И точь-в-точь как тогда, в уездном городе, он пустился в пространные объяснения запутанных, не имеющих ничего общего ни с бизнесом, ни со здравым смыслом, очень условно издательских схем. Был он уже изрядно поддатый, делать пауз в уничтожении жратвы не желал, а потому понять его рассказ хотя бы в общих чертах не представлялось возможным. В мутном потоке мелькала то некая бизнес-гуманитарная программа, то загадочный, с больших букв, Островной Фонд, то квартальный план культурных мероприятий, непостижимым образом завязанный на льготное налогообложение недвижимости… Более-менее точно Ливанов уловил одно: Олигарх Львович, с которым договаривался Паша, был на самом деле никакой не олигарх, а средней руки чиновик по культурке, сумевший пристроиться на теплое, а вернее, прохладное местечко. На котором, как и любой банановый чиновник, не делал ни хрена, не считая виртуозного проведения по липовым программам и планам вполне реального островного бабла.
И неслабого, прикинул Ливанов, глядя, как споро пополняются деликатесами подразграбленные было столы. Даже если Львович пустил на жратву где-то треть бюджета презентации… да нет, какую там треть, что он, полный идиот?.. одну десятую, не больше. Банановые умеют неплохо устраиваться и хорошо жить, единственное условие - не работать при этом на свою страну, а желательно и вообще не работать. Кстати, и непринужденно жрущая публика, скорее всего, представляла собой сборище таких же ловких халявщиков из мелкой островной обслуги, а он, как дурак, пытался углядеть среди них черт-те кого…
Ливанов брезгливо поморщился. Остров, придуманный с нуля каких-то два десятка лет тому назад, так и остался голой выдумкой - не лишенной размаха и стиля, но пошлой и нежизнеспособной. То, что издали могло сойти за полновесный миф, при ближайшем рассмотрении оказалось фальшивкой. Хотя казалось бы.
Правда, коньяк у них был ничего. Только немного холоднее, чем надо.
* * *
А она, пожалуй, вышла бы за него замуж.
Правда, для этого ему пришлось бы сначала развестись, желательно сменить гражданство и что-то сотворить со своим шовинистическим соловецким менталитетом. Многовато активных действий, и все, блин, с его стороны. А Юлька привыкла сама.
Оба дома за три дня ее отсутствия, естественно, пришли в полнейший упадок, развал и разруху. Честно сверившись с графиком, Юлька сунулась сначала к первому мужу: дома никого не было, холодильник стоял мерзлый и голый, как банановая плантация в декабре, а все комнаты, включая кухню и ванную, подверглись нашествию миллионной армии детских игрушек - не убранных до ее возвращения принципиально, учитывая, что детей муж сплавил матери еще во вторник. Юлька убирать не стала тоже (нефиг, пацанов надо воспитывать!), зато разыскала в кладовке прошлогоднюю связку сушеных грибов и, размочив их в кипятке (в молоке вкуснее, но не срываться же в супермаркет), забацала кастрюлю вполне приличного супа. Славик и Костик, правда, такого не ели, но Юлька надеялась, что бабушка их сегодня еще не вернет.
Она как раз тыкала вилкой в неосторожно подбурлившую к поверхности картошку, когда первый муж заявился домой. Юлькиному присутствию он обрадовался так искренне, как только умел: за три дня у него накопилась колоссальнейшая куча-мала проблем, которые надо было вывалить на жену незамедлительно и со вкусом.
Словом, ночевать Юлька сбежала к мужу-два. С ним любые проблемы решались значительно проще, особенно ночью.
Однако если квартира в левом торце лестничной площадки напоминала бранное поле после битвы, то в правой битва бушевала в самом разгаре. Сквозь вопли взаимных обвинений Мишки и Марьяны, повисших на ней с двух сторон, Юлька с трудом выяснила у мужа-два, что его любимая мамочка вспомнила о своих архиважных планах уже в среду, то есть на четверг ему пришлось брать отгул и самому - самому!!! - сидеть с детьми!.. Смотреть на него было до боли жалко. Юлька отправила мужа восстанавливать душевные силы к телевизору, по-быстрому разрулила детский многоступенчатый конфликт, с наименьшими потерями уложила обоих спать, улизнула на кухню и занялась справедливой симметричной кулинарией.
