Сбежавшиеся работяги (Верис к тому времени уже знал, что перед ним не рабы и не работники, а работяги) облепили дуру и, подчиняясь приказу: "На раз!" - попытались ее сдвинуть. Дура не шелохнулась, а один из работяг неожиданно покачнулся и упал. Изо рта потянулась струйка кровянистой слюны, глаза закатились, конечности подергивались, словно упавший пытался следовать всем транслируемым ритмам сразу.
Работяги оставили дуру и столпились вокруг товарища. Помочь никто не пытался, лишь один почесал темя и задумчиво произнес:
- Облом.
- Что с ним? - спросил Верис, забыв об обещании не вмешиваться и облома не устраивать. Какое тут обещание, если облом уже случился?
- Ласты склеил, - ответил образованный бугор.
Какие ласты? Вот случай, когда даже из контекста не понять, о чем идет речь. Об укороченной лапе морского зверя? О приспособлении для плавания, эту лапу напоминающем? Или о мере в двенадцать четвертей хлеба (то есть три полных каравая, весящих почему-то сто двадцать пудов)? Как и чем можно клеить ласты и, главное, зачем это делать? Происходящее неприятно напомнило, как умирал хаврон, убитый малолетним Верисом. Но ведь это не хаврон, это человек, пусть даже разум его недалеко ушел от хавронова!
- Эта давай! - приказал бугор.
Упавшего уложили на носилки, на которых оттаскивали в мастерские найденные плямбы, и - оп-оп! - потрусили в сторону поселка. Безвольная рука свешивалась с носилок, покачиваясь в такт трусце.
Верис поспешил следом. Он думал, что пострадавшего несут к лекарю, недаром же один из работяг, что помоложе, побежал вперед, должно быть, желая предупредить лекаря. Однако процессия свернула в сторону старых, давно просеянных отвалов. Здесь рядами тянулись небольшие холмики, и почти вплотную к одному из них работяги начали рыть яму.
Верис ничего не понимал.
Бегавший в поселок вернулся с один из чистых, тем, что в вечерние часы транслировал на округу чувство умиротворения. Сейчас у телепата была пора отдыха, но он работал, правда, в полсилы, распространяя свое влияние только на собравшихся.
Чистый подошел к носилкам, поправил руки лежащего, значительно прокашлялся и произнес:
- Спи, эта, спокойно, дорогой товарищ. Ты кайфово жил и ласты склеил в масть. Ты всегда будешь, эта, в сердцах.
В сердцах - осердясь, во гневе, злобе или ненависти. Что-то не похоже, чтобы пострадавший гневался; на лице безразличие и спокойствие, какого прежде не бывало даже в вечерние часы.
Работяги подняли носилки и вывалили тело в яму. Шесть титановых лопат споро закидали яму землей. Через пару минут еще один холмик продолжил длинный ряд безымянных могил.
Только теперь Верис понял, что это не просто похоже на смерть, а на самом деле смерть и есть. "Склеить ласты" - еще один эвфемизм для обозначения кончины. Не любит смертный человек называть костлявую по имени, боится накликать, вот и выдумывает округлые увертливые слова: "почить в бозе", "долго жить приказать", "отбросить копыта", "дать дуба" Последнее выражение, впрочем, несколько выпадает из ряда. Родилось оно в те стародавние времена, когда люди верили, будто после смерти им предстоит какая-то иная жизнь (а что оставалось смертному, как не веровать?). Поэтому умерших не просто закапывали, а хоронили в специальных домовинах. Лучшим считался гроб, выдолбленный из цельного дубового ствола. Но потом дуб потребовался для строительства флота, и власти запретили хоронить умерших в дубовых колодах. Разумеется, для многих нарушить закон стало делом чести. Однако наказания ослушникам были так суровы, что страха ради земного, дубовый кряж давался мастеру, когда будущий обитатель домовины еще не умер, но доживал последние часы бренной жизни и мог уже не бояться ничьих угроз. Так же как и "дышать на ладан", выражение "дать дуба" означает, что некто еще не скончался, но уже не живет.
