* * *
- Ты что делаешь? - спросил Верис.
- Читаю, - откликнулась Анита. Она перевела взгляд с пластиковых листов на Вериса и в свою очередь спросила: - А ты читать умеешь?
- Конечно, - ответил Верис.
Он ничуть не удивился. Если бывают люди, которые не умеют разговаривать, а значит - и мыслить, то могут быть и такие, что читать не умеют. В этом плане привычный ответ: "Конечно", - оказывается не вполне верным. Это прежде Верис полагал, что неумение читать является конечной стадией деградации. Теперь он знал, что можно не уметь говорить и при этом походить на человека. Впрочем, Анита немцев за людей не считала, называя их кучниками. Верис не любил неологизмов, но раз есть новое явление, значит, должен быть и неологизм.
- Ну-ка, прочти, что здесь написано, - предложила Анита, протянув Верису один из листов.
Совсем недавно Верису довелось видеть огромное количество подобных предметов, и он знал, что это архаический носитель информации. Тогда у него не нашлось времени остановиться и внимательней рассмотреть странные штучки, и теперь он впервые взглянул на листок вблизи, забыв, что у него нет больше доступа к информационным программам и, значит, до всего придется доходить собственным разумом.
"Придется доходить" - ходить вслепую, пока случайно не дойдешь. "Собственный разум" - тоже не тавтология, прежде ему помогал искусственный интеллект программы, а теперь - изволь управляться в одиночку с помощью того разума, что имеется в голове.
Ничто на листе не указывало, как можно запустить чтение. Обычный, тонкий лист пластика, покрытый маловразумительными значками. Если это пиктограммы, то примитивные, совершенно не указывающие, что следует делать с листом.
На одной стороне листа - рисунок: два человека странного вида стоят на берегу моря или озера. А неподалеку - крытая нора. Не изба, не дом, а несомненная нора, предназначенная для чего угодно, но не для жизни.
Смутно вспомнилось, что прежде для материальных носителей информации практиковалось сенсорное управление. Верис поелозил по листу пальцами, но и теперь ничего не включилось.
- Не знаю, как ее запустить, - признался Верис, возвращая лист.
Именно так: признал, что не знает. Незнание, таким образом, становится формой знания.
- Эх, ты! - усмехнулась Анита. - А говорил, читать умеешь. Вот, смотри
Анита повернула лист той стороной, где теснились значки, и, ведя пальцем по строкам, громко произнесла:
Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года.
- Так я это знаю! - воскликнул Верис. - Это русская народная сказка. Там дальше: "Старик ловил неводом рыбу". Я недавно вспоминал эту сказку, когда увидел настоящий невод.
- Точно! - подхватила Анита. - Вот и картинка: старик невод держит, рядом сидит старуха, а перед нею разбитое корыто.
Теперь Верис глянул на рисунок осмысленным взором. Прежде всего он понял, что предмет, с помощью которого трудился раб, он определил доне́льзя неверно; старик держал в руках нечто совсем другое. Затем столь же внимательно Верис принялся рассматривать фигуры. Прежде ему не приходила в голову простая мысль, что старик и старуха могут иметь вполне конкретный вид. В его представлении это были сказочные архетипы, такие же, как Иван-дурак, он же - Иван-царевич (царевич - это дурак, которому не надо добывать коня, добрый конь имеется у него изначально) или разнообразные волшебные помощники. Теперь припомнилось, что сказки, которые рассказывала программа, сопровождались движущимися картинками, куда можно было войти и даже переиначить сказку на свой лад. Но Верис очень рано постиг самоценность живого слова и поэтому, читая книги, всегда отключал изображение, слушая чистые голоса. Изображение мешало ему, тем более что все персонажи были на одно лицо, а вернее - на два: доброе и злое. Царя можно отличить по короне, царевича - тоже по короне, но меньших размеров, у дурака на голове красовался колпак, у Красной Шапочки - беретик, у старухи - платочек, а старика отличали белые волосы на подбородке. А в остальном он был такой же молодой и румяный, как и все прочие. Что касается людей, изображенных на картинке, они были согнуты, морщинисты и ничуть не жизнерадостны.
- Это и есть старик? - спросил Верис.
- Старик, - подтвердила Анита. - Видишь, какой дряхленький? - скоро помрет.
Помрет мереть мора. А если вместе с морой, то - смерть. Все правильно, народные сказки сочинялись в те баснословные времена, когда люди были смертными. Вот, значит, каков бывает человек незадолго до конца.
Последнее филологическое изыскание, которое провел Верис, пока имел доступ к информационным службам, касалось как раз этого вопроса. Замшелая, древняя информация, ненужная вечно юным людям. Но как много ее было! В память особо запала фраза: "Один умрет - как свечечка погаснет, а над иным смертынька так работает, инда смотреть больно". На старика и старуху было больно смотреть.
