мы сейчас, оказался в степи ночью. И привиделось ему странное сияние. Он любопытный был, пошел разведать. Не было его несколько часов, а потом он вернулся. Довольный, улыбается. Только весь седой. И говорит, мол, нет на свете большего счастья, чем свой страх перебороть. И с тех пор стал он про Город рассказывать. А поскольку лет ему было, ну, как нам, под тридцать, а голова - вся седая, так и верили ему.
- Так чего предок твой у Города попросил?
- То он никому не открыл. Только сказывал, что Город этот вроде хранилища потайного. Войдешь в него - живи сколько хочешь, не умрешь. А вот наружу для каждого свой выход есть. Если не найдешь - так и будешь вечно по Городу скитаться…
- Брехня, - махнул рукой Андрюха. - Откуда Городу в степи взяться. Кочевые племена их не строили - только другие захватывали да данью обкладывали. Сами-то вольно жили. Сняли шатры - и нет их. - Он посмотрел на меня, ожидая реакции на его исторические познания.
- Все верно, - заметил я. - Только вот легенды не просто так рождаются, значит было что-то.
- Ой, это ты для своей газеты оставь.
- Любая легенда красива, - сказал я, хотя обиделся на Андрея. - Нет, врожденную ненависть к журналистам трудно побороть.
- Да ладно, Лешка, не сердись, ведь знаешь, я кого хочешь готов критиковать. А вашего брата так тем более. Хотя ваша профессия тоже важна. Вот ругаем мы вас, а в туалете с утра что читаем?
- Так вы будете дослушивать? - пробурчал Виталик.
- Будем, - в один голос ответили мы.
- Хотя рассказывать-то больше и нечего. Историю эту помаленьку забывать стали. Только вот однажды встретился моему предку человек один, того же возраста и седой как лунь. Говорили они долго, про Город тот, вспоминали, страхами своими делились, от которых он их освободил. Так и стали побратимами. А потом война, Первая мировая. Разошлись они.
- Складно врешь, - усмехнулся Андрюха. - Только неувязочка есть в твоем рассказе. Сначала ты про знание великое говорил, а теперь про страхи какие-то. Что скажешь?
- Да то и скажу, что мой дед говорил. - Виталик старался сохранить невозмутимый вид. - Через страх рождаются все неприятности человека, он душу человеческую съедает, не дает жить. Вот ты, Андрюха, боишься чего-нибудь?
- Да, понятное дело, чего-то мы все боимся.
- Э нет, есть у каждого самый главный страх, такой, что и сказать стыдно.
- Да брось ты! - воскликнул Андрюха.
- Виталька, ты лучше скажи, как тот Город найти? - решил я прервать спор.
- Да никак. Говорят, он всегда в степи. А увидеть его только в полнолуние можно и только тем, кто сам этого захочет.
- Хорошая история, мне понравилась. - Я отобрал у Андрюхи флягу и тоже сделал глоток.
- Я и получше могу, - заявил Андрюха.
- А ты попробуй! - обиделся Виталик.
- Лех, гони флягу. Я глотну, да что-нибудь сбацаю. Руки инструмента просят.
Едва Андрюха начинает играть, как тут же забываются все его едкие замечания. Даже сердитый Виталик с удовольствием слушал песни своего любимого Визбора. Следом наш друг исполнил всеми любимую "Балладу о любви" Высоцкого. А потом я, как было нас принято, попросил сыграть "Город золотой". И когда Андрюха своим звонким голосом затянул: "…гуляют там животные невиданной красы…" - я увидел невдалеке багровое сияние. Сначала я просто подумал, что перебрал. Но сияние было настолько ярким, что я не удержался и толкнул Витальку.
- Смотри, там что-то светится.
- Да ничего там нет, - буркнул Виталька. - Пить меньше надо.
- Нет есть, - заупрямился я.
Андрюха перестал играть и с удивлением посмотрел на нас.
