* * *
Второй раз кучники напали, когда Верис еще не вполне оправился от раны в плече. Но, услыхав всполошный крик, он выскочил из дома и помчался к засеке.
Страшно было, теперь он знал, как это бывает не понарошку, а на самом деле. Убивают не в игровой стрелялке, а взаправду.
Взаправду - два предлога, усиливающих действие и без того непреклонного слова "правда". Такая правда жестока и мучительна. Дурацкие тростинки с вольфрамовыми наконечниками убивают больно и навсегда. Уже не перегрузишься и не выйдешь из игры, и собственная система безопасности, дав наиграться, не спасет в последнюю секунду. Здесь Земля - естественная среда обитания, естественно пропитанная насильственной смертью.
Ноги стали непослушными, они не хотели бежать, но бежать было надо, иначе пружинистые безмозглые попрыгунчики прискачут сюда, где стоит его дом, не полученный от деда и не сколоченный собственноручно, но, все равно, свой - единственный во вселенной дом.
Поначалу Верис не знал, как назвать свое новое жилище, склоняясь к термину "хижина", но теперь знал - его дом, который надо защищать. И он добежал вовремя и устроил агрессору такой облом, что причитания убегавших были слышны от самой Помойки.
И все же в этом разгроме было что-то игрушечное, словно взрослый дядя обидел несмышленых малышей. Злых, жестоких, но все же малышей, которых стыдно обижать. Поэтому, обломав захватнические планы главного, Верис пробрался как можно ближе к границе и попытался вступить с главным в мысленную беседу. Не подавить его волю, а договориться, как положено людям.
Договориться не удалось, само это слово предусматривает разговор, а говорить главный не любил да и не мог толком. Едва он ощутил присутствие Вериса, в нем поднялась волна такой ярости, что Верис поспешил убраться.
Ржавые болота не представляли особой ценности даже по меркам нищей Земли, но мысль, что есть нечто, не подчиняющееся божественной воле начальства, была непереносима. Стоило ли добиваться высокого положения, если кому-то глубоко плевать на эту высоту?
Что может быть бескорыстней ненависти к инакомыслящему?
Верис не знал, была ли развернутая кампания по уничтожению глухих варваров вызвана его появлением или он так удачно подгадал, в последнюю минуту придя на помощь поселянам. Во всяком случае набеги кучников становились все чаще и ожесточеннее. Стягивались войска с других регионов, и не один, а несколько главных гнали их в бой. Как может быть несколько главных, Верис не понимал, но с этим фактом приходилось считаться.
- Я выпущу тебе кишки! - телепатически ревел очередной стратег, пропитывая жаждой убийства преумноженную попрыгучую толпу.
- А что потом? - подначивал Верис.
- А потом сожру их!
- Кишки - невкусно! - Верис, не раз видавший, как хаврон жрет падаль, транслировал столь омерзительное ощущение, что не только войско, но и вся округа не могла проблеваться и целую неделю страдала отсутствием аппетита.
Ненависть стратегов была так сильна, что Верис безо всяких хлопот знал, в какой именно день и час попрыгунчики пойдут в схватку. Конечно, это было удобно, Верис не был постоянно привязан к засекам, мог работать на огороде, выбирался на побережье, кусочек которого еще не успели оттягать кучники. А однажды даже сходил с Анитой и Далем к святилищу, которое оказалось заброшенным телепортом.
Кстати, блокировка, не позволявшая проходить через телепорт человеку с функционирующей системой безопасности, имелась и здесь. И это действительно было очень кстати. Не хотелось представлять, как начнут развлекаться соплеменники Вериса, вмешиваясь в войны между кучниками и обитателями болот.
Но никакое удобство не могло оправдать вечного существования в море ненависти. Особенно если вдуматься в значение слова "вечный".
- Мы с тобой теперь навечно вместе, - шепнула Анита, когда они все трое вернулись от святилища.