- Ты не молчи, - напомнила о себе Анита, - а признавайся, что соврал. Читать ты не умеешь.
- Хорошо, пусть не умею. Но все-таки как ее запускают?
- Зачем ее запускать? Берешь и читаешь. Вот, смотри, это буква "ж", она похожа на жука - ножки во все стороны. Ж-ж!.. Как видишь эту букву, сразу произносишь: "Ж!"
- А читает кто? - продолжал допытываться Верис.
- Ты сам и читаешь, - ответ Вериса не удовлетворил, но он покуда не стал допытываться полнее.
- Вот это - буква "и", - продолжила урок Анита. - Ну-ка, покажи, где тут еще буква "и"?
"Гласная И, - вспомнил Верис, - а ее, оказывается, можно не только возглашать, но и рисовать".
Идея рисованных слов потрясла Вериса. Безо всяких картинок, без чужого голоса, напрямую. Слово в чистом виде! Здесь, среди дикарей найти такое великое умение! А он-то, встречая прежде упоминания о знаковом письме, искренне полагал, что это примитив, не заслуживающий внимания!
- А если я сам нарисую букву? - спросил Верис.
- Не нарисую, а напишу. Вот, смотри, - Анита пальцем начертила на земляном полу несколько знаков. - Ну-ка, скажи, что здесь написано?
- Тут только одна буква знакомая, - сказал Верис. - Вот "и", как раз посредине.
- Правильно. Здесь написано: "Анита". Ты буквы-то запоминай. Как все запомнишь, так и читать научишься.
- Я их и так помню, только не знаю, как они пишутся.
- Чудно́, - заметила Анита, но возражать не стала. - Если знаешь, то называй буквы, а я буду их тебе писать.
- Буквы делятся на гласные и согласные, - начал Верис. - Согласные бывают губные, переднеязычные, среднеязычные и заднеязычные. Есть еще увулярные, фарингальные и гортанные, но это не самостоятельные фонемы, а признак эмоционально окрашенной речи
- Ты чего-то очень умное говоришь, - перебила Анита, - а я просила буквы.
- Так я и говорю: губные: бэ, вэ, эм, пэ, эф; переднеязычные: дэ, зэ, эл, эн, эр, эс, тэ, це
- Хватит пока. Вот, смотри, это буква "тэ". Она - как две палки. Вот слово "ты", вот слово "тетя" - везде в начале буква "тэ".
- Как это? В слове "ты" буква твердая, переднеязычная, а в "тете" - мягкая и среднеязычная. Совершенно разные фонемы.
- Не знаю, какие уж там фонемы, а буква одна и та же.
Верис задумался. Буква одна, а фонемы и, значит, оттенки смысла, разные. Теперь становилась понятна одна из загадок языка. Словосочетание "буква закона" подразумевает абсолютно точное исполнение чего-либо, но совершенно не согласуется с поговоркой: "Закон что дышло, как повернешь, так и вышло". А на самом деле никакого противоречия нет. Буква закона неизменна, но прочесть ее можно по-разному: мягко или твердо, со свистом или придыханием. И нет ли в нежном, проникновенном придыхании связи с непонятным термином "дышло"? А что, "проникновенное дышло" - звучит неплохо.
- Опять уплыл? - спросила Анита. - Давай, на землю возвращайся.
- Задумался немного, - извиняющимся тоном проговорил Верис. Он окинул взглядом Анитины письмена и добавил: - Но ведь кто-нибудь пройдет и, не заметив, затопчет все, что ты написала.
- И что с того? Этих каракулей не жалко. Навозила, как кура лапой. Да и смысла в этих словах немного. Вот книги - иное дело, - Анита осторожно переложила плотные, покрытые рядами букв листы, - видишь, это и есть книги. Их в прежние времена делали, а сейчас так никто не умеет. Зато им и сноса нет. Настоящую старую книгу ни порвать нельзя, ни сжечь - ничто ее не берет. Их только потерять можно. Вот и растеряли почти все за тысячу лет. Теперь их берегут, а толку? Их так мало осталось.
Верис вспомнил бесконечное количество белых пластиковых листов, густо испещренных знаками, вглядеться в которые у него не было времени. Листы россыпью и собранные в тяжелые тома. Все это громоздилось кучами, толстым слоем устилало полы. Рисунки, диаграммы, графики и бесконечное количество слов, записанных буквами, о чем в ту пору Верис и не подозревал. Надо было остановиться, задуматься, спросить: "Что это?" - а его интересовало иное: "Что происходит?"
Транспортный центр, местами оживленный, местами пустынный, но всегда опрятный, теперь поражал невероятным беспорядком и разгромом. Обычно в библиотеке (именно так называлось книгохранилище) не бывало никого, и сам Верис впервые сунулся туда, вовсе не собираясь копаться в архаичной информации. Это оказалось место, куда десятилетиями не заходил никто, и два дня назад Верис спрятал там свой жетон.
