- Поплыли, - сказала Юлька.
И рванула вверх подол сарафанчика.
…На берег она вылезла совершенно обессиленная. Без аквалангов и ласт Ливанов плавал, как ни странно, гораздо лучше, чем можно было подумать, и потому Юлькин бросок вперед с тайной целью оставить его далеко позади не оправдал себя: позади никто не остался, а дыхание безнадежно сбилось, и вообще. Беломорская вода, мутноватая, мягкая и не очень соленая, держала гораздо хуже, чем море на культурном шельфе. Ливанов загребал мощно и широко, не отвлекаясь ни на разговоры, ни на что другое (вот и замечательно), и вскоре даже поспевать за ним стало проблематично, не то что обгонять. Но если он всерьез надеялся, что она, Юлька, отстанет или, чего доброго, запросится повернуть назад… да нет, не надеялся, конечно, просто плыл себе вперед и вперед, как будто так и надо. Он над ней издевался. У него получилось.
На пляж уже выползли и другие любители раннего купания, немногочисленные, но все-таки - необитаемыми Соловки больше не казались. Только лагерный пляж за длинной решеткой был по-прежнему девственен и пуст: побудка в Сандормохе, жаловался Славик, имела место в семь утра, и ему хватало, даже более чем. На море первые этапы подтягивались часам к девяти, после зарядки, завтрака и полного набора малоосмысленных, но обязательных лагерных ритуалов. Юлька прищурилась: нагромождение валунов вдали было почти не разглядеть против света.
- Ну что, - наконец подал голос Ливанов, - жива пока?
- Не дождешься.
- Никогда не сдаваться - оно, конечно, неплохо, - он потянулся, поворачиваясь с боку на бок на песке, словно довольный жизнью тюлень. - За что тебя, видимо, и ценят в твоих новостях. Но, с другой сто…
- В новостях меня, допустим, уже не ценят, - мстительно сказала Юлька. - После того, как кое-кто якобы договорился, блин.
Не собиралась она ему об этом напоминать, но раз уж сам первый начал… пускай знает. Пускай попробует выкрутиться, а мы понаблюдаем, наверняка захватывающее зрелище.
Ливанов резко повернулся к ней лицом, приподнялся на локте:
- То есть?
- У Михалыча строго с дисциплиной, - пояснила она. - И ты должен бы об этом знать, если и вправду когда-нибудь с ним пересекался. Или тоже выдумал?
Он смотрел странновато, в упор, то и дело ритмично хлопая ресницами:
- Подожди, не так быстро. Тебя уволили с работы, что ли?!
- Не бери в голову, - великодушно разрешила Юлька. - Я понимаю, когда всем постоянно врешь, трудно прерваться и сделать исключение. Тем более для какой-то там меня.
Отвернулась, вытянулась всем телом, опустив затылок на песок; придется мыть голову, но ничего, зато кайф. Солнце еще не поднялось высоко, и на бесконечное прозрачное небо можно было смотреть, слегка прищурившись, сколько захочешь.
И реально чуть не заорала от неожиданности - когда ее схватили за плечи, встряхнули, оторвали от песка, приводя в сидячее положение. Сдержав вопль (ибо нефиг), часто захлопала глазами навстречу ливановской физиономии, нависшей близко, чересчур близко, гораздо ближе, чем надо:
- Юлька. Запомни раз и навсегда. Никогда я тебе не врал, а уж тем более так, чтобы создать серьезные проблемы. Ты дура, если подумала на меня, я всегда говорил, что ты дура, за это я тебя и люблю, хотя казалось бы.
Он ослабил хватку, и Юлька высвободилась, поерзав плечами; Ливанов не обратил внимания, продолжая говорить:
- Я твоего Ивана Михалыча действительно знаю, давно, еще по "Пресс-лиге", и я с ним говорил, и он сказал совершенно точно и однозначно, что ты можешь остаться в экспедиции до конца недели, он тебя отпускает. Так и выразился, этими конкретно словами! Понять его превратно было совершенно исключено. Ты мне веришь?
Юлька пожала плечами. Потом улыбнулась. И, наконец, кивнула: попробуй ему не поверить, с его отчаянно вытаращенными, совершенно детскими глазищами, немыслимым образом объединенными общим фронтом с чисто мужским агрессивным напором. Во всяком случае, на гнилую отмазку все им высказанное ну никак не тянуло. Мог бы сочинить и чего-нибудь покреативнее.