- Вы чего?
- Да вот, Леха говорит, что там зарево какое-то. Может, моих баек наслушался.
Андрюха какое-то время смотрел туда, куда я показывал ему рукой, а затем произнес:
- Там ничего нет. Спать пора.
- Нет есть, - снова повторил я.
- Ну так иди пойди посмотри. Комаров заодно покормишь, - усмехнулся Андрюха.
- А вот и пойду.
Я поднялся и тут же почувствовал, что действительно сегодня перебрал. Но делать было нечего. Я побрел вперед. Позади снова раздался звук гитары, но я оборачиваться не стал. Свечение, казавшееся далеким, стало приближаться. Яркие всполохи освещали степь, и, пройдя метров сто, я стал отчетливо видеть очертания каких-то массивных конструкции. Подойдя ближе, я смог рассмотреть их получше. Это было похоже на небольшой район города после бомбежки. Полуразвалившиеся каркасы многоэтажек казались чуждыми степи. Пустые окна, осколки стекла на асфальте. Нет, если бы мы покурили травки, все это было бы нормальным. Но я, хоть и был довольно сильно пьян; мог отличать реальность от галлюцинации. Я прикоснулся к одной из стен разрушенного дома.
- Ну что ж, Город, если ты действительно существуешь, то выполни мое сокровенное желание.
Я задрал голову и посмотрел на полную луну в россыпи звезд. Неожиданно вместо луны на небе появилось множество золотистых дисков. Они блуждали между звездами, и мне казалось, что это ожерелье из монет. Здания разрушенного города стали какими-то прозрачными, нереальными. У меня закружилась голова. А потом я проснулся… Проснулся под звук будильника, в незнакомой квартире, рядом с незнакомой женщиной, которая была моей женой.
* * *
Сначала было очень тяжело, я чуть ли не сходил с ума. Мне хотелось забыть последнюю ночь в прежнем мире и жить тем, что есть сейчас. Но память не желала сдаваться, и я прозябал, зная, что все вокруг меня декорация. Правдоподобная, но все-таки ненастоящая жизнь.
После первых похорон я впервые столкнулся с границей Города. Вернее, я пытался ее найти еще при жизни. И легко нашел. По некоторым улицам можно было дойти до конца и снова оказаться в начале. Вот она черта, которой никто не видел, кроме меня.
Стоя у границы Города, похожей на прозрачное стекло, за которым по-прежнему была ночь в степи и где-то вдалеке горел костер моих друзей, я просто попросил: "Отпусти меня Город, мне ничего не надо!" Но стоило мне произнести эти слова, как я тут же проснулся в чужом доме, в чужой постели. Так началась моя вторая жизнь…
- Дорогой, это тебя!
Я помотал головой, стряхивая остатки воспоминаний. Я по-прежнему лежал на диване, а передо мной стояла жена и протягивала трубку радиотелефона. Я поморщился и произнес:
- Скажи, что меня здесь нет.
Жена равнодушно пожала плечами и ушла в другую комнату. И тут меня осенило. Я почувствовал, как намокла моя рубашка, как по лбу потекли густые капельки пота. "Просто, неужели так просто!" - прошептал я. Я уже устал считать чужие, абсолютно пустые и никчемные жизни и вдруг самая обычная фраза натолкнула меня на ключ. Сразу же вспомнились слова Андрюхи: "Там ничего нет". И я все понял… Оставалось только ждать.
Последняя моя жизнь в Городе была не похожа на все остальные. Быть может, этому способствовало то, что я теперь наверняка знал, как из него выбраться, а быть может, мне хотелось и здесь оставить свой след. Я перестал воспринимать отражения как декорации и начал относиться к ним как к живым людям. Но при этом моя карьера ничуть не пострадала - я продолжал подниматься по служебной лестнице. Теперь я встречался не только с теми людьми, которые меня меньше всего раздражали. Нет, я был завсегдатаем всех вечеринок. И меня стали приглашать на семейные праздники даже мои подчиненные, что никогда не случалось в прошлых жизнях. Моя жена из серой безликой фигуры превратилась в прекрасную женщину. И мне иногда даже казалось, что я люблю ее. Но детей у меня не было. Вероятно, здесь существовали свои законы.
