Это было не совсем какао, так как отдавало мясом. Но было вкусно. Я отдал ей кружку, и она прикончила остальное.
- Теперь я готова драться с пантерами. Пошли, Кип.
"По соседству" означало через прихожую нашего трехкомнатного обиталища и пятнадцать ярдов по коридору, за дверной аркой. Я оттеснил Чибис за спину и осторожно заглянул.
Там была диорама, искусственный пейзаж.
Сделано было лучше, чем в музеях. Я смотрел из кустов на небольшую полянку в дикой глухомани. С другой стороны возвышалась известняковая стена. Виднелось обложенное небо и пещера в скалах. Почва казалась сырой, как после дождя.
У пещеры на корточках сидел пещерный человек. Он обгладывал кости какого-то мелкого зверька, возможно, белки.
Чибис попыталась втиснуться рядом; я отпихнул ее. Казалось, пещерный человек не замечал нас, - и к лучшему, подумал я. Несмотря на короткие ноги, весил он думаю, вдвое больше меня. Развитые, как у штангиста, мышцы, короткие и волосатые предплечья, узловатые бицепсы и ляжки. У него была огромная голова, больше и длиннее моей, с маленьким лоб и маленьким подбородком. Огромные желтые зубы, один передний сломан. Я слышал хруст костей.
В музее висела бы табличка: "Неандерталец, последний ледниковый период". Но музейные экспонаты не грызут костей.
Чибис уперлась:
- Ну, дай посмотреть.
Он услышал. Чибис уставилась на него, он уставился на нас. Чибис взвизгнула; он повернулся и побежал к пещере, косолапо, но быстро.
Я схватил Чибис:
- Пойдем отсюда!
- Не торопись, - спокойно сказала она. - Он не скоро вылезет, - она попыталась раздвинуть кусты.
- Чибис!
- Попробуй-ка, - она постучала по воздуху. - Они его заперли.
Проход в арке был перекрыт невидимой преградой. От моих усилий она подавалась, но не более чем на дюйм.
- Пластик? - предположил я. - Как оргстекло, только более упругий?
- М-м-м… - сказала Чибис. - Больше похоже на шлем моего скафандра. Но, прочнее… и могу поспорить, что пропускает свет только в одну сторону. Вряд ли он нас видел.
- Ладно, пошли обратно. Может быть, сможем запереться в комнатах.
Она продолжала ощупывать барьер.
- Чибис! - резко сказал я. - Ты меня не слушаешь.
- Зачем же ты говоришь, - резонно ответствовала она. - Раз я не слушаю?
- Чибис! Не время пререкаться.
- Говоришь, как мой папа. Слушай, он сейчас выйдет, он же потерял крысу, которую жевал.
- Если он вылезет, тебя здесь уже не будет, потому что я тебя утащу - а вздумаешь кусаться, я тебя сам укушу. Имей в виду.
Она с досадой повернула голову.
- А вот я не стала бы кусать тебя, Кип, что бы ты ни вытворял. Но раз уж ты так уперся - ладно. Вряд ли он за час вылезет. Еще вернемся.
- Хорошо, - я потащил ее прочь.
Но смыться не вышло. Я услышал громкий свист и крик:
- Эй, чудик! Эй, ты!
Слова были не английские, но я достаточно хорошо его понял. Вопль исходил от следующей по коридору арки. Я помедлил, а потом двинулся к арке, тем более что Чибис была уже там.
В дверях маячил мужчина лет сорока пяти. Не неандерталец; он был цивилизованным - кажется. Он был одет в длинную тяжелую шерстяную тунику, подпоясанную так, что получалось подобие юбки. Ноги, обернутые шерстяной тканью, обуты в тяжелые, сильно поношенные, короткие сапоги. У пояса висел на портупее короткий, тяжелый меч; с другого бока болтался кинжал. Волосы короткие, на щеках седая трехдневная щетина. Лицо не дружелюбное, не злобное - просто настороженное.