Даль, насосавшись материнского молока, спал, ничего не зная и не желая знать о том значении, которое его мифический тезка приписывал слову "мама", а Верис и Анита лежали, обнявшись, и Анита сказала:
- Мы с тобой теперь навечно вместе.
- Я не могу навечно, - сказал Верис и почувствовал, как Анита вздрогнула и застыла под его рукой.
* * *
После похода к святилищу в голову Вериса запала навязчивая мысль. Возможность вернуться (куда?) ничуть его не прельщала. Прыгать по галактикам - оп-оп! - чего ради? Здесь дом, пусть не из дерева ба, а из лозняка и камыша. Здесь семья. Конечно, их еще не семеро, но это, как сказала Анита, дело наживное. Не давало покоя воспоминание о великом множестве книг, виденных в библиотеке. Множестве, которое остается пустым, потому что эти книги никто не читает.
В поселке имелось полтора десятка вечных книг, целых и сохранившихся фрагментами. Некоторые из них были понятны, смысл других оставался темен, но все книги бережно хранились, и детей непременно учили грамоте. Поговорку: "Слово серебро, а молчание золото" - здесь понимали в том смысле, что молчание - это слово не звучащее, а написанное в старой книге или на куске лыка или тонко выделанной кожи. В грамотности болотные варвары видели свое отличие от цивилизованных кучников.
Принести им хотя бы пару книг.
Анита, когда Верис поделился своими планами, перепугалась.
- Не надо! Лучше без книг проживем. А то провалишься туда и не сможешь вернуться.
В конце концов Верис настоял на своем. Мужчина всегда добьется своего по части мужских дел: пойти, рискнуть, добыть. Анита провожала его, словно на войну, шла с Далем на руках и остановилась лишь у входа в святилище. Дальше Верис идти не велел - это были бы уже не проводы, а совместный поход. Причем многое зависит от того, какой смысл вкладывать в слово "проводы".
Провожать - буквально "вести сквозь". Сильный и опытный человек провожает беззащитного, чтобы в пути с ним не случилось никакого худа. И когда женщина провожает мужчину навстречу неизвестности, она тоже хочет быть сильной и знающей, чтобы оградить от бед, могущих приключиться. А мужчина, глупый, хоть и понимает тревогу женщины, но полагает приключение основой жизни.
Верис положил ладони на зеркало и мгновенно вошел в контакт с сенсорным управлением телепорта. А ведь первые путешественники, должно быть, открывали проход иначе, но те системы управления, по счастью, не сохранились. По счастью, потому что незачем дикарям играться с системами межзвездной коммуникации. Тем дикарям, что уже гуляют между звезд, тоже незачем там быть, но с ними уже ничего не поделаешь.
Системы управления погибли, но само зеркало уцелело. На берегу, там, где Верис впервые ступил на поверхность Земли, от телепорта не осталось вообще никаких следов. Титановая окантовка портала и само зеркало, сделанное из полированного серебра, должно быть, давно переплавлены кучниками или, выломанные и унесенные в резиденцию какого-нибудь главного, бесполезно стоят как символ власти.
Конечно, слово "власть" происходит от глагола "владеть" - иметь в личной собственности. Но не избавиться от ощущения, что рядом обретается глагол "волочить". Власть волочет под себя все, что попадется под руку, а подвластные влачат жалкое существование.
С полминуты Верис разбирался с несложным управлением транспортной системы. Ага, отсюда можно попасть на любой из двадцати, а верней, девятнадцати первых проколов - значит, выбираем тот путь, по которому пришли сюда. Во всяком случае, там есть годный для дыхания воздух и все предусмотрительно приведено в порядок.
Итак…
- Добрый день! - Стан поднял голову. - Нагулялся?
- Да, - сказал Верис. - По гроб жизни нагулялся.
- Вон там, - Стан кивнул в сторону одного из стендов, - можно восстановить контакт с системой.
- Нет, - Верис качнул головой. - Этого мне не надо. Зачем мне? - прыгать по галактикам: Оп-оп?.. Я же сказал, что давно нагулялся. Там на Земле - мой дом, а сюда я на минуту заглянул, по делам, взять кое-что.
