Главный сумел постичь лишь часть вопроса. В его словарном запасе не было понятия "первое время", и он отчаянно пытался додуматься, что оно означает. Может быть, пришелец сам собирается занять место начальника и делит время на до и после исполнения намерения? Или в этих словах скрыто что-нибудь еще похуже?
Если бы начальник меньше копался в чужих мозгах и больше занимался лингвистикой, он легко сообразил бы, что имеет дело с новичком. Первые времена - эпоха, когда люди не владели речью и, соответственно, ничего не понимали в окружающем мире. И раз гость употребил подобное словосочетание, значит, он тоже плохо разбирается в происходящем, но надеется, когда первое время пройдет, понять, что происходит. Но главный был не способен на подобные выводы и снова испугался. Не человек, а маятник, ежесекундно его бросает от глупого страха к не менее глупой надежде. Такое состояние души и определяется словом "маяться".
- Ну значит это… - тянул он, уже не думая о приличиях.
- Так где я могу переночевать?
- Где угодно, - с готовностью отстрелил главный. - Можно здесь, у меня, а можно у чистых.
- У чистых, - решительно выбрал Верис, хотя тоже не понимал, что в данном контексте может означать этот термин. Слишком уж не хотелось оставаться рядом с главным и его попрыгунчиками.
* * *
"Добро пожаловать в музей-заповедник Старая Земля!"
Огромнейший портал был способен пропустить разом тысячи людей. И люди шли, пусть не тысячи, но заметный поток. Земля, колыбель человечества, привлекала многих, и каждый считал должным за свою бесконечную жизнь хотя бы раз припасть к корням, осмотреть пышные руины, наивные чудеса древности. Кое-кто постоянно жил на Земле, но таких было немного, и большая часть планеты мирно зеленела, забыв о веках перенаселения.
- Советуем начать осмотр с семи чудес античного мира, - зазвучал в ушах голос гида. - Древнеегипетские пирамиды, Храм Герострата в Эфесе, висячие сады вавилонской блудницы Семирамиды.
Недовольно поморщившись, Верис заставил гида умолкнуть. Ясно же, что здесь ни одной подлинной вещи, за десятки тысяч лет рассыплется все, особенно такой нестойкий предмет, как финансовая пирамида. О большинстве чудес и память сохранилась очень относительная. Взять хотя бы алтарь храма в Олимпии. Его украшает колоссальная статуя олимпийской чемпионки с веслом. А должен быть Зевс, причем вовсе не колоссальный; колосс Родосский - совсем другое чудо. Правда, историки до сих пор спорят, каков из себя этот Зевс. Бык, лебедь или мужчина? Спросили бы Вериса, он бы подсказал, что Зевс - это некто с большим зевом, пастью. Отцом Зевса было всепожирающее время - Кронос. Этот тоже наверняка имел немаленький ротик. А служили в храме Зевса жрецы. Тут и филологом не надо быть, чтобы понять, уж эти-то жрать умели. По всему судя, в храме процветал культ большой глотки. Спрашивается, при чем тут олимпийская чемпионка? Только оттого, что город прозывался Олимпией? А в Олимпии что, не едят?
Верис снисходительно усмехнулся. Легко критиковать других, когда истину не знает никто. Не исключено, что Зевс и его сотрапезники жрецы использовали весло вместо ложки. В конце концов, веселка - это лопатка или ложечка для сбивания масла. И девушка с веслом - на самом деле молочница, сбивающая масло на завтрак королю. Может оказаться что угодно, и даже филология не всегда способна помочь.
Верис свернул с туристической тропы и почти сразу оказался в одиночестве. Некоторое время он летел, рассекая чистый воздух, потом, выбрав безлюдный средневековый городок, опустился на землю.
Ступил на землю Земли.
Циклопический комплекс с чудесами света остался в стороне, только титановые башни, между которыми на неохватных тросах покачивались висячие сады, виднелись над горизонтом.
Место Верису понравилось. Конечно, тут заповедник, в этих краях нельзя ломать деревья, но он поселится в чужом доме и, может быть, тот когда-нибудь станет своим.
С легкой душой Верис послал приказ отключить систему безопасности и через мгновение получил ответ: "Музей-заповедник Старая Земля является зоной повышенного риска. Приказ блокирован".
* * *
Библиотека Транспортного центра, а в ней - миллионы книг и наверняка сохранившиеся технологии копирования. Верис представлял, как он приходит и небрежно, словно между делом, выкладывает перед Анитой принесенные книги.
Разумеется, небрежность будет напускная, только для вида. Истинная небрежность страшна, смысл ее можно понять, если внимательно вглядеться в слово. Небрежность - отсутствие бережности. Подарки можно делать только как бы небрежно. А иначе зачем стараться?