- Спасибо, - сказал он хрипло. - Ты тюремщик?
Чибис ахнула:
- Да это же латынь!
Как надо поступить, когда вслед за троглодитом встречаешь легионера? Я ответил:
- Нет, я сам заключенный.
Это я произнес на испанском и повторил на очень приличной классической латыни. Я воспользовался испанским, потому что Чибис немного ошиблась. Это была не совсем латынь, не латынь Овидия или Гая Юлия Цезаря. Но и не испанский. Скорее что-то среднее, со страшным акцентом и прочими нюансами. Но общий смысл я понимал.
Он пожевал губу и сказал:
- Плохо. Третий день пытаюсь воззвать к страже, а явился заключенный. Но такова судьба. Слушай, у тебя странный выговор.
- Извини, амиго, мне тоже нелегко тебя понимать, - затем я повторил это на латыни, потом прикинул различия и добавил на самодельном промежуточном наречии: - Говори помедленнее, хорошо?
- Я говорю так, как желаю. И не смей называть меня "амиго"; я римский гражданин, поберегись.
Это, конечно, вольный перевод. Думаю, его совет звучал грубее. Он был похож на одну испанскую фразу, несомненно, очень грубую.
- Что он говорит? - настаивала Чибис. - Это же латынь, да? Переведи!
Я порадовался, что она ничего не поняла.
- Неужели, Чибис, не знакома ты с языком поэзии и науки?
- Слушай, не умничай! Скажи!
- Не лезь, малявка. Потом переведу. Я и так за ним не успеваю.
- Что за варварская тарабарщина? - надменно вопросил римлянин. - Говори разумно, не то получишь десять ударов мечом плашмя!
Казалось, он опирался на воздух. Я потрогал. Воздух оказался твердым; я решил не обращать внимания на угрозы.
- Говорю как могу. Мы говорили между собой на своем языке.
- Хрюкают только свиньи. Говори по-латыни. Если способен. - Он посмотрел на Чибис, будто только что ее заметил. - Твоя дочь? Не продашь? Было бы у нее на костях мясо, дал бы полдинария.
Чибис взвилась.
- Это я поняла! - рявкнула она. - Выходи и защищайся!
- Скажи это по-латыни, - посоветовал я. - Если он тебя поймет, то, наверное, отшлепает.
Она немного сконфузилась.
- А ты ему позволишь?
- Ты же знаешь, что нет.
- Пошли обратно.
- Я это предлагал и раньше, - я отвел ее мимо убежища пещерного человека к нашим апартаментам. - Чибис, я вернусь и послушаю, что может поведать наш благородный римлянин. Не возражаешь?
- Конечно, возражаю!
- Будь благоразумной, солнышко. Если бы они были опасны, Мамми знала бы об этом. В конце концов, она сама сказала, что они здесь.
- Я пойду с тобой.
- Зачем? Я расскажу тебе все, что узнаю. Может быть, поймем, что означает вся эта чушь. Что он здесь делает? Может, его продержали в холодильнике пару тысячелетий? Когда он очнулся? Знает ли он что-то, чего мы не знаем? У нас неприятности; нам нужна вся информация, какую только можно добыть. Вся помощь от тебя - не суйся. Если боишься, позови Мамми.
Она скуксилась.
- Я не боюсь. Ладно, будь по-твоему, раз ты так хочешь.
- Хочу. А ты пока пообедай.
Зверовидный Джо-Джо не показывался; я ударил по его двери. Если корабль может мгновенно прыгать через пространство, не может ли он пропустить измерение и оказаться в другом времени? Не противоречит ли это математике?
Легионер у своей двери все еще подпирал стенку. Он взглянул на меня:
- Ты что, не слышал, что я приказал тебе стоять здесь?
- Слышал, - признал я. - Но с такими манерами у нас с тобой дело не пойдет. Я тебе не раб.
- Тебе повезло!
- Поговорим мирно? Или я ухожу?
Он оглядел меня.
- Мир. Только не шибко умничай тут, варвар.