- Серьезное оружие не пропущу, - предупредил Стан.
- Серьезнее не бывает. Книги из библиотеки. Они там все равно без дела томятся.
- Книги - пожалуйста.
- Я пойду, - полувопросительно сообщил Верис.
- Хотя бы на время, что ты здесь, систему безопасности включи. Мало ли что.
- Не-ет. Эту заразу я больше не надену. - Верис улыбнулся и по восстановленному проходу пошел к порталу общей транспортной системы.
В библиотеке царил привычный порядок. От двухлетней давности разгрома не осталось и следа, ряды книг, больших и махоньких, тонких и толстенных, стояли на восстановленных стеллажах. Верис беспомощно огляделся. Что брать? С помощью системы он бы не глядя выбрал нужные книги - а теперь? Где-то под рукой находится автономная справочная система библиотеки, но просто так и ее не найти. Читать или хотя бы пролистывать все книги подряд - немыслимо.
В конце концов Верис двинулся по бесконечному проходу, отбирая те книги, что потоньше. Тоненьких книг можно принести много, и, значит, больше вероятность, что среди них попадутся действительно полезные.
Заплечный мешок, предусмотрительно захваченный из дому, вскоре был полон. Мешки эти делались из козьих шкур, которые сдирали с забитого животного целиком. Мешок так и назывался: сидор - от слова "сдирать". А коза, обреченная остаться без шкуры, - сидорова коза. Я тебя, как сидорову козу! - угроза старых времен. Написано ли об этом в книгах, что любовно уложены в сидор?
Мешок полон, можно уходить, но Верис медлил. Зачем-то прошел в одно из хранилищ, ничем не выделяющихся среди прочих, остановился у одного их безликих стеллажей, сдвинул том, название которого ничего ему не говорило, и увидел жетон, который семнадцать лет, не снимая, носил на шее. Именно сюда он засунул его два года назад - первая наивная попытка уйти, став невидимым. Прошло два года времени и бездна событий, а жетончик, который когда-то определял всю его жизнь, так и валяется, никому не нужный, никем не найденный.
Какие глупости тогда занимали его, казались важными!.. Нет, конечно, филология осталась, но живой маленький Даль куда важнее книжного Владимира Даля.
Мучимый ностальгией, Верис взял медальончик, и тот, узнав владельца, ожил.
База каких-то данных, без которых казалось невозможным обойтись, детские - иначе их не назвать - заметки и размышления. И письма, которых прежде Верис никогда не получал.
"Привет, Верька!
Честное слово, ты меня поставил в тупик"
письма, тональность которых меняется от одного послания к другому
"Целую в щечку"
"Я вправду соскучилась"
"Все-таки хорошо, что мы на одной волне, и я каждую секунду чувствую, что ты есть. Если можно, откликнись"
"Верик, мне очень плохо без тебя. Прости меня, пожалуйста"
И всюду одно имя - Линда.
Не екнуло сердце, не обдало жаром воспоминание. Только неловкость, словно стыдно стало за прошлую глупость. И еще - жалко Линду, словно он виновен в чем-то.
Жестокая штука жалость - она всегда жалит. Иногда - жалеющего, чаще тех, кого жалеют. Жалость впустую уязвляет сердце; кому можно помочь, того не жалеют. Конечно, все это мужская точка зрения, женщины умеют жалеть, не унижая. Но Верису сейчас было жалко женщину, воспоминание о которой не вызывало в душе ничего, кроме чувства неловкости.
Он положил жетон на прежнее место и торопливо ушел, стараясь не вспоминать отчаянное: "Я же не знала!"
И лишь потом, покинув Транспортный центр, очутившись на заброшенной станции, где дежурила бессонная мнемокопия Стана, Верис вдруг не вспомнил, а прочувствовал еще одну фразу, заставившую без сил опуститься на пол и застонать, завыть сквозь сжатые зубы. Слова эти Линда только повторила, а принадлежали они Гэлле Гольц, матери, маме, любимой мамочке: "Если он сам не найдется, я другого сделаю, точно такого же".
