День заканчивался. Через два часа солнце сядет за хребет, и сумерки заставят людей покинуть поляну. Только кони останутся под присмотром табунщиков. Но это не страшно. В темноте они вряд ли разглядят, сколько человек приехало на машине, сколько уехало. Разве что удивятся, зачем кому-то понадобилось заезжать сюда ночью…
Повинуясь чужому приказу, Михаил мчался в горы, несмотря на ночь. Позади остался город, с привычным шумом вечерних улиц; многочисленные поселки, проезжая по которым, не только видишь, но и ощущаешь, совсем другую, отличную от городской суеты, жизнь. Ввысь уходит дымок от очагов, на которых дозревает ароматный плов или шурпа, хозяйки готовят дастархан, стада коров и овец бредут домой по обочине дороги, подгоняемые пастухами и алабаями - мощными собаками-сторожами, верно несущими свою службу по воле человека. А, может быть, и не человека… Михаил всегда удивлялся преданности этих животных, испокон веков сопровождавших людей, несмотря на то, что человек порой был жесток к ним. Да, человек рожден, чтобы править не только себе подобными, но и теми, кто ниже его стоит на лестнице эволюции. А править, значит быть жестоким. Только страх заставляет подчиняться. Только страх…
Михаил всю жизнь помнил слова матери о том, что человек создан для любви и с любовью в душе. Что только любовь управляет миром и поддерживает в нем равновесие, не давая ему рухнуть в хаос. Пока он был ребенком, то внимал матери, купался в ее любви, видел мир цветущим и радостным. Но потом, повзрослев, он понял, что любовь не способна защитить от жестокости, что жизнь в обществе давно подчинена раз и навсегда установленным законам мироздания, где сильный - прав, а слабый должен подчиниться. Как тяжело было мальчику, воспитанному на законах нравственности и высокой морали, приспособиться к новой жизни, принять ее постулаты и ради жизни - и своей, и своих близких - научиться лицемерить, лгать, льстить.
Михаил мельком взглянул на сына, не спускающего глаз с дороги. Павел растет совсем другим. С самого детства он был другим. Отец удивлялся не только его способностям - сын обладал феноменальной памятью, какой-то особой глубиной мышления, а его прямой взгляд не выдерживал никто, даже мать. Поначалу они пытались учить его жизни, но даже младенцем он проявлял волю и преподавал родителям такие уроки, что они только разводили руками.
Михаил вспомнил, как однажды Лена встретила его вечером, сидя на полу в комнате среди разбросанных игрушек, а Павлик стоял в кроватке на еще некрепких ногах и смотрел на мать испытующим взглядом. Именно испытующим! Михаил тогда увидел в глазах семимесячного ребенка мудрость старца!
- Что у вас тут происходит? - спросил он у жены.
Она посмотрела на него отсутствующим взглядом, улыбнулась как-то грустно, развела руками.
- Миша, я не знаю… Павлик весь день не дает мне убираться… Я все складываю - игрушки, вещи, а он их тут же разбрасывает… Я не понимаю… Он разбрасывает и смотрит на меня вот так, - он показала на сына, - словно спрашивает, зачем тебе это надо?
Миша тогда взял ребенка на руки, пожурил, пощекотал его, подбросил вверх, отчего Павлушка рассмеялся, да так звонко. И Миша понял. Он даже не знает, как это пришло ему в голову, но он понял, что сын учит мать не тратить силы на уборку. Да, на наведение порядка, которому она подчиняет каждый свой день, тратя все время на хождение по квартире с тряпкой, ворча и собирая разбросанные сыном и мужем вещи, на … да на все, что обычно делает женщина, не замечая, как в ежедневной суете проходит ее жизнь.
- А ведь он хочет, чтобы ты больше времени уделяла ему… и себе.
Миша улыбнулся, вспоминая, с каким недоумением на него тогда посмотрела жена. Она-то считала, что и так все свое время она тратит на сына, на семью. Да…
- Пап, нам налево, - Павел едва не прилип к лобовому стеклу.