Себя он называл "Юний". Он служил в Испании, в Галлии, потом перешел в Шестой Легион - "Победоносный", который, как он считал, известен каждому варвару. Его гарнизон квартировал к северу от Лондиниума в Британии, а он служил в аванпосту центурионом (он произносил "кентурио") - звание что-то вроде старшего сержанта. Ростом он был ниже меня, но я бы не хотел встретиться с ним в узком переулке. Да и в широком тоже.
Он имел самое низкое мнение о бриттах и варварах вообще, включая меня ("тут ничего личного - у меня есть даже друзья-варвары"), женщинах, британском климате, умниках и жрецах. Напротив, он хорошо отзывался о Цезаре, Риме, богах и собственном профессионализме. Армия теперь уже не та, что раньше, а все потому, что всякая шушера норовит стать римским гражданином.
Он нес караул на стене, охраняя ее от варварских набегов - отвратительный сброд, так и норовят накинуться, перерезать горло и сожрать тебя. Без сомнения, так и случилось, и он оказался в мире теней.
Я решил, что он говорит о стене Адриана, но нет, он служил в трех днях пути к северу, там, где почти сходятся моря. Климат там ужасный, а туземцы - кровожадные звери, которые раскрашивают свои тела и не ценят цивилизацию. Можно подумать, орлы Рима собираются украсть их вонючий остров. Провинциалы… как я. Да ладно, без обид.
Так или иначе он купил в жены маленькую варварку и с нетерпением ждал назначения в гарнизон. Тут это и случилось. Юний пожал плечами.
- Как знать, если бы я внимательнее относился к омовениям и жертвоприношениям, фортуна не отвернулась бы от меня. Но я считал, что если ты знаешь свое дело, опрятен и следишь за оружием, то остальное - не твое дело. Осторожнее с этой дверью; она заколдована.
Чем больше он говорил, тем проще становилось его понимать. Окончания "-ус" он заменял на "-о", слова были не совсем те, что в "Записках о Галльской войне", лошадь называлась не "эквиус", а "кабалло". Мешали идиомы, латынь была разбавлена десятком варварских наречий. Но и в газете можно вымарать каждое третье слово - а смысл останется.
Я многое узнал о повседневном житье-бытье легиона, но ничего важного для меня. Юний представления не имел, как и почему попал сюда - только твердил, что он уже мертв и ожидает распределения в пересылочный барак мира теней. Но принять такую теорию я еще был не готов.
Он знал год своей "смерти" - восьмой год Императора и восемьсот девяносто девятый от основания Рима. Я записал все это римскими цифрами, чтобы не ошибиться. Однако я не помнил года основания Рима, а что за "Цезарь", было непонятно, даже зная его полный титул - слишком много было этих цезарей. Но стена Адриана была уже построена, а Британия все еще оккупирована; получалось что-то около третьего века.
Пещерный человек, живущий напротив, его не интересовал: для легионера он воплощал худший грех варвара: трусость. Я не стал спорить, хотя и я не храбрился бы, если бы в дверь скреблись саблезубые тигры. (А были тогда саблезубые тигры? Пусть лучше "пещерные медведи".)
Юний удалился и вернулся с плотным темным хлебом, сыром и чашей. Мне он не предложил ничего, и, думаю, не из-за барьера. Он плеснул немного на пол и начал закусывать. Пол был глиняный; стены из грубого камня, потолок покоился на деревянных брусьях. Возможно, это была копия его жилья в Британии, но я не эксперт.
Я больше не задерживался. Не только потому, что вид хлеба и сыра напомнил мне о том, что я голоден, но и потому, что Юний обиделся. Не знаю, отчего он завелся, но он принялся с холодной скрупулезностью разбирать меня, мои вкусы, предков, внешность, поведение и способы заработать на жизнь. С ним вполне можно было общаться - пока с ним соглашаешься, пропускаешь оскорбления и выслушиваешь советы. Такого обращения часто требуют старики, даже когда покупают баночку присыпки за тридцать пять центов. К этому скоро привыкаешь, и уступаешь, не раздумывая, иначе прослывешь наглым сопляком и потенциальным малолетним преступником. Чем меньше уважения заслуживает такой старикан, тем больше его к себе требует. Так что я ушел, все равно Юний не знал ничего полезного.