День своей смерти я знал заранее. Это приходило само собой еще со времен первой жизни в Городе. Но на этот раз мне было особенно тревожно, так как не до конца был уверен в своих догадках.
Похороны были необычными. Я впервые увидел как отражения плачут над моей могилой. А когда гроб стали опускаться и жена вырвалась из рук друзей и родственников и кинулась следом, мне стало по-настоящему страшно. Правда, едва посыпались первые горсти земли, я снова воспарил над Городом. В полете тоже было нечто странное. Я сначала не разобрался, в чем дело, но вскоре понял: Город мне нравился. И я испытывал некое сожаление, что должен буду покинуть это странное место, где мне все было знакомо. Хотя Город был огромен, с каждым моим воплощением он не менялся. Даже после мятежей и пожаров я просыпался снова в чистом и уютном Городе. Я успел пройтись по каждой его улице, заглянуть в каждую подворотню. Теперь я не чувствовал - я знал: Город отпускает меня.
Я снова стоял у границы Города. Что я только не говорил здесь. Сначала я просто просился домой, совсем как маленький ребенок. Кажется, я даже плакал. Затем я говорил, что люблю Город, но снова просыпался под звук будильника. Затем я стал перебирать в уме страхи своей прошлой жизни, но ничего не помогало. Ведь все это время самый главный страх был всегда со мной, но я упорно не хотел этого признавать. Я чувствовал, что у меня в запасе очень мало времени, и начал говорить:
- Здесь никого нет! - Или мне почудилось или действительно грань между Городом и моим миром задрожала, словно стекло. Я продолжил: - Здесь только отражения Города и больше никого, живой человек здесь только я. - Это было так просто, но почему же раньше я не догадался об этом сказать?
"Кто такие отражения Города?" - отчетливо прозвучало в моей голове.
- Это воплощения моих страхов. Это я сам, только с разными лицами. Себя нельзя бояться, равно как любить или ненавидеть. Рядом с собою можно только жить.
"Хорошо. - В голосе звучала усмешка или мне показалось. - Расскажи о страхе, от которого излечился, и можешь идти".
- Я боялся прожить жизнь напрасно. Это был мой самый главный страх. Я боялся прожить так, что потом самому будет тошно смотреть на собственные похороны. Когда я из своего Харькова впервые приехал в Москву и спустился в метро, то ужаснулся. Тысячи людей двигались на эскалаторе вверх и вниз. У каждого своя судьба, и никто о них не вспомнит.
- И ты перестал бояться, пожив в Городе? - Да.
- Почему?
- Я понял, что равнодушие живет только в нас самих, и мы его главный источник. Ничего не бывает напрасно. Ни жизнь клерка, ни простого бродяги. А Город - он не страшный, особенно когда смотреть на него с высоты птичьего полета.
- Ты излечен.
- Что дальше?
- Ты можешь задать три вопроса, потом ты уйдешь. - Это эксперимент?
- Да, ты сам согласился поставить над собой эксперимент.
- Кто вы?
- Нас давно уже нет. Мы живем теми, кто приходит в Город.
- Что вы возьмете взамен моего страха, страха перед городом, жизнью и самим собой.
- Ничего. Только цвет твоих волос.
Голова закружилась. Я снова увидел ожерелье из лун, висящих в небе. А потом оказался в заброшенном городе. Только теперь он не был похож на тот, что я видел в самом начале.
Разрушенные бетонные дома перемежались вновь отстроенными. Все это заливал багровый свет.
Я поспешил к костру, которые горел для меня множество прожитых жизней.