Собственный семейный героизм умилял ее до слез (да и луковица попалась особенно ядовитая). Все-таки, если правильно распределить время и направление усилий, гордо размышляла Юлька, успеваешь практически все. Не вижу, почему бы я не потянула еще одного мужа. Нарезая овощи для рагу, она пустилась перебирать воспоминания, прокручивать в разных вариациях диалоги и мечтательно хихикать. Лук на сковороде, естественно, сгорел в уголья, пришлось резать еще одну головку, заливаясь светлыми смешливыми слезами.
Кромсать овощи, думая о Ливанове, было куда более увлекательно, чем просто кромсать овощи, и Юлька с веселым удовольствием разнообразила себе кухонную жизнь. Смущало только явное несоответствие, неравновесность, несправедливость: он-то наверняка и не вспомнил обо мне ни разу, где он там сейчас - на Острове? - ни разу, сто процентов. А я тут размечталась, как последняя идиотка, чуть не спалила рагу, надымила на всю кухню, странно, что муж не пришел выяснять, в чем дело; впрочем, это же муж-два, у него другие приоритеты, вот первый бы точно приперся разбираться…
Насколько они все-таки непохожи. И насколько он, Ливанов, не похож ни на кого из них. И даже целуется - она снова хихикнула - ну совершенно по-другому.
Когда, освободившись от кулинарных подвигов, гордая собой, довольная и мечтательная Юлька явилась в спальню, оказалось, муж-два давно уже дрыхнет - судя по тому, что по телевизору благополучно подходила к концу серия мыльной оперы, из рода ненавидимых им по определению. И никакие Юлькины движения, вплоть до самых откровенных и активных, так и не пробудили его к сексуальной жизни. Пришлось выключать телевизор и банально ложиться спать.
Впрочем, в три часа ночи позвонил Иннокентий (вот кому было космически пофиг, когда звонить) и с восторгом сообщил: Сергеич - реальный пацан, в смысле, пацан-сказал-сделал, до конца недели бабло стопудово будет на счету, зуб на холодец. О ливановском согласии Юлька сообщила Иннокентию сразу же, как только в ее руках оказалась работающая мобила, и он так самозабвенно орал в трубу "ура", что пришлось опустить ее примерно до уровня плеча. Теперь Юлька заорала в ответ, несколько приглушеннее, все-таки дети за стенкой, но муж-два-то был вовсе не за стенкой, и ему хватило.
И ночь удалась во всех отношениях.
С утра Юлька нежно поворковала по телефону со свекровью по версии первого мужа и практически бескровно уломала ее приютить до обеда (всегда любила эту формулировку, наивно привязанную к переменной величине неизвестно чьего режима) впридачу к родным еще и альтернативных внуков (тоже неплохо звучит). Оставила записку безмятежному мужу-два, впихнула сонных Мишку и Марьяну в квартиру слева, дала указания первому мужу и, не выслушивая его уточнений, плавно переходящих в понятно что, помчалась на работу.
Раскочегаривался горячий, пыльный и на редкость удачный летний день. Пробок не было даже на мосту, и Юльке удалось в рекордные сроки добраться до метро, а в метро никто почему-то не прыгнул на рельсы и вообще не отмочил ничего такого, из-за чего обычно на час-другой останавливают поезда. Так что до телецентра Юлька добралась на сорок минут раньше начала планерки и вообще раньше всех в "Горячих вестях" (не считая горемык-международников, которые заступали на дежурство в четыре), раньше даже Ивана Михалыча, всегда, как боевой штык, прибывавшего на руководящий пост за полчаса.