Танатология - огромный социокультурный пласт, отброшенный за ненадобностью вечно юными людьми.
Работяги с полминуты постояли у могилы собрата, потом чистый, сочтя, что последний долг отдан и люди успокоились, резюмировал:
- Ништяк! За работу, товарищи!
Работяги развернулись и - оп-оп! - потрюхали выворачивать из неподатливой почвы нержавеющую дуру.
Верис остался один. Долго стоял, глядя на ряды холмиков, убегающие за пригорок. Ведь под каждым из них закопан человек, который когда-то жил, пусть и бессловесной тварью, а потом перестал жить. И служба спасения даже не почесалась, чтобы спасти его или хотя бы облегчить его недолгое бытие.
За холмом кладбище продолжалось. Оплывшие холмики, поросшие редкой колючей травой, какая только и могла расти на отвалах, становились все менее заметны, наконец, бурьян окончательно скрыл их.
С неожиданной ясностью Верис понял, что когда кладбище дойдет до границ мертвой территории, могильщики начнут копать ямы на месте сравнявшихся с землей могил, и с полным безразличием отбрасывать в сторону сухие кости. Так уже было не раз, и случится вновь, и будь иначе - вся Земля давно превратилась бы в бесконечный некрополь. Земле все равно, проникал ли ты мыслью в тайны мироздания или - Оп-оп! Ням-ням! Ого-го! - кайфовал в меру дозволенного начальством. Конец будет один - оплывший безвестный холмик, а затем и вовсе ровное место.
Можно сколь угодно долго размышлять на эту тему, изучать феномен бренности, составлять списки эвфемизмов, сборники танатологических поговорок, ухарских и безнадежно печальных, но только в минуту, подобную нынешней, начинаешь понимать, что прежде ничего не понимал. И тогда даже бессмертный почувствует неудержимое желание заглянуть по ту сторону невозвратной черты. А быть может, бессмертного потянет туда особенно сильно. Вот если бы можно было умереть понарошку, а потом вернуться - сколько объявилось бы желающих поиграть в эту игру!
Солнце клонилось к закату. Широколицый здоровяк бросил таскать свои камни и наслаждался приятной усталостью в мышцах. Побегун отмеривал заключительный кросс, уже без особого удовольствия, отчетливо предвкушая грядущий отдых. Жрец сглотнул слюну и потянул носом, стараясь по запаху определить, что подадут на ужин.
Дневной ритм сменялся вечерней негой.
"Ништяк!" - пропел на всю округу, вернувшийся с похорон релаксатор.
В пересменке, ставшей за последние дни привычной, Верис неожиданно уловил незнакомую ноту. Сигнал был узким и предназначался не всем, но в нем собралось воедино столько взаимоисключающих эмоций, что не заметить его оказалось невозможным. Ярость и радость, чувство облегчения и ненависти, острое предвкушение чего-то вовсе запредельного и снова злое бушующее ликование.
В центре поселка, сидя в своей резиденции, главный созывал попрыгунчиков. Верис вслушался, стараясь понять причину ажиотажа. Расстояние было изрядным, но поскольку главный думал о Верисе, разобрать удалось все. По каким-то своим каналам главный получил известие, что никакой проверки к нему не подсылали и, значит, явившийся чужак не ревизор, а самозванец.
"Поймать! Изловить! Доставить!" - вряд ли главный знал все эти слова, но образы были четкими. А на втором плане в сознании начальника мелькали представления о круто изогнутом бараньем роге и мокрой тряпке, которую с силой скручивали, выжимая грязную воду. Нетрудно догадаться, что все это предполагалось делать с Верисом, когда он будет доставлен.