Ни в какой особой бережности Анита не нуждалась. Невысокая и плотная, с облупленным носом, загорелыми руками, исцарапанными жесткой травой и ивовыми ветками, она была своей на Ржавых болотах - все знала и не боялась ничего. Это она оберегала Вериса, который ужасно страдал от непривычной жизни.
Когда старики, а вернее, единственный старик, к которому привел Вериса бородатый конвоир, рассудил, что Верис человек и потому имеет право жить в селении, именно Анита взяла новичка под свое покровительство. Остальные жители поселка приняли нового члена общины без энтузиазма. Верис не умел делать ничего, потребного для жизни на болотах, а привычка "западать" в самые неподходящие моменты вызывала у многих подозрения, что он все-таки не совсем человек.
Последнее Аниту ничуть не смущало. Она и сама любила задуматься над чем-нибудь совершенно простым и никого не удивляющим.
- Смотри, какая красота! - говорила она, указывая на рыжий маслянистый туман, по утрам стелющийся над ближайшей топью.
Никто из поселковых не мог сказать о тумане добрых слов, а у Аниты они находились.
- Красота - то, что красит, - сообщал Верис. - Если бы оттуда люди выходили перекрашенными в рыжий цвет, это была бы красота.
- Ты туда сбегай. Так перекрасит - за неделю не отмоешься, - Анита замолкла на мгновение, запала, как сказали бы соседи, потом радостно подхватила Верисову мысль: - А ты здорово придумал: красивый - то, что красит в свой цвет. Охра - красивая, и ржавчина. Черника - тоже красивая - наешься, губы станут синими, язык синий. Ой, а почему она черника? Синика должна быть. Синика и голубика.
- Должно быть, раньше она красила в черный цвет, а потом промутировала, цвет изменился, а название осталось прежним. Точно, так и было! Даже стихи есть старинные:
Грибная пора отойти не успела,
Гляди - уж чернехоньки губы у всех,
Набили оскому: черница поспела!
А там и малина, брусника, орех!
- Бруснику я знаю, а малина и орех у нас не растут. Должно, повывелись. А стихи эти ты сам сочинил?
- Нет, конечно, я так не умею. Это стихи, а я только вирши могу плохонькие.
- Ну-ка, сочини.
Верис на минуту запал, даже прополку, которой они занимались, бросил, затем продекламировал:
Генерала гневный вид
Генный гений генерит.
- Здорово! - сказала Анита. - Непонятно, но здорово. И складно.
- Чего здорового? Пустое рифмачество.
- Ну тебя, хорошие стихи. И все на одну букву.
- Не все. Там слово "вид", оно на "в" начинается. Можно было бы заменить на "гит", есть какие-то гиты и швартовы, но никто не знает, что это такое, значения забыты. А можно следующее двустишие придумать на букву "в", но вставить одно слово на "г", тогда формальная стройность сохранится. Что-нибудь такое:
Вечный високосный год
Верный вексель выдает,
- Нет, совершеннейшая бредятина вышла. Заврался. Сходу даже вирши не получаются, не то что стихи.
- А не с ходу?
- Иногда получается, чаще - нет. Вот, например, я это давно сочинил, почти год назад. Тоже чепуха, но чистенькая:
Емеля ехал еле-еле,
Елена есть ему, Емеле.
Ему Елена - ерунда!
Елико едкая еда!
Ей, егозе, еще Емель? -
Емеля - евнух! Ей-же-ей!
- Никакая это не чепуха! Если это чепуха, что тогда стихи?
- В этих строчках ничего, кроме формы, а стихи - такое единство формы и содержания, в результате которого возникают дополнительные смыслы. Слушай настоящие стихи:
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Есть такой закон восприятия: если текст может быть понят превратно, его непременно превратно поймут. Здесь это невозможно, поэт сказал ясно, просто, понятно. Но под первым слоем восприятия таится второй. Смотри: "быть может" - казалось бы, мусорные слова, вставленные для рифмы и сохранения размера, но именно они создают настроение, рождая на подсознательном уровне сомнения и вопросы. Может ли быть такая любовь? И что она может? Разумом читатель не осознает этих вопросов, но он уже исполнен сомнений. "Пусть она вас больше не тревожит" - строка приносит успокоение, но и в ней живет второй смысл. Мы разучились слышать в слове "больше" исконное значение "боль", но оно есть, и душа это знает. Значит, любовь жива, не обратилась в свою противоположность, не стала безразличием. Само упоминание этого корня доказывает, что герой до сих пор боль чувствует и хочет уберечь хотя бы возлюбленную от тревоги, печали и боли. Так говорить может только поэт.
- Красиво, - произнесла Анита, забыв, что в таком случае Верисовы речи должны кого-то перекрашивать. - Я запишу потом эти стихи. На пергаменте еще местечко осталось.