Кстати, в словарях можно найти упоминание, что жетон - металлический кружок ("кружок", вероятно, от слова "жесть"), используемый в каких-то играх или носимый в память о каком-то событии. Последнее время Верис начал плохо относиться к играм и с большой неохотой вспоминать о былом. Но жетон был спрятан не из-за истинного смысла слова, а только для того, чтобы никто не сумел связаться с Верисом и помешать ему строить дом.
Современный жетон - вовсе не кружок, и уж тем более не металлический. Это средство связи, дополнительная оперативная память и много чего еще. Собственная система безопасности дублирует все эти функции, но с жетоном - удобнее. Некоторые вживляют жетон под кожу, благо что истинные его размеры очень малы, другие оформляют в виде украшения или амулетика, а некоторые впрямую подключают к мозгу наподобие чипа. Подобных изысков Верис был чужд, его жетон был вмонтирован в медальон голубого металла размером с ноготь и висел на цепочке. Бывало, в задумчивости Верис грыз его, но голубой металл зубам не поддавался.
Решив уйти ото всех, Верис снял жетон, но так просто выкинуть не смог, а спрятал в библиотеке на одном из стеллажей, позади самой толстой книги. Место он выбрал потому, что, коснувшись двери, узнал, что в устаревшем хранилище информации последний посетитель был полтораста лет назад. Да и то, как догадывался Верис, никакой информации он здесь не искал, а просто шатался, сам не зная зачем.
Потерпев фиаско со строительством дома, Верис взялся за дело всерьез, а для этого вновь потребовался жетон.
По переходам Транспортного центра Верис шел, не замечая перемен, которые произошли за последние два дня. Прежде полированные стены - густо исцарапаны, вечная мебель в пустых залах - изломана. Однако признаки разрушения проходили мимо сознания, занятого куда более важными проблемами.
В словаре иностранных слов (слов иных и странных) написано, что фиаско (или фиаска) - двухлитровая стеклянная бутыль, но также и неуспех, неудача, провал. Вряд ли это омонимы, для странных слов омонимия не характерна. К тому же совсем недавно Верис разыскал посвященный этому слову анекдот, то есть - рассказ о реальном событии, живописующий нравы. Действие анекдота происходило в недавние времена, когда люди уже не имели дела и ждали, что кто-нибудь начнет их развлекать. Жил в ту пору некий паяц - человек, профессионально развлекающий других. Однажды он вышел на арену с фиаской в руках, объявил, что сейчас залезет в нее, и принялся представлять, как это можно сделать. Однако пантомима успеха не имела, никто не смеялся. Следовало смириться с неудачей и поскорей уйти, но клоун начал упорствовать и продолжал лезть в бутылку. Выступление закончилось крахом, а язык обогатился двумя идиоматическими выражениями: "потерпеть фиаско" и "лезть в бутылку".
Историю эту часть исследователей упорно связывает с гипотетическим существованием некоего итальянского языка. Мол, и фиаско, и паяц - слова итальянские. На самом деле прилагательное "итальянский" означает - принадлежащий Талии - музе комедии. Отдельного итальянского языка никогда не было, это часть русского языка, куда входят музыкальные и комедийные термины.
Проблема стеклянной бутылки фиаски как театрального термина достаточно интересна, Верис шагал, глубоко задумавшись, и лишь зайдя в библиотеку, остановился, пораженный царящим разгромом.
Из-за ближайшего стеллажа выскочил невиданный прежде человек. Хотя человек ли то был? Руки с огромными когтями, в пасти (ртом это назвать невозможно) - острейшие клыки. Больше всего он напоминал дьявола со старинной гравюры, видимо, в стародавние времена мода тоже выкидывала удивительные фортели, заставляя людей отращивать себе рога и копыта.
- Руки - чтобы рушить! - возопил незнакомец, - а пехи - чтобы пхать!
Он пхнул разом покосившийся стеллаж, выхватил из потока рушащихся книг первую попавшуюся, рванул когтями. Сверхпрочный пластик выдержал рывок. Ряженый дьявол зарычал, вцепился в книгу зубами и рванул вторично, разодрав все листы разом.
В иной ситуации Верис не преминул бы отметить, что разодрать можно только разом, в два приема можно двинуть, а в четыре - четвертовать. Но сейчас он лишь спросил:
- Зачем?
- А зубы - чтобы зубрить, - сообщил варвар.
Только теперь Верис сообразил, что это его недавняя лекция послужила толчком к вакханалии разрушения. Все-таки филология - могучая сила, но нам и впрямь не дано предугадать, чем наше слово отзовется.