А ведь именно так, наверное, рождаются идиомы. В душе возникает ассоциативный парный образ, и, если человек обладает достаточным словарным запасом, он может обозначить неявную мысль точным словом: "Пустили козла в огород", "Он у меня попляшет", "В бараний рог скручу". Вот только образы у главного возникали, а слов ощущался недостаток, так что произнесть он мог не идиому, а в лучшем случае - идиотизм.
Мысль на мгновение запнулась, словно Буриданов осел, не зная, какой путь выбрать: разбор лингвистической пары "идиома-идиотизм" или размышление о правильности употребления глагольной формы "произнесть", но, по счастью, в сознании выплыла иная мысль, простая и очевидная. Ведь его ищут для того, чтобы скручивать в бараний рог, выжимать его и ноги об него вытирать, а он стоит, как ветряк на юру, и не пытается ничего предпринять.
Возвращаться в обитель чистых нельзя, значит, надо уходить куда глаза глядят. Глаза глядели перед собой на недалекие кусты.
Верис пожал плечами и, стараясь ни о чем не думать, чтобы не навести погоню на след, направился прочь от поселка.
Помойка вскоре кончилась, под ногами зачавкала вода, в воздухе зазвенела кровопийная мошка. Потом место снова стало посуше, но кусты поперек пути переплелись так, что не сразу и продерешься. Если бы можно было лететь, Верис и горя бы не знал, но способность к левитации покинула его вместе с системой собственной безопасности. Значит, иди пешком и сожалей, что у тебя пехи, а не ноги с большими раздвоенными копытами, на которых так удобно разгуливать по болоту. Впрочем, у попрыгунчиков тоже нет копыт, и они вряд ли доберутся в эти места.
- Стоять! Хенде хох!
Только что не было никого, и вдруг перед Верисом возник заросший по самые глаза мужик, и заряженная стрелялка недвусмысленно уставилась Верису в живот.
- Видишь же, стою, - откликнулся Верис. - Ничего себе, естественная среда обитания.
* * *
Верик, ау!
Скоро год, как тебя нет. Пора бы плюнуть, успокоиться и забыть, а вот не получается. Знаю только, что ты есть на свете, но очень далеко. Так далеко, что ни единой мысли, ни самого простенького чувства не разобрать.
Ну скажи на милость, почему меня никак не отпускает? Мы и были-то знакомы всего ничего. Сначала я думала, что во мне досада играет, оттого что ты ушел и мне тебя найти не удается. Теперь поняла - тут что-то другое. Подумаешь, самолюбие задел, - это не причина, чтобы думать о тебе денно и нощно. Я раньше, когда думала о других, на самом деле прежде всего думала о себе, а об остальных только относительно меня. А сейчас думаю о тебе. Вспоминаю, что ты говорил, как смотрел. Знаешь, когда Томик понял, что я его на самом деле прогнала, он глядел так, словно у него любимую игрушку отняли. А мне не жалко его было ни капочки. Я после этого принялась вспоминать и анализировать все свои отношения с людьми. Так вот, все они (я имею в виду людей) относились ко мне, как к забавной игрушке. И я - тоже хороша. Помнишь, я говорила, что людям не осталось в жизни ничего, кроме развлечений, и поэтому затейник - единственное серьезное занятие. А вдумалась и поняла, что я играла в затейника. И компанию себе подбирала по коллекционному принципу. И на тебя, мерзавка, смотрела, как на еще один чудной экземпляр моей коллекции. А ты не чудной, ты чудный. Видишь, я теперь даже говорить стараюсь, как ты, потому что в тебе, единственном, есть что-то настоящее. Что, я еще не поняла, но обязательно пойму.
Наверное, не стоит тебе это рассказывать, но я все еще надеюсь, что найду тебя. Пусть через двести лет, через тысячу, через тьму-тьмущую веков, но найду, и ты все узнаешь. Все-таки хорошо, что мы на одной волне, и я каждую секунду чувствую, что ты есть.
Если можно, откликнись.
Линда.
Глава 3
- Тебя как зовут?
- Верис.