- Так ты сейчас где? - озабоченно спросил Ливанов.
- Нигде, - легко отозвалась Юлька. - Из новостей поперли, "Супер-Мост" закрыли. В свободном плавании.
- "Супер-Мост"?
Он сделал смешное движение: будто хотел залезть в карман брюк, но ни брюк, ни, соответственно, кармана, на нем не имелось. Однако, надо же, вспомнил:
- Подожди. Это куда меня звали в эфир, а я…
- Два раза, - безжалостно подтвердила она. - А я его вела.
Ливанов отвернулся, спрятал лицо в ладони, взъерошил мокрые волосы и застонал сквозь зубы; стон постепенно переходил в непечатную лексику, и это было даже не очень противно - настолько трогательно и смешно. Пожалуй, за проигранный подчистую заплыв мы квиты, решила она. Придвинулась ближе, коснулась его плеча и проявила снисхождение:
- Его и так и так бы закрыли.
Он обернулся:
- Слушай, но это же ужас. Я перед тобой получаюсь кругом виноват. Что для тебя сделать, Юлька? Хочешь, я поговорю с нашими журналистами, с тем же Юркой Рибером, устроим тебя где-нибудь на корпункт…
- Ага. Я еще не работала на эту страну. Не переживай, как-нибудь сама.
Но Ливанов все-таки переживал, зримо, преувеличенно, явно неравновесно по отношению к его реальной или нет, но уж точно давно позабытой и прощенной вине, вообще со всех сторон малоадекватно и вместе с тем, похоже, искренне. И совсем уж нелепо, думала Юлька, убиваться по поводу какой-то там потерянной работы, неувязки, накладки, недоразумения, которых сколько угодно случается в жизни, - когда есть подводные насечки на камне, неминуемая катастрофа, глобальное потепление.
- Значит, так, - Ливанов выпрямился и посмотрел на нее в упор сверлящим повелительным взглядом. - Для начала свожу тебя сегодня на тусню по случаю открытия фестиваля. Там намечается закрытая вип-вечеринка, познакомим тебя с кем-нибудь полезным для твоего фильма. Потом будем думать дальше. Я, знаешь ли, очень не люблю быть перед кем-то виноватым. Меня от этого физически крючит - так что придется, Юлька, не отвертишься, при всей своей дурацкой банановой гордости.
И не успела она выдать что-нибудь убедительно протестующее, как он продолжил задумчиво, глядя уже мимо нее, вдоль серебряного соловецкого пляжа:
- А вообще непонятно ни разу, как так могло получиться.
* * *
Юлька пришла подчеркнуто в джинсовых шортах, бахромистых, драных чуть не на самом интересном месте. Честное слово, Ливанов обожал ее донельзя и сообщил ей об этом, мимолетно прощупав дырку насквозь. Юлька попробовала дать по рукам, не попала, захихикала, покраснела, ляпнула какую-то глупость; вообще-то она нервничала, и заметно, как ни пыталась скрыть.
Накрыли в столовой главного сандормоховского корпуса, рассчитанной на одновременное питание десяти этапов (детей в честь вип-гулянки накормили сегодня ужином на час раньше): квадрат из фуршетных столиков посреди огромного помещения смотрелся сиротливо, а оставшиеся столы, расставленные по периметру в два яруса, и вовсе наводили на странноватые ассоциации. Впрочем, для Соловков оно вполне логично и даже где-то стильно.
Когда Ливанов с Юлькой, преодолев рамку и фейс-контроль - драные шорты явно не понравились охраннику, но смолчал, куда бы он делся, даже покривился не слишком, - вошли в зал, основная тусня уже собралась и клубилась, вяловато, трезво, не набрав еще приличного ускорения. Разумеется, их тут же заметил Оленьковский, подпрыгнул, замахал призывно, однако на данный момент он, к счастью, уже выпивал с кем-то: судя по джинсам и блейзеру, повернутому козырьком назад, с человеком новой волны, полным бабла, влиятельным в мире кино, - а потому кинуться навстречу не мог. Ливанов помахал ответно и развернул Юльку в противоположную от Оленьковского сторону, направляя к столу.
- Кто это? - нервно шепнула она.
- Один идиот, - честно ответил Ливанов. - Тебе нафиг не нужен. Что будешь пить?
- Сок. Апельсиновый.
- Не дури. Держи шампанское, раз такая.