Миша вернулся из прошлого и, притормозив, свернул с дороги на поляну, на которой в полосе света виднелась колея от шин ранее проезжавших машин. В стороне горел костер, отблески пламени освещали удивленные лица пастухов. Миша продолжал тихонько давить на газ, вглядываясь вперед. Но колея закончилась. Нажав на тормоз, Михаил остановил легковушку, но сын потребовал:
- Вперед, еще метров пятьдесят!
Михаил не стал спорить, хотя опасался, что они могут улететь в ущелье: в темноте трудно понять, где кончается земля и начинается простор.
- Все! Стоп! Выключи фары.
Паша в нетерпении выскочил из машины. Безграничное звездное небо нависло над широкой поляной. Тишина гор, поначалу оглушившая горожан до звона в ушах, казалась призрачной. Отовсюду слышались звуки: шум реки снизу, стрекот цикад, далекий, едва уловимый звук то ли камнепада, то ли дыхания начавших таять ледников…
Серпик молодой луны завис над хребтом. Тоненький месяц не мог осветить мир под собой, но и его света оказалось достаточно, чтобы привыкшими к темноте глазами увидеть приплюснутый шар странного, чуждого окружающей природе объекта. Почти бесшумно от стены шара отделилась некая плоскость. Она мягко опустилась вниз и, коснувшись земли, замерла. Мише показалось, что в проеме, выделяющемся на общем темном фоне особой чернотой, появился силуэт высокого мужчины. Миша не испугался. Не позвал сына, уверенно подошедшего к проему. Он остановился перед машиной, нащупав рукой капот, присел, ощущая слабость в ногах. Откуда-то изнутри поднялось давно спрятанное чувство обиды. Губы задрожали. Слезы навернулись на глаза. Миша часто заморгал, отгоняя слабость. Сжал губы.
- Здравствуй, сынок…
Перед ним стояла молодая женщина. Ее глаза сияли. Он не видел, но понял, что они тоже наполнены слезами, оттого и блестят сильнее, чем это может быть в темноте. Миша скорее почувствовал сердцем, чем догадался, что эта женщина его мать. Но не та, которую он с тяжелым сердцем отпустил двадцать лет тому назад в неизвестность, а та, которая смотрела на него с фотографии, где они с отцом стояли, обнявшись, у фонтана перед старым театром.
- Мама…
- Я, Миша, я…
Ира прикусила губы, загоняя рвущееся рыдание вглубь себя. Горло словно перехватило тяжелым обручем. На ватных ногах Ира дошла до сына. Два шага, отделяющие ее от Мишы, казались длиннее, чем десятки световых лет, разделяющие их все прошедшее время.
- Сынок, прости меня, - Ира дрожащими пальцами прикоснулась к его лицу. Провела по щеке.
Миша прижал ее руку, развернув голову так, что его губы ощутили тепло горячей ладони. - Мама…
Ира провела рукой по жестким волосам сына, притянула его голову к своей груди, опустила лицо на его макушку, втягивая носом запах его волос.
- Я с тобой, сынок, я здесь… прости меня… больше я тебя никогда не оставлю… никогда…
Сердце Ирины разорвалось бы от боли, если бы не вихрь - не природный порыв ветра, а вихрь, с которым налетела на них Люда.
- Папка! - Дочка обвила его шею, а заодно и бабушку.
- Людочка, дочка, - Миша не выдержал, зашмыгал, плача, забыв про мужскую твердость, - Людочка, - он встал, обхватил своих любимых женщин, прижал к себе, целуя то одну, то другую в голову, в щеки - куда попадал. - Ох! А я ведь не верил Пашке, ведь мы с Ленкой даже к психиатру его водили… вот дурак, не верил!
- Папка, я так соскучилась, - только Люда не рыдала, она сияла, улыбаясь от уха до уха, - а мама, мама где? - Люда заглянула в машину.
- Дома. Мы с Пашкой уехали, сказали, надо к его другу за … за чем-то там надо. Она дома. И не ждет даже…
Дома… Люда явственно представила, как на заверещавший птичьей трелью звонок открывается дверь. Изнутри тянет знакомым, только присущим этому дому, запахом, а в освещенном коридоре стоит мама. Улыбаясь, тянется к дочке, целует ее и увлекает на кухню, где на сковородке уже поднялись, выгнув масляные спинки, самые вкусные в мире оладьи…
- Поехали скорее, папа, поехали, я так хочу маминых оладышек…
Люда распахнула дверцу машины, оглянулась.