Верис не стал рассказывать Аните о событиях, невольным виновником которых он стал, сказал лишь:
- Если очень постараться, то порвать книгу можно. Я такое видал. Только я не знал, что это книга, и не стал вмешиваться.
- А в результате целых книг почти не осталось, - в словах Аниты заметно ощущалась горечь, - все больше - отдельные листы. Вот и эта сказка обрывается на полуслове. Попросил старик у рыбки новую избу, а чем дело кончилось - никто не знает.
- Я знаю. Я эту сказку с детства наизусть помню.
- Правда? А рассказать можешь? Ты будешь рассказывать, а я - записывать.
- А потом кто-нибудь пройдет и затопчет всю сказку.
- Так я не на земле буду писать, а на куске кожи. Вороньим пером. Конечно, получится не настоящая книга, но все-таки немножко подержится. Знаешь, как говорят: "Что написано пером, не вырубишь топором".
- Знаю, - сказал Верис, - только прежде я толковал эту пословицу самым ошибочным образом. А сказка - вот она:
Жил старик со своею старухой
у самого синего моря…
* * *
Как можно найти человека, если он не хочет, чтобы его нашли?
Поначалу Верис полагал, что достаточно избавиться от жетона - и дело сделано, с ним будет невозможно связаться обычным образом. Ищи потеряшку среди миллиардов людей на триллионах галактик. Однако оказалось, что можно, воспользовавшись службой спасения, за несколько минут найти человека, лишенного обычных средств связи.
Значит, предстояло избавиться от опеки службы, о существовании которой Верис как бы знал, но не придавал ей никакого значения.
Вроде бы хорошее слово опека, тем не менее исконное значение выявляет истинный его смысл. "Опекать" - печь аккуратно, следя, чтобы продукт не подгорел и пропекался равномерно со всех сторон. Первым известным из мифологии опекуном была баба-Яга, пытавшаяся засунуть Ивашку в печь.
Неудивительно, что самый толерантный человек рано или поздно старается от опеки избавиться.
Чтобы обмануть программу, прежде всего надо узнать, как она действует. Верис пошел привычным путем, взявшись за историю вопроса.
Служба спасения создана в те времена, когда собственная система безопасности еще не существовала либо была настолько примитивной, что не могла гарантировать комфортное существование человека в любых, самых непредсказуемых ситуациях.
Какие опасности могли угрожать дикарям, не умеющим путешествовать среди звезд? Достаточно произнести слово "опасность" медленно и вдумчиво, чтобы язык сам собой выговорил: "опастность". Хищная звериная пасть - единственная угроза жизни человека в ту эпоху. Должно быть, первые системы безопасности создавали слабенькое силовое поле, предохраняющее охотника на мамонтов от зубов махайродов, гиенодонтов и иной вымершей фауны. Разумеется, подобное убожество не устраивало людей, вырвавшихся на просторы вселенной, но сразу создать систему, способную адекватно реагировать на неизвестные угрозы, люди не умели. Тогда и была создана служба спасения, аккумулировавшая невиданные по тем временам мощности. Собственной системе безопасности, попавшей в тяжкое положение, достаточно было послать сигнал бедствия и продержаться несколько секунд, после чего на помощь приходила вся мощь повзрослевшего человечества.
А если собственная система была сметена прежде, чем успевала попросить помощи, службу спасения мог вызвать любой человек, узнавший о катастрофе или заподозривший ее возможность. Тогда служба спасения осуществляла сканирование пространства в поисках остатков разрушенной системы безопасности и непременно их находила, поскольку бесследно ничто не исчезает, даже оказавшись в центре сверхновой. На внепространственное сканирование обитаемой вселенной уходило несколько секунд времени и количество энергии, достаточное, чтобы эту сверхновую пригасить.
Главное, что выяснил Верис в результате своих изысканий, что служба спасения ищет не человека, которого практически невозможно найти, а автономную систему безопасности.
Парадокс: достаточно стать уязвимым для внешнего воздействия, и тебя никто не станет спасать.
"Уязвимый" - тот, на ком образуются язвы. А если в душе - сплошная язва, стоит ли заботиться о неуязвимости тела?
С легкой душой Верис отдал приказ об отключении собственной системы безопасности - и получил отказ. Транспортный центр является зоной повышенного риска, система безопасности отключена быть не может.
Вновь и вновь Верис повторял свои попытки. В зонах отдыха и на планетах, где спокон века жили десятки тысяч людей. Всюду следовал отказ: космос - не то место, где хрупкий человеческий организм может чувствовать себя в безопасности. А вдруг споткнешься, а вдруг оцарапаешься, а вдруг нырнешь в теплое ласковое море и забудешь вынырнуть? Сто миллионов бед поджидает человека, вздумавшего разорвать невидимую связь со службой спасения. Программа лучше знает, как следует жить. И потому - отказ.