Он как раз наливал ей, в несколько приемов, присаживая пену, когда подрулил кинокритик Половцев, самое оно. Писал он поверхностно, нудновато и часто злобно, однако в целом правильные вещи, а в жизни был хоть и наглый не по способностям, но славный и, главное, безотказный, Юльке пригодится.
- Место встречи изменить нельзя! - шумно поздоровался кинокритик; коротким знакомством с Ливановым он гордился и подчеркивал всячески. - Те же на Соловках. И?..
- Это Юлька, - сказал Ливанов. - Не обращай внимания, она никому не дает, даже мне. Как оно вообще по жизни? Программа хоть ничего?
Знакомить женщин с Половцевым можно было только так: во-первых, в нем пробуждался интерес, а во-вторых, развивался в нужном направлении. Но Юлька об этом не знала и очень забавно обиделась; нет, правда, Ливанов влюблялся в нее все больше. Половцев плеснул ему коньяку, и процесс пошел:
- Вечно ты шутишь, Дима. Когда тут была нормальная программа? Отстой, как обычно, даже хуже. Оленьковский "Валентинку" привез, ну да ты, думаю, в курсе. Самое смешное, стопудово чего-нибудь возьмет. А вы актриса, Юля?
- Я документалист, - уронила она, к ливановскому изумлению, совершенно правильным, слегка скучающим тоном. - Вот, запускаюсь на днях с одним проектом, называется "Глобальное потепление"…
- Очень интересно, - очень заинтересовался Половцев. - Расскажите.
Юлька повернулась к нужному человеку передом, а к ненужному пока Ливанову, соответственно, задом, и принялась непринужденно излагать, то и дело прикладываясь к шампанскому и скрещивая ножки, нисколько не замаскированные драной джинсой. По-видимому, зря он за нее волновался: в искусстве быстрого встраивания в бессмысленную на первый взгляд, но пользительную на будущее тусовку она, похоже, давно и прочно преуспела.
Вот и замечательно, умница девочка, да ты ведь и сам лет пятнадцать-двадцать назад затем и посещал подобные мероприятия, чтобы выловить удачу, то и дело принимающую пошлое обличье подвыпившего критика или игриво настроенной чиновной дамы. Разумеется, такие случайные броуновские пересечения неспособны оказать настоящее влияние на судьбу, особенно если дело касается творчества (как надеются все начинающие самовлюбленные бездари), однако ускорить процесс, направить его куда надо таки могут, хотя казалось бы. Другое дело, на выходе оно все равно не имеет смысла; но в Юльке еще слишком много юного, дерзкого, девчоночьего, чтобы по-настоящему понять и поверить.
- По-моему, тебя бросили, Ливанов, - сказала Извицкая. - Или мне кажется?
- Тебе кажется, дорогая, - автоматически откликнулся он.
Обернулся. Она стояла слишком близко, словно и не подошла, а материализовалась прямо здесь, за столиком, меньше чем в метре за спиной. Смотрела блуждающе, ни на чем не фокусируя рассеянный зеленый взгляд; и потянуло болотом, сыростью, ковром из ряски поверх зыбкой топи, по которой ты ходишь уже давно, вот только последнее время ухитрился заставить себя позабыть об этом.
Извицкая была в свободной зеленой тунике, глухой под горло, с длинными широкими рукавами, но точно такой же минимальной длины, как и Юлькины шорты. И ноги у нее такие же стройные и загорелые, отметил Ливанов, единственное, без волосков, золотящихся на икрах, и свежей ссадины на коленке.
- Это и есть твоя банановая журналисточка?
Отвечать ей было нельзя. Стоит ответить - и независимо от его "да" или "нет" все, связанное с Юлькой, еще неопределенное, веселое и захватывающее, как полет на карусели, - посыплется, нивелируется, перестанет существовать, потеряет какой-либо смысл. И тогда останется только топь, бездонная, непобедимая, подернутая тонким слоем ряски цвета извицких глаз. Именно из-за нее, внезапно осознал очевидное Ливанов, из-за вечной склизкой топи под ногами, в этой стране и невозможно счастье. И ведь никуда она не денется, не осушится под воздействием глобального потепления. Единственное, что мы можем поделать - грубым и унизительным самообманом убеждать себя, будто это и есть твердая земля.
- А? - Юлька глянула через плечо. - Ты меня звал?
Звал. Хорошо, что она услышала.
- Познакомься, - сказал Ливанов. - Это Извицкая, она… короче, неважно. А это Юлия Чопик, известная телеведущая и талантливый документалист.