- Бабуля, Милан, поехали, что вы там все стоите, как вкопанные?!
Паша уже сидел на переднем сидении и тонко улыбаясь, радовался звонкому голосу сестры, звучавшему наяву, не только в его голове, как обычно, а повсюду.
Михаил стоял напротив Милана и, задрав голову, открыто разглядывал его. Милан молчал. Он уже отпустил мужчину, сняв гипнотический приказ, и не читал его мысли, но и так было понятно, о чем думает сын когда-то украденной им женщины.
- Здравствуй, - к удивлению Милана Миша протянул ему руку.
- Здравствуй, - Милан ответил рукопожатием.
- Ты вернул их навсегда или?..
Вопрос Михаила застал Милана врасплох. Он не ожидал такой прямоты и не знал, что ответить. Сомнение вгрызлось в сердце. Милан слышал, что говорила Ири сыну несколько минут назад. Но и раньше он боялся ее категорического решения. Сможет ли он, ее муж, второй раз найди такие слова, чтобы убедить вернуться туда, где она, хоть и жила хорошо, но каждый день тосковала по сыну, по родине?..
- Им решать, - коротко ответил Милан, смотря прямо в глаза седовласому мужчине, которому сейчас, скорее всего, было столько же лет, сколько Ирине, когда он пообещал ей молодость и свою любовь.
Миша отвел взгляд, согласно кивнул. Опустил руку.
- Хорошо. Что ж, нам пора.
Миша развернулся и пошел к машине, но зов матери остановил его.
- Милан, идем же, нам пора ехать!
- Ты с нами? - Михаил искренне удивился.
- Да. Тебе придется принять это. Ты ничего не знаешь. Я не могу оставить их сейчас.
Михаил вернулся к чужаку. Придвинулся почти вплотную. Его не смущал рост инопланетянина, его явное превосходство в силе, молодость. Михаил решил бороться за своих близких и за себя, не поддаваясь слабости, как это случилось с ним в прошлый раз.
- Я не хочу ничего знать. Ты здесь лишний.
- Что происходит? - Ира, встревоженная долгим разговором мужчин, подошла к ним.
- Ничего, мама, не волнуйся. Он остается. А нам пора.
Михаил попытался увести мать, крепко сжав ее плечи. Но Ира воспротивилась.
- Как остается? Милан…
- Подожди, - Милан положил руку на плечо Миши.
Тот рывком сбросил ее. Встал, загораживая собой мать.
- Что ты хочешь? - в голосе землянина послышалась угроза.
- Так, так, спорим, не подеретесь? - Людмилка влетела между ними, как ласточка. - Пап, ты что? - она с укоризной уставилась на отца. - Князь с нами. Ой, ты же не знаешь! Мы прилетели с миссией сотрудничества. Мы с бабулей будем выступать на встрече Глав Содружества государств Земли и Совета Лиги, рассказывать о других мирах, о том, как мы жили на Лирине…
Михаил растерялся. Дочка тараторила о чем-то таком, что ему казалось … бредом. Но, он вдруг осознал, что мать и дочь вернулись не к нему. От этой мысли стало страшно и… стыдно! Стыдно за свою слабость, за слезы, за… все! Он почувствовал себя обманутым. Еще большая обида, чем ранее, захлестнула его. Михаил инстинктивно схватился за грудь. Словно стрела с раскаленным острием пронзила сердце. Миша глотал воздух, открыв рот, и не чувствовал насыщения. В глазах помутилось, и он осел.
Ира закричала, бросаясь к сыну, но Милан опередил ее: подхватил мужчину и мягко уложил прямо на землю.
- Спокойно.
Жестом остановив жену, Милан приложил руки к груди Михаила. Не прошло и минуты, как тот глубоко вздохнул, широко открыв рот и глаза. Попытался подняться. Но Милан не дал.
- Полежи немного, - Князь устал бороться с эмоциями землян и прибег к самому оптимальному способу воздействия - мысленному приказу. - Все в машину. Павел за рулем. Я сейчас.