- А меня - Стан. Вернее, когда-то звали Станом. Давно.
- И сколько времени ты тут сидишь?
- Нисколько. Меня здесь нет, это мнемокопия. Но жду я уже больше четырех тысяч лет. И за такой срок - ни одного человека! Вообще ни одного ни на одном из порталов.
- Так это ты сделал, что на Землю не попасть?
- Почему не попасть? На Землю ведут двадцать туннелей, и намертво блокирован только один - из Центра. В Центре слишком много людей без толку бродит, поэтому не исключена вероятность, что кто-то вопрется сюда случайно. А остальные девятнадцать каналов задействованы. Если хочешь, поговорим и проходи.
- Я уже пытался пройти через этот канал, но ничего не получилось.
Пытаться - пытать себя, то есть предпринимать действия, заведомо обреченные на неудачу. Удачное действие пыткой не назовут. Если получилось, то стало получше, при чем здесь пытка? Так что фраза: "Пытался, но не получилось" - по сути дела тавтология. Подобное часто бывает: сам скажешь и сам же себя поправляешь.
- Ты, наверное, из Центра хотел пройти, со мной не поговорив, поэтому проход и не открылся. Дело в том, что я вмонтирован в Службу спасения и могу блокировать некоторые неразумные приказы.
- И что неразумного в том, что человек хочет попасть на Землю?
- Опасно.
Верис фыркнул, скорей пренебрежительно, чем от смеха.
- Какая опасность может угрожать человеку в наше время?
- Вот об этом и поговорим.
Обычно люди, имея дело с программой, получают информацию блоком, не желая тратить время на выслушивание слов, но Верис уселся напротив Стана и ожидающе посмотрел ему в глаза. Слово есть слово, даже если его хочет сказать программа.
- Что ты знаешь о Земле?
- Почти ничего. Я знаю, что там можно отключить собственную систему безопасности.
- Ты собираешься покончить с собой?
- Нет. Я хочу избавиться от насильственной заботы обо мне.
Забота - беспокойное хлопотное попечение. На чью долю выпадает больше беспокойства - того, кто заботится, или о ком? И чью жизнь стремятся прихлопнуть хлопоты?
- Тогда дам тебе совет: как только избавишься от системы безопасности, возвращайся сюда, выбирай один из тихих миров и живи там. На Земле тебя тотчас убьют, разве что за четыре тысячи лет там все радикально изменилось.
- Как убьют?.. - пробормотал Верис.
- Больно. И за дело. Если угодно, могу рассказать о причинах такого отношения.
Угодно - удобно, приятно, полезно. Верису было угодно знать, но он промолчал, потому что Стан уже начал рассказывать.
- Первый внепространственный канал был пробит с Земли сюда просто потому, что здесь уже имелась земная станция. Земля в ту пору была сильно перенаселена, а ее природные ресурсы истощены. Проблемы перенаселения этот канал не решил, а вот промышленность начала с Земли уходить. По мере того как появлялись новые галактические пути, земные проблемы оказывались решенными. Ускорило дело создание Транспортного центра, когда перед человечеством открылась вся вселенная. В результате на Земле остались только люди, приверженные патриархальному укладу. Они не признавали никаких новшеств и постепенно деградировали, как деградирует всякая переставшая развиваться система. - Стан замолчал и вопросительно уставился на Вериса.
- Мне надо задать вопрос? - догадался Верис. - Но я и без того знаю, что человечество во вселенной тоже остановилось в развитии и деградирует. Не надо мне этого говорить.
- Вот и замечательно. Вернее, плохо, раз за эти тысячелетия ничего не изменилось. Но в любом случае деградация человека во вселенной идет медленнее, чем на Земле. Земляне не пользовались внепространственными каналами и постепенно забыли о них. Промышленность с Земли ушла, сельское хозяйство пришло в упадок. Ты хоть знаешь, что такое сельское хозяйство?
