- Каким еще делом? Какое дело может быть у человека в наше время?
- Я, например, филологией занимаюсь.
- Тоже мне дело. Другие побрякушки на тот же колпак. Ты не думай, я ведь тоже кой-чему училась и знаю, что говорю.
Ведь - ведать, знать. Линда ведь училась и теперь ведает, что говорит. Верис не слишком вслушивался, но заранее был согласен, доверяя Линдиному ведению. Вот только изменит ли оно хоть что-то?
- Прежде люди вынуждены были заниматься делами, например, добывать пищу, чтобы не умереть с голоду. Нынче голодают только гурманы, чтобы получить больше наслаждения от особо изысканных кушаний, а тогда голодали многие, просто потому, что еды на всех не хватало.
Верис представил, как люди хватают еду, а некоторые не успевают ухватить и идут изыскивать особые кушанья. А изыскав, поедают с урчанием: "Урм! Урм!" И отсюда рождается звукоподражательное слово "гурман" - человек, которому не хватает обычной еды.
- Между прочим, умереть с голоду - вовсе не фигура речи, люди действительно были смертными и, прожив некоторое время, старились и умирали от какой-нибудь ничтожной причины
По инерции Верис еще воображал фигуру речи: когда некто произносит речь, но слов в ней нет, и вместо смысла слушатель видит фигу. Затем сознания достигла вторая часть фразы.
- Погоди, - сказал Верис, - но ведь ген старости так легко убирается в пренатальный период. Когда человек уже родился и осознал себя, генные модификации недопустимы, но в пренатальный-то период!..
- Не знаю. Может быть, они просто не умели исправлять собственный генофонд. Они очень многого не умели, и в мире не было ничего, что могло бы их научить. Учиться приходилось самому, без помощи программы, и это тоже было делом. Это сейчас мы учимся играючи, а прежде обучающих программ не было, до всего изволь доходить своей головой. Люди не владели телекинезом и не умели пробивать внепространственные туннели, а значит, в бесконечной вселенной им не хватало места. И, конечно же, им не хватало энергии и вообще всего на свете. Добывать жизненно-необходимые ресурсы и значило - заниматься делом. А то, чем занимаемся мы - игра, отдых, развлечение и просто маета. Еще было искусство - созидание лишнего при острой нехватке необходимого. Изо всех дел именно искусство продержалось дольше других, но в конце концов изныло и оно. То, что дается слишком легко - никому не нужно. То же самое - и любовь. Ты лучше меня знаешь, с какими словами она в родстве, но прежде любовь была наиважнейшим делом, а теперь это игра. Смешно сказать, но сексуальные отношения требовались не для удовольствия, а для продолжения рода. Других способов заводить детей люди просто не знали А без потомков они обойтись не могли, ведь люди были смертны, и если бы не появление новых детей, человечество очень скоро вымерло бы. Ты представить не можешь, что значит быть смертным
- Могу, - сказал Верис.
- Ой, не городи ерунды! Собственную смерть представить невозможно. Конечно, мы все конечны, но до сих пор еще никому не удалось покончить с собой. Во всяком случае за последнее тысячелетие, если кто и сумел такое сделать, остальные об этом не знают. Так что люди теряют интерес к жизни, но продолжают жить.
- Пожалуй, ты права, - запоздало согласился Верис. - Собственную смерть представить невозможно. Это не по силам даже смертному.
- Так вот, - не слушая, продолжала Линда. - Смертный человек обязан был родить и воспитать детей, иначе жизнь его теряла смысл. И для этого была нужна любовь. Не только любовь между мужчиной и женщиной, тут можно обойтись одной физиологией, но любовь родителей к детям и детей к родителям. Ты небось о такой и не слыхал.
- Да, не слыхал, - с горечью произнес Верис.
- Это было нужно для правильной смены поколений, а сейчас отмерло за ненадобностью. Какая смена поколений, если все бессмертны? Через тысячу лет разница в несколько десятилетий сотрется. К тому же любящие теперь не должны заботиться друг о друге - у всех есть все. А значит, нет любви в том виде, как ее понимали древние. Остались только постельные забавы, а это не та вещь, из-за которой стоит портить себе настроение. Так что улыбнись и пошли отсюда.
Верис кивнул и старательно выдавил улыбку. Только сейчас он заметил, что, слушая и даже отвечая Линде, он совершенно не анализировал значение слов. И, значит, вся Линдина речь могла быть понята неправильно и обратиться в фигуру речи.