- Хорошо, - сказал Верис, и это слово имело троякий смысл.
Некоторое время они занимались прополкой, в молчании двигаясь параллельно по разным сторонам огромной гряды.
Параллельно - когда люди работают в паре или живут парой. Совсем посторонние люди ничего делать параллельно не могут, их взаимодействие хаотично.
- Ты замечательно говорил о любви, которая угасла не совсем, - произнесла Анита как бы между прочим. - У тебя там, где ты прежде жил, была любимая девушка?
Руки Аниты продолжали споро сновать среди зелени, выдергивая сорную траву и оставляя нежные проростки фасоли. Они даже ускорили свое движение - Анита очень старалась показать, что вопрос задан между прочим. Например, между прополкой фасоли.
- Это у кучников? - как бы не понял вопроса Верис. - У них и понятия такого не осталось - любовь. Вслух они по преимуществу междометиями изъясняются.
- А еще раньше? Ты же не всегда у кучников жил?
- Еще раньше? - Верис поднял взгляд от фасоли. - Я не хочу вспоминать ту жизнь.
- И ту любовь тоже?
- Ту любовь - особенно.
- Поэтому ты оттуда ушел?
- Я оттуда сбежал.
- А от нас не сбежишь?
- Нет.
- Правильно. Отсюда бежать некуда. Здесь край мира.
Верис вспомнил просторы вселенной, бесконечные миры, от которых он отказался, сбежав сюда, но не стал поправлять Аниту, а спросил, переводя разговор на иное:
- Как ты думаешь, "полоть" - это обрабатывать поле или делать землю полой, пустой, свободной от ненужной травы? Конечно, мы в любом случае выходим на прилагательное "полый", ведь поле - это пустое место, не поросшее лесом, но генезис слова накладывает отпечаток на оттенки смысла.
- Откуда здесь поля возьмутся? У нас и огородишки сиротские, а поля все у кучников. Но они и сюда тянутся, выживают нас.
- Куда выживают? Ты же сама сказала, что отсюда некуда уходить.
- Совсем выживают, чтобы нас нигде не было.
Встречается такой лингвистический казус, когда слово в зависимости от контекста меняет значение на прямо противоположное. "Выживать кому" - оставаться живым, иметь возможность жить. "Выживать кого" - не давать жить вплоть до полного сживания со света. Жизнь и смерть в представлении древних неразрывны. И что делать, когда лингвистический казус оборачивается жизненной, а вернее, смертельной ситуацией?
- Слушай, - сказала Анита, уже обогнавшая Вериса на пару шагов, - ты сказал, никто не помнит, что такое гиты и эти, вторые. А что такое вексель? Я этого слова тоже не знаю.
- Вексель - это долговое обязательство, которое дается сроком на один век.
* * *
Музей-заповедник Старая Земля является зоной повышенного риска - отсюда мог быть только один вывод: это не настоящая Земля. Не только памятники фальшивы, фальшива вся планета. Значит, надо искать подлинную Землю, должна же она где-то быть, если, конечно, разыгравшиеся земляне не разнесли свою колыбель в мелкую щепу.
Спрашивается, могло ли такое случиться? Оказалось, ничего особо сложного в такой операции нет. На пробу Верис разнес вдребезги промерзший планетоид, и система безопасности не стала возражать против подобного развлечения. Теперь внепространственный канал ни с чем не соединялся и дрейфовал вслепую. Верис выяснил, есть ли еще такие, никуда не ведущие пути, и обнаружил их множество. Не пустое множество пустых путей.
Но ведь на Земле должны были оставаться люди. Позволит ли программа рушить обитаемую планету? Верис подготовил ко взрыву один из обитаемых миров, но до конца довести дело не решился. А ну как получится? Вдруг система безопасности не заблокирует идиотский приказ, что тогда? Люди, разумеется, не погибнут, их система как-нибудь спасет, но и без того как потом жить виновнику? У некоторых людей есть такое понятие: совесть - тайник души, в котором отзывается одобрение или осуждение каждого поступка.
Впоследствии Верис узнал, что было много способов отыскать прародину человечества, но он нащупал самый простой и верный путь - лингвистический. Раз невозможно найти Землю, Верис попытался сыскать Солнце, обозначив его с заглавной буквы, как имя собственное, и обнаружил его в ту же секунду: ничем не примечательную звездочку на краю одной из миллиардов галактик.
Верис немедленно попытался пробить канал к третьей планете, но получил отказ, которым остался очень доволен: "Ваши действия представляют угрозу для жизни других людей". Значит, никакую обитаемую планету ему не удалось бы расколоть. Кроме того, запрет косвенно подтверждал, что он обнаружил именно Землю. И неважно, что сходу туда не удалось попасть, хорошо, когда жизнь человека хоть чем-то стеснена, преграда дает точку опоры, позволяет чувствовать себя человеком, а не кутенком, подвешенным в невесомости. Движение вперед возможно только там, где есть препятствия.