- Я филолог! - оскорбился Верис. - Хозяйство - домостройство, а также все, потребное для этого. Сельский - приспособленный для постоянной жизни, оседлый, не огороженный стеной, не городской. Таким образом, сельское хозяйство - это отдельно стоящий дом со всем необходимым для проживания.
- Пусть будет так, - Стан чуть заметно усмехнулся. - Ты филолог, тебе видней. Так вот, все необходимое для жизни пришло у них в упадок. Народ-то заново размножился, а планета истощена, поэтому заново цивилизация развиться не может. А вот среди новой генерации космических жителей появились такие, что начали развлекаться на Земле. У космического гулены система собственной безопасности, и земляне для него вроде букашек. По сравнению с ними он всемогущ. Такой балбес проходит по земле страшнее, чем цунами и торнадо. Даже когда он не убивает людей напрямую, жить после его игр становится невозможно. И, главное, ему ничего не втолковать. Внутри своей программы он привык громить и уничтожать страны и народы, и здесь делает то же самое. На иных планетах его осаживают программы безопасности окружающих людей, а Земля перед ним беззащитна.
- Но ведь можно распространить действие службы спасения и на жителей Земли
- Это было бы еще хуже. Неуязвимый дикарь, вернее, несколько миллиардов дикарей, скученных на одной планете. Единственное, что мы могли сделать - закрыть Землю для посещения дикарями из остальной вселенной.
- Мы - это кто?
- Ты ведь не думаешь, что я сделал это один? Нас было полсотни человек, последних программистов, которые реально могли вносить изменения в работу службы безопасности.
- Почему вы говорите о себе в прошедшем времени? Вы же бессмертны!
- Абсолютного бессмертия не существует, а четыре тысячи лет - изрядный срок. Вот тебе - сколько лет?
- Семнадцать, - недовольно ответил Верис.
- В семнадцать лет еще можно верить в бессмертие. А встречал ли ты хоть одного человека, чей возраст превышает десять тысяч лет?
- Не знаю. Я же не спрашивал всех подряд об их возрасте.
- А я - знаю. Человек не может активно жить в течение тысячелетий. Он либо превращается в подобие полипа: сидит на одном месте и не мыслит, либо перегружает свою память в какой-нибудь архив, а сам живет юным балбесом в прежнем теле. И то, и другое на самом деле - смерть.
- Зачем же тогда люди добивались бессмертия?
- Потому что они не хотят умирать.
Верис задумался ненадолго, потом сказал:
- Это верно. Бессмертие предполагает отсутствие смерти, но не предполагает присутствия жизни. Раньше я об этом не думал.
- А у меня было время об этом поразмышлять
- У тебя настоящего или… - Верис чуть было не кивнул в сторону Стана, лишь в последний момент сдержался. На того, с кем беседуешь, нельзя указывать, словно на бездушный предмет.
- Или, - улыбнувшись, ответил Стан. - У настоящего, боюсь, столько времени в запасе не было. Дело в том, что после окончания работы я, вернее, мой прототип ушел на Землю, а там у него не было никаких шансов прожить столь долгий срок. Назад он не возвращался, это бы я знал.
- Значит, на Землю все-таки можно попасть?
- Зачем тебе это, мальчик? Поверь, Земля - очень неприятное место.
- Там можно отключить собственную систему безопасности, - упорно повторил Верис.
Стан удивленно приподнял брови.
- Интересно про волков! Скажи на милость, зачем тебе это понадобилось?
Верис мельком отметил незнакомую поговорку, но не стал отвлекаться, основная нить беседы казалась важней.
- Это мне очень надо.
- Тогда мой тебе совет. Оставшись без защиты, побыстрей возвращайся назад. Вряд ли земляне помнят, как бесцеремонно мы хозяйничали на Земле, но нелюбовь к чужакам должна войти у них в плоть и в кровь.
- Вы уже давали этот совет, - заметил Верис, забыв на минуту, что говорит не с живым человеком.