- О, Леха пришел? - воскликнул Виталик.
- Где ты так долго шлялся-то? - хихикнул Андрей.
Я вышел к костру, и в ярком свете огня они смогли разглядеть меня. Виталик попятился назад. Андрюха уронил гитару и прошептал:
- Ты же весь седой.
- Я знаю, - ответил я и рассмеялся.
Николаев Андрей
ИНТОКСИКАЦИЯ
Все! Осталась последняя надежда. Если опять облом - намылю веревку и… Взломают дверь и ужаснутся. Молодой, симпатичный, жить да жить, а он в петле. Голова набок, лицо синее, язык наружу… нет, так не пойдет. Некрасиво. Пожалуй, открою газ и голову в духовку! И найдут с малиновой мордой, обделавшегося, как младенец у нерадивой мамаши… Нет, тоже нехорошо. Может, с балкона порхнуть? Ласточкой! Мозги на асфальте, мужественное волевое лицо всмятку…
Черт, о чем я думаю?
- Алло, Елену будьте любезны.
- Здравствуй, Сережа.
- О, не узнал, богатой будешь.
Вправду не узнал, голос у нее какой-то напряженный, изломанный.
- Как дела, Лен?
- Так себе. Ты что-то хотел, а то я звонка жду.
Молодец, Ленка! Как всегда берет быка за рога.
- Лен, такое дело. Одолжи сотню на неделю, а?
- Ладно.
Я ушам не поверил. Вот оно - спасение.
- Серьезно, Лен, через неделю отдам.
- Сказала же, ладно. Когда зайдешь?
- Через полчаса.
- Давай, жду.
Иду в ванную. Бриться, конечно, не буду. Такой колотун, что зарезаться можно. Чищу зубы. От усилий покрываюсь испариной. Господи, плохо-то как. Напоследок - взгляд в зеркало. Лучше бы не смотрел.
Ползу к троллейбусной остановке. Май, утро, свежий ветерок. Подкатила "трешка", забиваюсь в угол на задней площадке, стараясь не глядеть в салон. Хорошо, что народу много - контролер не протиснется. Рядом девица вся из себя в черных очках с мобильником на шее. Покрутила носом, покосилась и, брезгливо фыркнув, демонстративно отвернулась. Попей две недели, дочка, я посмотрю, чем ты будешь благоухать. Троллейбус проезжает эстакаду над Савеловским вокзалом, тормозит возле остановки. Следующая - моя. Проезжаем магазин "Сухари". Всегда умилялся: магазин "Сухари", а через четыре дома Бутырская тюрьма.
Ленка живет в старом доме, вход со двора. Ох, дойти бы. Ковыляю по зебре через улицу. Во дворе липы, тополя, густая тень. Прохладный подъезд со старым решетчатым лифтом. Возношусь на седьмой этаж, давлю звонок. Быстрые шаги, дверь распахивается. Ленка в джинсах и бежевой толстовке. Лицо напряженное, глаза будто чего-то ждут и боятся в то же время.
- А, это ты. Заходи.
Проходим на кухню. Для своих тридцати семи она еще очень даже ничего. Только потянуло ее как-то. Синяки под глазами, углы рта опустились. Неужели тоже выпивает?
- Хватит сотни?
Машу руками, как мельница.
- Хватит. Мне бы только до вторника перекантоваться.
Она смотрит на меня внимательно и достает из кошелька триста рублей. Я молчу, боюсь спугнуть. Она протягивает деньги.
- Не торопись. Будут - отдашь.
Прижимаю руку к сердцу.
- Лен, через неделю, как штык…
- Ладно, ладно. Выпьешь со мной?
Таращу глаза. Так и есть - выпивает. Эх, жизнь поганая.
- Выпью. Случилось что?
Она ставит на стол рюмки, пакет сока, достает початую "Гжелку", разливает. Пальцы у нее дрожат.
- Как твое кино?
Пожимаю плечами.