Долго сидел, сжав голову руками, благо, что никого рядом не было, никто не мог подойти, посочувствовать. Такие вещи чувствуют и переживают в одиночку, сочувствие здесь лишне. Постепенно жуть и отчаяние перекристаллизовались в холодную отточенную ярость. Что же, раз так, пусть будет так. Но никого другого Гэлла Гольц не сотворит. Эта кобыла мать вашей лошади и ничья больше.
Поднялся, пошел к телепорту. Надо отдать книги, успокоить Аниту и продумать в подробностях, что делать дальше.
Слово "подробность" однокоренное с работой. Теперь-то он знал, чем работа отличается от игры и от понятия "дурью маяться". Работа делается всерьез.
* * *
Язык мал, а человеком ворочает. Скажешь верное, единственно правильное слово, а близкий человек не понимает или, хуже того, понимает превратно.
Превратно - воротит с правильного понимания, да не просто, а с переизбытком.
- Мы с тобой теперь навечно вместе, - произнесла Анита, прижимаясь к Верисовой груди, и в ответ услыхала истинные, но превратно понятые слова:
- Я не смогу навечно.
Анита вздрогнула и сжалась, словно Верис ударил ее по лицу в минуту, когда этого меньше всего можно было ожидать. И Верис, ощутив ложь, скрытую в правдивых словах, сказал то, чего не хотел бы говорить никому и никогда:
- Я не смогу навечно, потому что я должен умереть.
- Почему, умереть? Отчего? - испугалась Анита, мгновенно забыв о прошлом испуге.
- Просто умереть, от старости. Как тот старик на картинке. Поэтому веками моя жизнь измеряться не будет, даже один век вряд ли на мою долю достанется. Скорей всего проживу еще лет семьдесят, а потом умру.
- Фу-ты! - Анита выдохнула, словно воздух выпустила из ослабевшего тела. - Нельзя же так пугать! Помру, щас помру! Да семьдесят лет - это целая вечность! У нас разве одному только деду Мирче за семь десятков.
- Не понял, он, что, смертный?
- Конечно. Все люди смертные.
- И ты тоже?
- И я.
- Через сто лет ты умрешь?
- Куда мне столько? Раньше помру.
- Как же ты тогда можешь говорить о вечности?
- Вот потому и могу.
Потом Верис много думал над этими словами и понял их правоту, но тогда прочувствовал лишь бесконечную несправедливость происходящего.
- Я не хочу, чтобы ты умирала. И наш сын - тоже. Я хочу, чтобы вы были всегда.
- Глупенький!.. - Анита расслабленно ткнулась лицом ему в грудь. - Обещаю, что не умру и буду жить до самой смерти.
Они рассмеялись, снимая напряжение, так что стало возможно говорить о чем-то ином, но Анита через полминуты вернулась к поразившей ее теме
Тема - это когда говорят с тем и о том, что волнует и кажется важным.
- У вас там, за зеркалом, что же, получается, одни бессмертные живут?
- Кроме меня - все бессмертные, - нехотя ответил Верис.
- Ты поэтому оттуда ушел?
Верис задумался.
А, собственно, почему он ушел оттуда? Там у него было все, кроме бессмертия, но бессмертия нет и здесь. Кроме того на Ржавых болотах над ним непрерывно висит угроза прежде времени расстаться со своей короткой жизнью. Под защитой системы можно есть, пить, развлекаться, не думая, откуда все берется, а на делянках и огородишках, разбитых на буграх, что кучатся среди болот, приходится ломать спину и портить руки, чтобы вырастить, стомаха ради, скудный урожай капусты и турнепса. Надо отстаивать свой срок на засеках, карауля недобрых соседей, ухаживать за общинным стадом: козами и свиньями, умеющими находить пропитание на болотах. Ни одного преимущества нет у жизни на Земле, но почему-то покидать Землю не хочется. Хотя можно было бы уйти, забрав Аниту и Даля, снабдить их неуязвимостью, а самому остаться невидимым, чтобы ни мама, ни Линда не смогли его обнаружить. Линда со своей ненужной страстью, а мама - потому что век бы ее не видать. Весь отпущенный век, неважно, сто лет или всего семь десятков.