- Пошли скорей, - торопила Линда.
- Я еще посижу, - сказал Верис. - Мне надо подумать.
- Давай, думай. Дело полезное. Но учти, как только я соскучусь, а это случится скоро, я тебя отыщу, и тогда ты так легко от меня не избавишься. Поэтому думай в ритме вальса.
* * *
Ах, эти пряталки, ах, эти хоронушки! Все, что было серьезного, теперь - игра, значит, былая игра стала делом серьезным. Уйти ото всех и жить одному, как и сколько получится, - мысль немудреная, но другой в ритме вальса не изобрести.
Изобрести бродить беспрестанно по одним и тем же местам и мыслям - и изобрести. Изобретение - дитя бездумного повторения нерешаемой задачи.
Покидая промерзший планетоид, Верис оглянулся и узнал, что этот мир принадлежит Верису Гольцу, и что он просит не нарушать его уединения. Одно дело - просить, совсем иное - получить просимое. Верис получил уже много непрошенного.
И еще. Казалось бы, очевидно, что у него та же фамилия, что и у мамы, но все же напоминание об этом неприятно резануло душу. Не хотелось иметь с Гэллой Гольц ничего общего.
Верис попытался понять происхождение странной фамилии. Гольц - голый, обнаженный, открытый для других. К нему это, может, и подходит, но мама всегда была закрыта для Вериса. Ее имя верней происходит от "голец" - одинокий камень в бурном русле реки, о который разбивается ведомая неопытным гребцом лодка.
Вроде бы все сходится, но не избавиться от ощущения ложной этимологии. Тянет от краткого сочетания звуков неизбывной чужеродностью.
Великий язык Владимира Даля один, второго быть не может. Это живой великорусский язык. Есть еще мертвые языки, на которых никто никогда не говорил: латынь, греческий, иврит и санскрит - странные артефакты, эгрегоры, измышленные филологами для обоснования особо причудливых теорий. Есть язык немецкий, самое название которого показывает, что это и вовсе не язык. Могут ли говорить немые? Верис предполагал, что это система мимических знаков, жестикуляции, возможно - графических знаков (есть гипотеза, что такие существовали когда-то, но были вытеснены устной речью). Во всяком случае немецкий - язык лишь по названию, ибо в настоящем языке важны звуки, издаваемые голосовыми связками. А у немых немцев именно с голосом и непорядок.
Наконец, порой можно услышать россказни об английском языке. С этим все понятно. Корень "гл" - гласить, глаголать - и отрицательная приставка "ан". Англ - то, что не глаголет, не говорит. Пародия на язык, куча бессмысленных выкриков, всевозможных "тип-топ", "йес" и "вау". И никак не избавиться от ощущения, что изражение "Верис Гольц" выползло из подобной свалки.
Верис стер предупреждение, чтобы всякий желающий мог, если захочет, безвозбранно сидеть на ледяном песке планетоида.
Теперь оставалось сделать так, чтобы Линда не смогла отыскать его, когда соскучится по забавам - постельным или общественно-развлекательным - не суть важно. Предстояло схорониться, словно тебя уже схоронили, и вопреки всему попытаться наладить жизнь. Построить своими руками дом
Мечты, мечты, где ваша сладость? Как глупо все кончилось!
* * *
Привет, Верька!
Ну ладно, все, сдаюсь. Не могу понять, куда ты задевался, и как тебя искать. Так что вылезай, а то не по правилам получается. Хочешь, я при всех признаюсь, что ты меня обошел? А ты будешь гордиться и никому своего секрета не раскрывать. Лады?
В самом деле, Верька, мне почему-то очень тебя не хватает, сама не знаю почему.
А Томика я отшила. Надоел он мне - сил нет. Да и ему полезно будет, пусть пострадает, а то и вовсе забудет, что такое человеческие чувства.
Я понимаю, Верька, мне, наверное, тоже полезно пострадать, но, может быть, уже хватит? Я вправду соскучилась.
Линда.
Глава 2
Раб это тот, кто работает. Работник - тоже тот, кто работает. А работа, как явствует из курса физики, - сила, умноженная на расстояние. И если дело не двигается, то нет и работы. Упрись лбом в стену и хоть надсадись от натуги, работы в твоих стараниях ноль. Значит, и раб, и работник должны что-то двигать. Но при этом рабский труд непроизводителен; мала мощность, то есть количество работы в единицу времени. Такие выводы делаются из межпредметных связей, в данном случае между историей древнего мира и основами физики. А связывает их филология - лингвистическая цепочка: раб - работа - работник.