- Так себе. Эпизоды, массовка. Больше на дорогу в "Мосфильм" уходит, чем зарабатываю. Что случилось?
Ленка залпом, не дожидаясь меня, опрокидывает рюмку, запивает соком. Осторожно поднимаю свою. Рука трясется, водка течет на пальцы. Выливаю ее в рот, придавливаю сверху соком. Приживется, нет? Вроде, прошла. Смотрю на Лену и вдруг вижу, как кривится ее лицо, дрожит подбородок. Она трет шею пальцами, будто разминая застрявший комок.
- Что, плохо пошла?
Из глаз ее внезапно брызгают слезы, она некрасиво открывает рот и силится что-то сказать. Получается не сразу.
- Санька пропал…
Тупо смотрю на нее. Все-таки я какой-то тормознутый стал. Санька - это ее сын. Когда мы были соседями, он часто ко мне заходил. Ленка его одна растила, вот он ко мне и тянулся. Я ему, наверное, старшим братом казался. Хороший парнишка. Сейчас ему лет семнадцать-восемнадцать.
- Как пропал? - бестолково спрашиваю я.
- Так. В среду ушел, сказал, вечером будет. Третий день нету. Я все больницы обзвонила, все морги…
Ленка начинает давиться словами и я наливаю ей стакан сока. Лицо ее мокрое от слез, руки трясутся, хуже, чем у меня, и сок бежит по подбородку, капает на толстовку.
- Ты одноклассникам звонила?
- Он в МАИ учится, первый курс заканчивает. Я звонила ребятам, никто ничего не знает.
Да, время летит. Санька уже в институте…
- Может, у какой-нибудь девчонки завис, - предполагаю я, - есть у него подружки?
- В институте нет, - Ленка берет себя в руки, вытирает ладонями глаза. - Все принцессу себе ищет. Ну, знаешь, принцессы, эльфы, драконы. Средиземье, Арканар, Нильфгаард. Принцесса Цирилла… Не знаю, во что они сейчас играют. В среду он взял меч, который ты ему подарил, и ушел.
Так, соображаю я, меч этот скорее для исторического фехтования, чем для ролевых игр. Я его сделал, когда на "Знамя Революции" работал. Нашел хорошую сталь. Забыл, ХВГ или 9ХС. Договорился с ребятами из кузнечного цеха, два литра поставил, как сейчас помню. Сам шлифовал заготовку, в навершие свинец залил. Правда, отбалансировал по гарде - так финтить легче. Отполировал его, аж глазам больно. Блестел меч, как котовые… м-да…, в общем, чисто Эскалибур блестел. А Саньке подарил, когда понял, что пропью. Только этот меч и уцелел из всего снаряжения.
Ленка закуривает, я наливаю себе еще рюмку. Чтобы думалось легче.
- Можно его комнату посмотреть?
- Посмотри, - она машет рукой, - я все перерыла. Ни записки, ничего.
Комната у Саньки маленькая, метров двенадцать. На стенах две репродукции Бориса Валледжо, фотографии: Санька в обличье то ли Боромира, то ли Геральта. Лицо серьезное, рыжие волосы дыбом! В углу комнаты висит плетеная из тонких стальных колец кольчуга, шлем, переделанный из строительной каски. И деревянный меч. Беру его в руки. Хороший меч. Пропитанное дерево, наборная гарда. Санька даже дол выбрал, не поленился. Настоящий "полуторник". Молодец, Санька. Представляю, сколько трудов он затратил, пока кольчугу плел, пока меч мастерил.
На книжных полках - в основном "фэнтэзи". Майкл Муркок, Сапковский, Толкиен, конечно. Между книг замечаю толстую тетрадь. Так, что тут у нас? Эскизы мечей. "Каролингский", "скандинавский", "катана". Санька выбрал "каролингский". Чертежи перемежаются записями. Что же ты писал, сэр рыцарь?