Пока беспокойное семейство размещалось в тесном салоне местной легковушки, Милан, управляя посадочным модулем дистанционно, определил его на самый край склона, почти над пропастью, куда вряд ли кто из людей рискнет подойти. Вернув невидимую маскировку кораблю, Князь сел рядом с Павлом на переднее сидение, вжав голову в плечи и согнув ноги так, что колени поднялись до груди, и приказал трогаться.
Табунщики проводили странных гостей недоуменными взглядами.
- Чего приезжали?
- Горожане, поди, пойми их. То весь день валяются на траве - едят, пьют, облака рассматривают, то пять минут на звезды посмотрят и назад. На ночь остались бы, еще понятно, любуйся до зари, а эти… Зачем приезжали?..
Ледник громыхнул в кулуаре Чимгана; как вздох облегчения прокатилось эхо его голоса по горам. Кони тревожно подняли головы, прислушались. Далекий звук. На поляне опасности нет. Успокоившись, они снова принялись за сочную траву.
- Куда едем, дядя Милан? - Павел проехал пост ДАИ перед въездом в Ташкент и прибавил скорость.
Милан повел бровями, услышав непривычное обращение, но ничего не сказал. Спросил только:
- Мать дома?
- Да. Истерика будет… Она же не верит, что бабушка и Люда живы. На могилку к ним ходит.
- Куда??? - в один голос воскликнули женщины.
Павел от неожиданности, круто съехал на обочину. Но быстро крутанул руль, успев выправить машину.
- Вы это, не пугайте так, у меня опыт вождения небольшой, да и прав еще нет.
- Миша, о какой могилке говорит Паша? - Ира с Людой развернулись к сидящему между ними Михаилу.
Тот вздохнул тяжело, глядя то на мать, то на дочь.
- А как мне было объяснять ваше исчезновение? Сказать, что улетели с инопланетянином? Я всем, кто видел, дал понять, что им не поверят, а того хуже - в дурдом отправят. А Ленке рассказал сначала все, как есть, потом опомнился, сказал, что пропали. Лена решила, что у меня было помутнение рассудка, временное, от стресса. Договорились никому об этом не рассказывать. Я подал в розыск. Сначала Ленка дергалась на каждый звонок. Потом, год за годом, вроде как привыкла. Я думал, успокоилась, а она… - Миша потер затылок, - она стала ходить на могилу отца. Пашка с ней сейчас ходит, боится одну оставлять. Она там всегда свечки ставит - по одной деду с бабкой и три на могилку отца. Ставит, сидит, молчит. А так, вроде нормальная…
- Ужас… - Люда отвернулась к окну.
На стекле, как в темном зеркале отразилось ее лицо. Былой игривости, как и радости от встречи, и следа не осталось.
Дальше ехали молча, пока Паша не остановил машину.
- Слушайте, я понимаю, конечно, но дальше что делать?
- Ко мне поехали, - тихо сказала Люда, продолжая смотреть в окно, на освещенные улицы города, узнавая их и не узнавая одновременно.
Там, где раньше были пустыри, теперь небо подпирали высотки. Много домов, много машин, много людей…
- Пап, как туда ехать, я не помню, - Паша взглянул на отца через зеркало в салоне машины.
- Сейчас прямо, до Навои, потом направо, - Люда привычно объяснила, как много лет назад объясняла таксистам.
- Пока прямо, - подтвердил Миша. - Людочка, тут такое дело… того дома уже нет, дочка. Его снесли. Там весь квартал снесли. Построили новые здания - административные, посадили елки. Жителей расселили на Юнус-Абаде в старом фонде. Я выбил квартиру в новом доме, доплатил немного. Но мы в ней не живем, вон, Пашка женится, будет ему жилье.
Пока Люда переваривала сказанное, Ира, волнуясь, спросила:
- А моя квартира?
- Твоя существует, - Миша сделал попытку пошутить, даже улыбнулся. - Но мы ее сдаем. Вещи, твои личные, вывезли к Людочке. Там мебель оставили, посуду, холодильник…
- А мои книги, наши с Пашей артефакты?
- Все сохранили, все! Не волнуйся, мам. И твои, дочка, все сложили и вывезли. Да сами посмотрите, разберетесь. Паш, здесь сворачивай направо.