Человек, встретившийся Верису на берегу, вполне попадал под определение раба: производил некую деятельность и был очень маломощным. В руках он сжимал орудие, которым шуровал в воде, выволакивая на песок ломкие стебли водорослей.
Верис не мог понять, что за инструмент применяет в работе раб. Прежде достаточно было вглядеться в незнакомый предмет, и ты получал доступ к любой информации, касающейся этого предмета. Разумеется, первым среди информации было название. Но теперь приходилось полагаться только на собственную память. Такова плата за невидимость. Тебя не видит ни служба спасения, ни иные службы, но и ты не видишь никаких служб, в том числе - информационных. Решившись на такое, Верис выпал из состава человечества и был теперь просто биологической особью, единицей, стремящейся к нулю. Математика утверждает, что подобное невозможно, поскольку постоянная величина не может никуда стремиться. Впрочем, мало ли, что утверждает глупая математика. Уже древний мудрец знал: "Единица - ноль! Кому она нужна?" Верис был не очень нужен даже самому себе.
И все же, как называется рабский инструмент? В памяти всплыло слово "грабли", но Верис отверг его. Грабить - разбойным образом отнимать чужое добро, значит, грабли орудие нападения, а вовсе не мирного труда. Подобное толкование ничуть не противоречит Далю, у которого сказано, что "грабли - маленькая ручная борона". Борона - боронить, оборонять - несомненно, это орудие защиты от грабежа. Следовательно, с помощью граблей можно как нападать, так и защищаться от нападения. Но уж никак не выволакивать на сушу морскую траву.
Незнакомец сгребает водоросли. Так, может быть, у него в руках гребло? Или чем еще гребут? - весло?..
Верис хлопнул себя по лбу и рассмеялся. Он нашел нужное слово. Невод! Ведь сказано: "Пришел невод с травою морскою". И происхождение термина очевидно: не-вод. Забрасываем его в море и вытаскиваем оттуда все, кроме воды.
Верис внутренне собрался и пошел проверять свои предположения.
- Здравствуйте, добрый день, - сказал он.
Работник опустил свой невод и безо всякого выражения уставился на Вериса.
Пожалуй, это все же не работник, а раб. И дело даже не в том, что труд его малопроизводителен. Работник, по аналогии с охотником, - тот, кто работает по собственному желанию, с удовольствием. А этот остановился и стоит столбом.
- Простите, что помешал. Я хотел узнать, как называется ваш инструмент.
- А, - сказано так, что не понять, ответили Верису, переспросили, или просто несостоявшийся собеседник выдохнул воздух.
- Ведь это невод, правда?
Человек оперся о рукоять невода, приготовившись, судя по всему, стоять долго.
- Вы разговаривать умеете?
- А?..
Сомнений больше не было. Это не работник, а раб. Вспомнилась древняя речевка: "Мы не рабы! Рабы - немы!" Бедняга не умеет говорить, он нем, немец. Другое название немца - германец, тот, чей разум герметически замкнулся в себе из-за невозможности говорить с другими людьми.
И все же Верис не сдавался.
- Это что? - елико можно упростил он вопрос.
- Вот, - сказал немец.
Он перехватил рукоять поудобнее и вновь принялся грести.
Понимая, что делает недопустимое, Верис попытался войти с человеком в ментальный контакт. Неожиданно это получилось очень легко. Раб оказался привычно раскрыт для любого воздействия извне. Кажется, в нем не оставалось ничего собственного, даже ощущение натертой ноги и привычное чувство голода тонули в волнах радости и довольства.
- Ого! Ого-го! Ух, ты!.. - для передачи эмоций, захлестывающих душу раба, других слов не требовалось. И как называется его инструмент, он не знал: эта нувот - без пяти минут инглиш. Или - пиджин? - Верис не мог вспомнить, как жалкая пародия на язык называет сама себя.