Ага. Намертво сцепившись взглядами, обе встали в симметричную стойку бойцовых рыбок, затем Извицкая сканирующе окинула Юльку с головы до ног, а Юлька Извицкую - с ног до головы. Обе остались недовольны результатом, обе сделали скоропалительные и в целом ошибочные выводы. Ливанов сгреб обеих подмышки и даже сумел удержать в таком положении секунды полторы, одинаково хрупких и теплых на ощупь: никогда я не пересплю ни с той, ни с другой, не почувствую разницы, хотя казалось бы. Отпустил, и обе резко пустились демонстрировать индифферентность ему и друг дружке, набирая на тарелки фуршетную жратву.
Извицкая прорезалась первой:
- Передайте мне вон тот бутербродик, Юля. Спасибо. Читала фрагменты из твоей трилогии, Ливанов, - все-таки она, в отличие от Юльки, знала его давно, знала как облупленного, знала, о чем с ним нужно говорить, чтобы целиком и полностью перетянуть на себя. - Странно, что ты вернулся к стихам.
- Ну и как тебе? - ему и вправду стало интересно. - Не потерял квалификацию?
- Не потерял. Но пишешь на одной технике, согласись.
- Не соглашусь. На одной технике ничего не бывает, даже в строительстве или в сельском хозяйстве. А в поэзии тем более, уж ты-то должна понимать лучше, чем кто-либо, дорогая…
Он пошел развивать литературоведческое, а она смотрела чуть насмешливо, сузив зеленые глаза; все она прекрасно понимала, она понимала гораздо больше, чем ему хотелось бы, чем требовалось для сохранения хоть какого-то личного пространства, островка безопасности, пятачка твердой земли посреди трясины. От Извицкой уж точно не стоило ждать ни помощи, ни пощады. Но рядом была Юлька, и она бросилась, очертя голову, в явно чуждый ей разговор на чужой и малопонятной территории - с лихостью подвыпившего моржа, сигающего в прорубь:
- А мне понравилось! И то, про термометр на Господней стенке, и последнее тоже. Только они у тебя очень грустные. Безнадежные совершенно - вроде бы там и про любовь, а все равно такое чувство, что никому не спастись…
- Боже мой, Юлька, какая ж ты прелесть, - вздохнул Ливанов. - За это я тебя и люблю. Договорились: следующий фрагмент будет веселый и оптимистичный, с безусловным хеппи-эндом. Про нас с тобой!
Он подмигнул ей прямо под носом у Извицкой, чем и одержал некий реванш. За это стоило выпить, и Ливанов наполнил бокалы: Юлькин, и так почти полный, полупустой извицкий, а заодно и подвернувшийся под руку половцевский.
- Ну? За "Глобальное потепление"!
Извицкая вскинула руку с бокалом так резко, что широкий зеленый рукав упал складками к локтю, открыв тонкое предплечье, жест был эротичен и вызвал ассоциации с Островом, с тамошними кристаллическими женщинами. Юлька, и так полуголая, опять еле намочила губы; непорядок, надо бы приложить усилия и все-таки ее напоить, просто чтоб было, на всякий случай. Ливанов покрутил головой в поисках приличного и подходящего для этой цели напитка, и тут к столику подрулил Оленьковский:
- Милые дамы, за что пьем?.. Разрешите, я с вами! Дима, пожалуйста, на пару слов.
Пару слов с Оленьковским являлись, к сожалению, злом неизбежным, его можно было только отсрочить на какое-то время либо, наоборот, отстреляться по-быстрому; Ливанов выбрал второе. Еще раз прижав симметрично Извицкую с Юлькой, он отошел в сторону и в течение четверти часа добросовестно пропускал мимо ушей описание оленьковской многоходовки по отхватыванию приза зрительских симпатий для "Валентинки" с последующим вывезением оной в Канн. Вокруг тусили и клубились уже по-взрослому, в воздухе стоял неравномерный гул и дым коромыслом, охрана при входе расслабилась, среди фестивальных випов то и дело мелькали лагерные шаровики, Ливанов, кажется, углядел и Олю поверх оленьковского плеча, она-то его не заметила, вот и славно. Режиссера занесло чуть ли не до "оскара", и на этой оптимистической ноте Ливанов развернул его, направляя назад к столу, где их с готовностью и поднятой стопкой поджидал кинокритик Половцев.
Ни Юльки, ни Извицкой там уже не было.