Препятствие - то, что заставляет пятиться. Но когда человек сумел преодолеть препятствие, он может упереться в бывшую преграду пятой и двинуться вперед неудержимо.
Известно, что каким-то образом люди с Земли выбрались, не пешком же они ушли в звездам. Значит, должен быть канал или хотя бы его следы. Верис вызвал карту этой части галактики с обозначениями внепространственных туннелей и сразу увидел еще один способ найти Землю. Нигде во вселенной внепространственные пути не располагались так густо, захватывая едва ли не каждый достойный внимания объект. На Землю, если третья планета и впрямь была Землей, их вело не менее двух десятков.
К сожалению, ни в один из них Верис войти не сумел.
Не сумел - значит, не хватило ума. Филология тоже не всесильна.
Заперты оказались и пути, ведущие на другие планеты Солнечной системы. Создавалось впечатление, что кто-то специально скрыл Землю от излишнего внимания бывших землян. На карте пути обозначены, а пытаешься пройти - их нет. Ближайшие действующие проколы находились в нескольких световых годах от Земли. Для человека, привыкшего скакать по метагалактике, десяток световых лет - не расстояние. И лишь когда Верис ступил на поверхность первого инозвездного мира, освоенного людьми, он понял, что ни на шаг не стал ближе к своей цели. Солнце мерцало в ночном небе не слишком крупной звездой, и попасть туда не было никакой возможности. Телепортация, вопреки своему названию, действует на небольших расстояниях, между звезд нужно пробивать постоянный канал, что в окрестностях Солнца запрещено. Оставалось найти какую-нибудь допотопную колымагу или воссоздать ее по старым чертежам и надеяться, что она довезет к Земле за каких-нибудь триста лет. Занятие для любителей вмерзать в айсберги. Для Вериса этот путь неприемлем.
Планета оказалась непригодна к жизни, с бескислородной атмосферой и практически без воды, но это был первый мир за пределами родной системы, куда ступила нога человека, и люди обустраивались здесь всерьез. Станция, способная вместить несколько тысяч жителей, горные разработки, еще что-то, заброшенное и никому не нужное. Очевидно, когда создавалась станция, еще не существовало глобальной системы жизнеобеспечения, и станция сохраняла порядок за счет собственных иссякающих ресурсов. Когда-нибудь она рассыплется окончательно, и туннель будет выходить на поверхность среди развалин. А пока Верис шел по коридору в свете тусклых аварийных ламп, касаясь рукой осыпающегося пластика, и думал, что сейчас перед ним в уменьшенном виде проходит будущее человеческой цивилизации. Конечно, глобальная программа жизнеобеспечения обладает мощностью на много порядков большей, чем устаревшие системы заброшенной станции, но зато здесь никто ничего не ломал нарочно, все ветшало естественным порядком. К тому же никакое количество порядков не имеет значения по сравнению с вечностью. И когда-нибудь, когда вселенная войдет в иные циклы своего развития, а от нынешних бессмертных не останется и воспоминания, обитатели новой метагалактики, обнаружив ходы, ведущие из ниоткуда в никуда, будут пользоваться ими, словно мореплаватели ветрами и течениями, и гадать: проколы эти естественного происхождения, или была некогда цивилизация межгалактических червей, от которых ничего не осталось, кроме окаменелых ходов в придонном иле.
Очередная дверь не открылась, помещение за ней было разгерметизировано, и умирающая автоматика старалась уберечь человека, предупреждая об опасности. Подумать только, люди, построившие все это, еще не имели собственных охранных систем и были уязвимы для такой мелочи, как отсутствие годного для дыхания воздуха!
Можно выбить аварийные заслонки, разгерметизировав еще часть станции, можно исправить порушенное, воссоздав древний интерьер, а можно не делать ничего. С точки зрения будущего все три варианта равно бессмысленны.
Что он, собственно говоря, собирается найти здесь? За аварийными помещениями начинается один из проколов, в которые он не смог попасть из Транспортного центра. Возможно, здесь находится то, что не позволило ему совершить переход. На Землю ведет два десятка закрытых туннелей, и лишь один из Транспортного центра, остальные располагаются в ближайших к Солнцу системах. Верис решил обойти их все. Полуразрушенная станция была первой в списке.
Верис никогда не бывал ни на этой, ни на подобных станциях, но шел уверенно, ведомый собственной программой. Это потом, добившись своего и лишившись всемогущего опекуна, он начал тыркаться подобно слепому кутенку, сейчас он чувствовал себя хозяином. Программа знает устройство таких станций, значит, знает и Верис.
Значит, знает - двойное знание, свое и программы.