Из-за прибрежного холма показался второй раб. Этот нес за плечами большой плетеный короб. Верис удовлетворенно улыбнулся. На этот раз он точно знал и наименование предмета, и его назначение. С полгода назад его внимание привлекла изящная идиома: "Наплести с три короба". Короба действительно плетутся из лозы, лучины или щепы. Но почему считается, что можно сплести два короба, но нельзя три? Вопрос этот задают лишь люди, потерявшие предлог. Неважно, что плетеный короб называется плетухой, сейчас речь идет не о том, что плетут сам короб, а что в нем находится нечто плетеное: плетушки, плетеницы, плети или переплеты. Такой короб можно взвалить на спину и отнести в потребное место. При желании второй короб можно нести на груди. Но ежели кто наплел с три короба, этого один человек вынести не может, третий короб, даже если он не тяжел, пристроить некуда.
А ведь плести можно не только плетни и плетки, но и слова. "Хитрости словоплетения" - так говорится о причудливых, запутанных, сказочных историях. "Суворов мне родня, а я плету стихи", - сказал величайший стихоплет былых времен. И когда рассказчик путается в извивах собственной истории, так что слушатель перестает верить, о таком тоже говорят: "наплел с три короба", - хотя плетеной коробки с лямками у завравшегося сказочника нет и в заводе.
Между тем (есть темы для размышления, а между этих тем еще и события происходят), так вот, между тем второй раб скинул короб, вытащил оттуда небольшой сверток, отдал товарищу (товарищ - тот, кто делает с тобой общую работу, производит один товар), а сам принялся упихивать в короб добытые из моря водоросли.
В воде росли водоросли,
А вы гребли и выгребли.
Верис с удовольствием продекламировал строки, что сами собой сплелись в мозгу, а потом пошел смотреть.
Первый раб сидел на песке и ел. Судя по тому, что совсем недавно наступил полдень, он полдничал.
Верис принюхался и скривился. Гадость страшенная! Такое не то что в рот засунуть - мимо пройти страшно.
Уже понимая, что ответа не получит, Верис сразу сунулся в ощущения бессловесной твари. Там царило прежнее благорастворение воздухов. Немцу чудилось, будто он сидит в удобном кресле под сенью дерева и вкушает нечто изумительное.
"Ух, ты! Ням-ням-ням!.. Вкуснотища! Кайф".
Вот оно, прямое доказательство, что мысли и даже ощущения лгут, а правдивы лишь слова.
- Почему? - выкрикнул Верис. - Это же неправда!
Наверное, не надо было этого делать, особенно находясь в ментальном контакте с рабом. Работяга разом ощутил, как свербят разъеденные соленой водой ноги, почувствовал тяжесть в усталых руках. Вместо аромата незнакомых яств на него пахнуло смрадом дрожжевой массы, которую он только что с таким аппетитом поедал. Несчастный вывалил свою пайку в песок и, спотыкаясь, захромал прочь. На ходу он громко хныкал и порой выкрикивал:
- Облом! Ой-е! Облом!
Второй раб даже не оглянулся. Он кончил набивать короб (почему - набивать? - он ничего не бил, а лишь упихивал водоросли плотнее), взвалил его на спину (опять же - почему взвалил? - короб никуда не валился) и бодрой рысцой последовал за товарищем.
"Оп-оп! Оп-оп! Ух, ты! Во, кайф!" - звучало в его мозгу.
Верис пожал плечами, подобрал брошенный инструмент и отправился следом за бежавшими рабами.
За холмом началась вполне обжитая местность. Кучились строения, ничуть не напоминавшие дом, но, несомненно, приспособленные для жилья. Остальная площадь была поделена на квадратики, и там зеленела какая-то растительность.
Верис потянул носом и направился к тому из бараков, который смердел менее прочих.
В эту самую минуту оттуда выскочили еще два человека. Уж эти-то точно не были рабами! Поздоровей были, поупитанней, можно бы сказать - помощней, но никакой осмысленной работы они не выполняли. Просто торопились к Верису, - Оп-оп! Оп-оп! - а собственные их мысли были весьма кровожадны. В руках оба сжимали предметы, которые Верис идентифицировал как стрелялки из детской виртуальной игры в войнушку. Вот только ни детством, ни виртуальностью здесь и не пахло. Разве что игрой самого дурного свойства.
- Стоять! - крикнул первый, направив стрелялку в живот Верису, а второй добавил непонятно, не иначе, по-английски:
- Хенде хох!
- Видишь же, стою, - сказал Верис тому стражнику, что, кажется, умел говорить, и уронил на землю маленькую ручную борону, чтобы страж не подумал, будто Верис собирается обороняться, и не нажал на спусковой крючок.