Так что именно Юлька поврубала в ньюз-руме все четыре кондишена по углам - маленькое доброе дело друзьям и коллегам, - затем сварила себе кофе и засела за комп. Первым делом она разослала мейлы ребятам из будущей съемочной группы "Глобального потепления": готовность номер один, короче, вот-вот. Вторым делом начала шариться в нете по местам предполагаемых локаций: но это движение она проделывала настолько регулярно, что никакие сайты и даже форумы не успевали как следует обновляться. Начали сходиться другие журналисты, она махала им, не оборачиваясь, через плечо, но планерка пока не начиналась, и третьим делом Юлька вошла в поисковик и набрала от балды: "Дмитрий Ливанов".
Как ни странно, в сети его оказалось дофига, куда больше, чем она рассчитывала: у себя на родине (отхватившей в разы больший сегмент интернета, чем наша страна) он, таки-да, популярен и крут, не без удовольствия признала Юлька. Во всех сетевых библиотеках весомыми файлами лежали его романы, сборники публицистики и стихов, надо бы скачать в наколенник и как-нибудь, когда будет время… то есть никогда, но мало ли. Были еще бесчисленные ливановские интервью, рецензии на его книги в солидной северной прессе и журнальные колонки за его подписью (ага, неплохо, почитаем, в них-то гораздо меньше букв). В инет-картинках имелись обложки книг и фото во всех ракурсах знакомой впечатляющей фигуры, а также, крупно, ухмыляющейся либо глубокомысленной физиономии. В блогах Ливанова поминали только со вчерашнего дня сто с чем-то раз. И даже, вконец добив Юльку, сраженную столь массированным потоком инфы, существовало и любовно обновлялось чуть ли не каждый день специальное сообщество livanov_dm.
Его-то она и принялась листать - и тут же, в самом верхнем посте, наткнулась. Он говорил ей об этом тогда, на базе, она уже успела и проникнуться, и восхититься - но сейчас, в письменном виде, легализированное доступным каждому интернет-пространством, оно смотрелось совсем по-другому, еще чудеснее, еще невероятнее. Таких совпадений просто не бывает, с восторгом думала Юлька, лихорадочно скользя глазами по длинным строчкам, в которых не сразу обнаружила первичные признаки стихов (вообще-то поэзию она честно, без понтов, не догоняла). В рифму, надо же. А потом скажут, что мы сговорились, и пускай говорят, тоже пиар; скажут, будто он первый придумал, а вот это нефиг, наш сценарий уж точно будет постарше, чем вот это "внимание, эксклюзив", и тоже, можете проверить по датам, выкладывался избранными кусочками в блоге, в комьюнити документалистов.
Я же сразу почувствовала, что у нас много общего, но была уверена, будто у него запросто получается так со всеми. Совпадение на основной, несущей, главной волне, контакт в параллель, в слияние, в общность, где уже возможно практически все… ну почти. Почти, потому что я ведь не полная дура, я все понимаю, вижу насквозь весь его давно и стократно отработанный арсенал, ни на секунду не собираюсь вестись и верить…
"Глобальное потепление". Раньше, чем мы с ним встретились.
Параллель, совпадение, чудо.
Тут ей и закрыл со спины глаза Денис Мигицко, нечего тут угадывать. Чуть откинувшись назад, затылком на мягкий Денисов живот, Юлька с чувством продекламировала по памяти:
- …и когда-нибудь все оно рухнет в тартарары.
- Чего?
- Начитку нарабатываю, - пояснила она. - Термометр настроен… рухнет в тартарары… самое оно. Язык сломаешь.
- Это называется "аллитерация", - заглянув ей через плечо, растолковал филолог Мигицко. - Новый Ливанов, ни фига себе! Надо распечатать. Ни черта ты не понимаешь в поэзии… Чопик.
Последнее слово, а именно ее фамилию, он выговорил как-то странно. Другим, неуверенным, дрогнувшим голосом, отпустив к тому же, а скорее, отдернув от нее руки. Юлька вопросительно обернулась.
Но вопрос ей задал сам Денис:
- А что ты вообще тут делаешь?
* * *
- Красота! - возопил вконец бухой и жизнерадостный Паша. - Скажи, Димка, красота?