Хотя - то есть желая. Уйти можно только хотя, а Верис не хотел, чтобы Даль когда-нибудь стал таким же, как Линдины приятели. Макс, Микс, Леля, Леля. К Далю Линда подобрала бы какого-нибудь Дуля. И очень гордилась бы, что в ее свите есть смертный. "Он скоро умрет, представляете? Не обижайте бедняжку, ведь мы будем всегда, а его не будет".
Так вот, не будет таких шепотков и такой жалости! Довелось родиться смертным - живи сам по себе, а не в свите сумасбродной вечной девицы.
- Как случилось, что ты уродился простым человеком? - спросила Анита.
- Мама захотела, чтобы я когда-нибудь умер, и сделала меня смертным.
- Зачем?! - на одном выдохе ужас, удивление и боль за любимого человека.
- Понимаешь, они там бессмертны, неуязвимы и почти всемогущи. У них безо всяких хлопот есть все, кроме смерти, поэтому им смертельно скучно. Их уже ничто не радует и не развлекает. И вот моя мама решила поиграть в смерть и сделала меня. Когда мы рядом, она может читать мои мысли, чувствовать, что чувствую я - почти что быть мною. Это для того, чтобы испытать чувство смерти, когда я буду умирать. Мы умрем вместе, только я на самом деле, а она - понарошку. Для этого я ей и нужен.
Анита давно уже сидела на постели, зажав рот двумя руками, словно боялась закричать. Наконец проговорила сдавленно:
- Это не мать, это чудовище. Таких душить надо. Убивать, как крыс.
- Как ее убьешь? - усмехнулся Верис. - Она меня может, я ее - нет.
- Все равно я бы ее своими руками прикончила, и не за то, что она тебя, а за то, что она так! Не знаю даже, как это назвать. Гадина она и даже хуже!
- Ужа уже и даже хуже, - срифмовал Верис. - Успокойся, и не надо о ней. Сюда она никогда не доберется, так и пусть ее.
Когда человек говорит "пусть" - он собирается пустить не к себе, а от себя. Анита не знала этих тонкостей, но сказанное поняла и постепенно успокоилась. Больше они не говорили о вечности, смерти и Верисовой маме. Но оба помнили об этих вещах.
Вещь - то, о чем можно говорить, вещать. А если молчать, то и вещи не будет - она исчезает по меньшей мере из нашей жизни. Однако во время похода за книгами письмо Линды напомнило, что мама никуда не делась, что она по-прежнему делает вещи, впрямую касающиеся Вериса.
Анита поначалу не заметила ничего, радовалась, что муж вернулся из похода в зазеркальный мир, разбирала книги, большинство которых оказалось напрочь непонятными.
- Что такое фельдегермейстер? - Анита с трудом выговорила незнакомое слово.
В иное время Верис не преминул бы высказать пару остроумных гипотез, что могла бы означать подобная языколомная конструкция, но сейчас ответил коротко:
- Я тоже не знаю.
Анита отложила книгу, сразу потерявшую для нее интерес, подошла к Верису, положила ладони ему на плечи, заглянула в глаза:
- Что случилось?
И Верис рассказал.
Больше всего он боялся, что Анита скажет: "Ну и что? Тебя это не касается, ты ушел оттуда - и ладно; никакая Гэлла Гольц тебя не сможет найти", - но Анита сразу согласилась ему помочь, хотя именно на ее долю приходилось самое трудное.
Даля оставили у соседки, которая обещала позаботиться о мальце наравне со своими спиногрызами, - и пошли. По дороге Верис подробно объяснял Аните, что и как ей надо делать. Анита шла молча, лицо у нее было такое же, как в ту минуту, когда она с вилами в руках стояла у засеки.