Проходя мимо двери пещерного человека, я увидел, как тот выглядывает из своей пещеры. Я сказал ему:
- Не принимай близко к сердцу, Джо-Джо, - и пошел своей дорогой.
И уткнулся в очередной невидимый барьер - в наших дверях. Я потрогал его, сказал тихонько: "Я хочу войти". Барьер растаял и восстановился за спиной.
Мои резиновые подошвы ступают тихо. Звать Чибис я не стал, вдруг она уснула. Ее дверь была открыта, я заглянул. Она сидела по-турецки на своем невероятном восточном диване, укачивала Мадам Помпадур и плакала.
Я тихонько отошел, потом шумно, посвистывая, вернулся, и позвал ее. Она выскочила, с улыбкой на лице и без следа слез.
- Привет, Кип! Что-то ты совсем провалился.
- Парень слишком болтлив. Что нового?
- Ничего. Я поела, тебя все не было, я и вздремнула. Ты меня разбудил. Нашел что-нибудь?
- Дай я закажу ужин, буду есть и рассказывать.
Я подбирал последние капли подливки, когда появился робот. Он был такой же, как и первый, только спереди у него мерцал золотом треугольник с тремя спиралями.
- Следуйте за мной, - сказал он по-английски.
Я посмотрел на Чибис.
- Разве Мамми не сказала, что вернется?
- Сказала, кажется.
Машина повторила:
- Следуйте за мной. Требуется ваше присутствие.
Я взбесился. Мне приходилось получать много приказов, зачастую - бестолковых, но никогда еще мне не приказывал кусок железа.
- Выкуси, - сказал я. - Тебе придется меня тащить.
Не следовало так обращаться с роботом. Он потащил меня.
Чибис завопила:
- Мамми! Где ты? Помоги!
Из машины послышалась ее трель.
"Все в порядке, милые. Слуга приведет вас ко мне".
Я сдался и пошел следом. Беглец со склада бытовой техники завел нас в лифт, провел коридором, где стены жужжали, когда мы проходили мимо. Провел через огромную арку, увенчанную треугольником со спиралями, и заточил в какую-то клетку у стены. Стенок у клетки не было, но мы попытались пройтись - и наткнулись на барьер из этого идиотского твердого воздуха.
Не приходилось мне видеть помещений огромнее. Треугольное, не стесненное ни сводами, ни колоннами, с теряющимися вдали стенами и таким высоким потолком, что под ним вполне могла разразиться гроза. Я чувствовал себя муравьем в огромном зале; хорошо, что мы держались у стены. Зал был не пуст - вдоль стен в нем стояли сотни существ, оставляя свободной середину исполинского помещения.
В середине стояли только трое сколопендеров - вершился суд.
Не знаю, был ли там наш Сколопендер. Я и вблизи не отличил бы его от соплеменников. Перерезать горло или отрубить голову - примерно такая для вас разница между сколопендерами. Однако, как мы узнали, для суда не важно, пойман конкретный преступник или нет. Судили Сколопендера - во плоти или заочно, живого или мертвого.
Выступала Мамми. Я видел ее крошечную фигурку, тоже очень далеко от нас, в стороне от сколопендеров. Ее птичья песенка доносилась слабо, но рядом ясно слышались английские слова: для нас откуда-то транслировался перевод. В переводе так же ощущалось, что она - это она, как и в ее щебетании.
Мамми рассказывала все, что знала о поступках сколопендеров. Рассказывала бесстрастно, словно исследовала под микроскопом. Давала сухой отчет о событиях. Только факты. Она как раз заканчивала рассказ о событиях на Плутоне. Сообщила о взрывах - и остановилась.