Через двадцать минут машина остановилась перед подъездом девятиэтажки.
- Как и там, на самой верхотуре, небось? - поинтересовалась Люда.
- Да, ниже денег не хватило.
Поднялись на лифте. Миша достал связку ключей, нашел нужный. Замок щелкнул пару раз и дверь отворилась.
- Заходите, располагайтесь, - Миша включил свет, - правда тут…
- Успокойся, сынок, - Ира взяла его за руку, - все хорошо.
Милан наблюдал за людьми и не переставал удивляться: сколько сил они тратят на пустые переживания! Он тоже умел сопереживать, и его мир чувств был богат. Но люди превзошли в этом все расы! Былое восхищение чувствами людей, которое возникло у него при первом контакте с землянами, когда он волей судьбы стал для всех Павлом Курлясовым, давно улеглось. Теперь Милан видел совсем другое: эмоции забирали у людей силу, энергию. Если бы он не вмешался сегодня, сын Ирины умер бы от эмоций, которые вызвали спазм в сердечной мышце, мгновенно перекрыв кровоток. Прошло столько лет, а люди так и не научились ценить жизнь, не научились умению владеть собой, действовать умом, а не душевным порывом. Он прилетел на Землю, чтобы подтолкнуть ее жителей к прогрессу - к настоящему прогрессу, дающему свободу! Но о каком ментальном развитии может идти речь, если люди не умеют владеть собой?!
Князь устало разглядывал землян, слушая их речь, но не прислушиваясь к смыслу того, о чем они говорили. Суета постепенно улеглась, Миша с сыном уехали домой, подготавливать невестку Ирины к встрече с дочерью. Версия ее появления была проста - нашлась! Детали не имели большого значения. Ира с Людой, проводив родных, принялись разбирать коробки со своими вещами. Ира между делом поглядывала на мужа, устроила ему постель, достав из пластикового пакета одеяла и простыни. Милан ничего не говорил, но Ира и без слов понимала, что муж озадачен всем происходящим, и думы его нелегки. Но то, что ее окружало сейчас, занимало больше, чем грустные глаза мужа. Она доставала свои старые вещи, фотографии, письма, камни, подолгу держала их в руках, поглаживала с таким трепетом, с такой отрешенностью во взгляде, что Милан оставил ее и Люду наедине с их прошлым и лег спать.
Люда поставила зеркало, что стояло на полу прислоненным к стене и едва доходило ей до груди, на подоконник, открыла шкатулку со своими девичьими украшениями, и, примеряя их, с улыбкой разглядывала свое отражение.
- Ба, как тебе Пашка? - неожиданно спросила она, не отрываясь от шкатулки.
- Хороший мальчик, - перечитывая старые открытки, ответила Ира, - только, знаешь, он не нашей породы, - Ира отложила последнюю открытку и развернулась к внучке. - Паша совсем не похож ни на Мишу, ни на меня, даже на тебя. Я его себе другим представляла.
- Он пошел в мамину породу, - Люда фыркнула, - как собаки, прям… Паша похож на маминого папу, моего деда. Ты его помнишь? Такой огромный, с усами, как у казака, глаза глубоко посажены, брови нависают, а нос мясистый такой…
- Помню, перебила Ира. Паша… разве что глаза глубокие, не видно даже какого они цвета…
- Черные!
- Да ну? У Лены вроде светлые глаза, как у тебя…
- Ага, как у меня!
Ира нахмурилась.
- Ты все о том же. Говорила ведь, не подумала тогда.
- Ладно, ба, не обижайся. А вот как завтра мама меня не признает с такими глазами…
- Ой, точно, - Ира хлопнула ладошками. От резкого звука проснулся Милан. - Я тебя разбудила…
- Я отдохнул, - Милан нежно посмотрел на Иру.
Первая восторженность, тревога прошли, и теперь по ее лицу было видно, как она устала. Глаза сощурились, уголки губ опустились, кожа побледнела, да и вся Ира казалась обмякшей, словно сдутый шарик.
- Давайте-ка спасть, девушки, а то завтра предстанете перед народом Земли, как две общипанные индюшки!