Чтобы адекватно отреагировать, Ливанову пришлось бы отвлечься от Алиного аккуратного ушка, в которое он шептал свои соображения по поводу банановой книгоиздательской отрасли в целом и отдельных ее представителей в частности. В купальнике исполнительный директор смотрелась о-го-го. Бюст у нее оказался на пару номеров круглее, чем притворялся под платьем, а животик был небольшой, мягкий и слегка пружинящий под рукой. Ливанов предпочел не отвлекаться.
- Красота, Паша, - отозвался он. - Ты обалденно все организовал. Ты лучший из моих заграничных издателей, за это я тебя и люблю.
- Дима, перестаньте, - хихикнула Аля, отодвигая его ладонь. - Остров же.
- Ты правда думаешь, что тут повсюду камеры?
- Конечно. Это ведь чья-то частная собственность.
- Черт, - сказал Ливанов, вытягиваясь на шезлонге и обозревая близкий клаустрофобный горизонт. - Ты не объяснишь мне, дорогая, почему мне так хочется презреть чью-то частную собственность, что-нибудь спереть, взорвать или как минимум насвинячить? Именно здесь и нигде больше.
- Наверное, вам надо поменьше пить.
- Не надо! - авторитетно встрял Паша. - Кстати, я тут прихватил кой-чего с презентации. Как ты смотришь, Дим?
Ливанов кивнул, ненавязчиво возвращая руку в исходное положение:
- Наливай.
Пляж состоял из полупрозрачного белого песка явно стеклянного происхождения, песчинки были идеально круглые, как мелкий бисер без дырочек. Море синело по контрасту чистым ультрамарином из тюбика. Шезлонги стояли попарно, деликатно наводя на мысль; Паша притянул по песку третий, и стало совсем уж непристойно. Кроме них, больше никого на пляже не было.
Ливанову здесь не нравилось.
Паша разлил по пластиковым стаканчикам коллекционный коньяк, они выпили на троих, исполнительный директор эротично облизнулась, в ее темных очках отражались две скучные ливановские морды. Позвонил Юрка Рибер, многословный и восторженный, непостижимый на своей бесконечно далекой волне. Похоже, он и мысли не допускал, что, отстрелявшись на Острове, Ливанов не вернется обратно, в лоно судьбоносной в глобальном масштабе дайверской экспедиции. Разубеждать его было муторно и лень. Ты последний романтик, Юрка, за это я тебя и люблю, но, господи, какой же ты дурак. Что-то последнее время вокруг развелось слишком много дураков, хотя казалось бы.
Паша самозабвенно наслаждался островной халявой, ради которой, собственно, все и было задумано. Аля тоже наслаждалась, правда, чуть сдержаннее, в ее планы, догадался Ливанов, почему-то входило еще и продать пару-тройку экземпляров банановой "Валентинки". Мальчика отправили загрузить книги назад в торпеду, тот рванул с ускорением, явно собираясь вернуться и остаток дня тоже оторваться по полной. Собственно, и ему, Ливанову, ничто не мешало…
Если б он не видел происходящего насквозь, не замечал, как не замечали издатели, второсортности этой халявы для бедных, грубой виртуалки от щедрот, отката на неизбежное зло бананового компонента в давно уже отдельной, автономной, самодостаточной островной действительности. Этот пляж, равно как и тот банкетный зал, наверняка специально держат для таких вот случаев, под разнарядку, для шаровиков - чтобы не портили пейзаж. А на Остров как таковой тебя попросту не пустили. Дмитрий Ливанов - недостаточно крупная величина, чтобы удостоиться приглашения на Остров. Даже твое гражданство вряд ли удосужились тут заметить, вписав, а вернее, списав тебя под банановую квоту, в материк, который Острову со скрипом приходится терпеть.