По-английски заговорил другой голос. Бесцветный, немного гнусавый, он напомнил мне одного янки - зеленщика в Вермонте, к которому мы ходили, когда я был маленьким. Этот продавец никогда не улыбался, никогда не хмурился, а когда, случалось, что-нибудь говорил, то одним тоном: "Она приятная женщина", "Он собственного сына надует", "Яйца по пятьдесят девять центов" - холодным, словно кассовый аппарат, голосом. Этот голос был такой же.
Он спросил Мамми:
- Вы закончили?
- Я закончила.
- Заслушаем других свидетелей. Клиффорд Рассел…
Я вздрогнул, будто тот зеленщик застал меня за кражей леденцов.
Голос продолжал:
- …слушайте внимательно.
Послышался другой голос.
Мой собственный. Звучал отчет, который я диктовал, лежа на Веге Пять.
Но не весь; только то, что касалось сколопендеров. Пропали эпитеты и целые фразы, словно кто-то с ножницами прошелся по звукозаписи. Факты остались; мое мнение о них исчезло.
Рассказ начинался с момента, когда на выгон позади моего дома опустились корабли; заканчивался, когда последний слепой сколопендер оступился в яму. Рассказ получился коротким, многое вырезали - например, наш лунный поход. Мое описание Сколопендера оставили, но так почистили, что я смог бы теми же словами описать Венеру Милосскую, не то что самое чудовищное в мире создание.
Запись моего голоса кончилась, и голос Янки-зеленщика спросил:
- Это ваши слова?
- А? Да.
- Отчет верен?
- Да, но…
- Он верен?
- Да.
- Он полон?
Я хотел было сказать, что он совсем не полон, но уже начал понимать систему.
- Да.
- Чичелина Беатрис Исабель Райсфельд…
История Чибис начиналась раньше, она рассказывала о тех днях, когда она общалась со сколопендерами еще до меня. Однако она оказалась не намного длиннее, потому что Чибис, со своим острым глазом и уникальной памятью, насквозь пропитана своими мнениями и личным отношением. Отношение вырезали.
Когда Чибис согласилась, что ее показания верные и полные, голос Янки постановил:
- Все свидетели выслушаны, все известные факты собраны. Слово предоставляется подсудимым.
Думаю, за сколопендеров говорил, возможно, тот самый Сколопендер, если он был жив и находился здесь. Их речь в переводе на английский потеряла гортанный акцент нашего Сколопендера; и все же это была речь сколопендеров. В каждом слоге чувствовалась жестокость, от которой кровь стынет в жилах, холодная жестокость высокого разума, безошибочная, как удар в зубы.
Их оратор был так далеко, что не шокировал меня своим видом. Правда, от его голоса у меня начали было переворачиваться кишки, но я стряхнул страх и начал слушать более или менее внимательно.
Первым делом он заявил, что этот суд не имеет полномочий судить представителя его расы. Он несет ответственность только перед королевой-матерью, а та - перед королевской группой. Так это прозвучало по-английски. Такой аргументации, утверждал он, вполне достаточно. Однако если конфедерация "Три Галактики" реально существует, что вызывает большие сомнения, - если не считать аргументом в пользу ее существования казус, незаконно выставивший его перед этим муравейником странных существ - итак, если она все-таки существует, она тем не менее не имеет никакой юрисдикции по отношению к Единственному Народу, во-первых, потому, что упомянутая организация не обладает правом суверенитета над данной частью космоса; во-вторых, потому, что, даже если бы она предъявила подобные претензии, Единственный Народ, находясь в рамках своего суверенитета, обоснованно отверг бы их, что автоматически означает отсутствие юридического обоснования законов упомянутой организации (если таковые существуют); и, в-третьих, совершенно невероятно, чтобы их королевская группа вступила в какие бы то ни было сношения с упомянутыми так называемыми "Тремя Галактиками", хотя бы потому, что люди не заключают контрактов с животными.
Этой аргументации также вполне достаточно.