Не так часто Ливанова тыкали носом в некую субстанцию, недвусмысленно и убедительно указывая на его место в системе других, чуждых, по определению высших уровнем координат. В окопавшемся на Острове мире другого бабла, других ценностей и ориентиров вся его жизнь, книги, моральный авторитет обращались пшиком с такой презрительной неизбежностью, что для сохранения лица и самоуважения следовало сопротивляться, напрягая все внутренние силы. А напрягаться не хотелось. Не хотелось вообще нифига - только уехать отсюда.
Однако и самостоятельный отъезд вопреки радужным планам издательской троицы выдоить до дна перепавший им с неизмеримо высокого островного стола великолепный халявный день потребовал бы отдельных усилий. Проще было высидеть. А потом немедленно домой. В эту страну, без которой, оказывается, ему невозможно долго прожить. На Соловки.
Пришла эсэмеска от Катеньки, чересчур длинная для жанра, вызывающая в воображении жалостливую картину тонкого пальчика, бесконечно и неутомимо тыкающего в клавиши. Ливанов отписал "люблю": минимум тыков, а ей хватит не меньше чем на сутки счастья, или что там у нас вместо него. Как бы взять ее с собой, черт, надо продумать, не на глазах же у Лильки, а Лильку я на Соловках никуда не дену. Ладно, как-нибудь в следующий раз.
Запыхавшись, вернулся издательский мальчик, почти на бегу сдернул майку и со свистом врезался в синьку поддельного островного моря. Паша подорвался следом, увлекая за собой красавицу-супругу, та пронзительно завизжала и несколько раз призывно оглянулась на Ливанова. Он подмигнул ей вслед - хорошая, правильная баба, достойная чего-то получше этого радостного бананового алкоголика, - и позвонил жене.
Они давно уже общались по телефону междометиями, со стороны в этом шпионском диалоге - как-там-ничего-а-ты-ну-да-все-да-да-пока-целую - не прослушивалось ни малейшей информации, а между тем их разговоры содержали в себе всё. Сплошные знаки-символы, вобравшие в себя все их бесконечные разговоры на протяжении длинной, чудесной и относительно, с поправкой на страну, счастливой совместной жизни. Жизни, заточенной под вечность, хотим мы того или нет - потому что есть Лилька. Достаточное и необходимое условие хоть какой-то вечности.
Спросил про нее. Тоже давно запароленное: "Как Лилька? - Хорошо", - плюс иногда пару коротких ярких деталек, точечно рисующих картинку, на которой все действительно хорошо, почти как в жизни, долгой и счастливой. На расстоянии, по телефону, в жанре краткого и емкого обмена сведениями между опытными резидентами иностранной разведки, эта картинка выходила особенно убедительной. Ливанов порой и сам в нее верил.
- Ничего, - сказала жена. - Приболела.
- Горло? - внезапно охрипнув, спросил Ливанов.
- Да.
В ее коротенькое, почти без гласной, "да", вместился зоопарк и жирафы, и гора мороженого на чайной ложке, и внук Герштейна, восхищенно глядящий в Лилькин разинутый рот, а ты молчал, ты ей позволил, черт, черт! Жена, конечно, ничего не сказала, никогда она не озвучивала упреков, не вербализировала его вину, становившуюся от этого еще более острой и непоправимой. Если бы между ними хоть иногда происходили сцены с потоками компромата и взаимных обвинений, многое, наверное, казалось бы легче. Ну мало ли, дочка приболела, ну горло, ну отец-идиот накормил ребенка мороженым… Пускай бы вспышка, разряд, громоотвод, - но ничего подобного не было, ни малейшей поблажки, на такой вот женщине он женился, и это уже навсегда.
- Я приеду, - сказал Ливанов, судорожно проглатывая что-то жесткое и колючее. - Завтра. Может, сегодня.
- Ждем.
- Целую.
Вернулись Аля с Пашей, мокрые, смеющиеся, в обнимку: наконец-то до этого лопуха дошло, какая рядом с ним роскошная баба. Не отпуская ее плеча в сверкающих каплях-бисеринках, издатель свободной рукой виртуозно разлил по стаканчикам остатки коньяку:
- Ну, давайте, чтоб не в последний раз! Кстати, Дима, чего там у тебя еще есть перевести?