Текст: Эта земля давно никому не принадлежит и никому, по большому счету, не нужна. В стране, потерявшей больше трети своей территории, спрессованной в мегаполисах, задыхающейся от нехватки жизненного пространства, огромные площади приморской земли занимают пустыри и свалки, остающиеся после перемещения дайверских поселков. Дайверам эта земля не нужна тоже. Они тоже с трудом замечают, насколько стремительно наступает на нее море.
[Разговор с дайвером, одним из героев блока "Акваланги и пиво". Скорее всего, он косвенно подтвердит вышесказанное, но опять-таки не даст никакой конкретики. Дайверам все равно. Если что, они просто сместятся к северу, продолжая жить, как жили. Они уже так и делают.]
HAT - ДАЙВЕРСКАЯ БАЗА
Стенд-ап: Жить можно везде. Даже здесь (стучит кулаком по ржавой бочке, и база содрогается, отвечая дребезгом и гудением). Собственно, мы так и живем, латая на живую нитку, подвязывая ржавыми тросами нашу рассыпающуюся страну. Мы привыкли ко всему, мы готовы не замечать любые трудности, включительно с глобальным потеплением. Но уровень воды поднимается, это легко проследить и тут.
[Аква-камера погружается под воду, скользя вдоль конструкции дайверской базы, и компьютерная графика отмечает насечками степень ржавчины, границу обрастания водорослями и моллюсками и т. д.]
Текст: Глобальное потепление - не катастрофа прошлого, которую мы благополучно замяли и забыли. Это наша данность, наше неотвратимое будущее. Мы не боимся его, и это уже хорошо, но явно недостаточно. Если мы не поймем наконец, что необходимо измениться, чутко и гибко реагировать на происходящее, сделать, наконец, нашу жизнь другой, адекватной новым условиям, - то в какой-то момент нас все-таки захлестнет пеной, утащит в тартарары. Целиком и полностью, вместе с нашей идиотской слепой смелостью, безответственностью и нежеланием что-либо менять.
HAT - НАША СТРАНА (какое-нибудь очень красивое место) Стенд-ап: Нам здесь жить. Может быть, все вокруг станет совсем другим. Может быть, уже совсем скоро. Не в наших силах остановить то, что априори сильнее нас, - но мы можем внести в новую картину мира свое, живое, творческое, а если постараемся, даже и прекрасное. У меня четверо детей. Мне кажется, постараться стоит.
ЗТМ
ТИТРЫ
УРА!!! "ГЛОБАЛЬНОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ" ПРОДОЛЖАЕТСЯ!!! Новый отрывок из эпической трилогии в стихах Дмитрия ЛИВАНОВА!
запостил в комъюнити livanov_dm Виталий Мальцев aka vital
Где-то здесь, между нордом и остом -
и на карте отыщешь едва -
есть затерянный маленький остров
под названием скромным К-2.
Пару метров над уровнем моря,
скалы, травка и каменный грот:
в нем, дворцов и иллюзий не строя,
одинокий отшельник живет.
Среди волн и прибойного шума
он в бинокль наблюдает Луну -
раньше рядом была Джомолунгма,
но недавно просела ко дну.
Это плохо, не булькнуть бы следом,
здесь бы жить, по идее, всегда…
У него ноутбук с интернетом
и ручная морская звезда.
Он глядит в горизонт безотрадный,
курит трубку с морскою травой,
ловит рыбу, и сушит гирляндой,
и давно уж не ждет никого.
Друг, уплывший с девятой волною
(было времечко - только держись!),
все кропает имейлы запоем
про подводную лучшую жизнь:
"Аква-Сити, старик, ты бы видел -
все по разуму, все для людей!
Мы с ребятами, Васей и Витей,
вспоминаем тебя каждый день.
Ну, горбатимся все будь-здоров мы,
ты не думай, что тут коммунизм,
места нет никому на готовом -
мы все глубже спускаемся вниз.
Нынче строим на бренных останках
незапамятных, древних времен…
Мне почти просверлил барабанки
непрерывный кессоновый звон.
Но зато по викендам на бунах
отрываемся в дупель и прах!
Правда, баб в ихних гидрокостюмах
поиметь невозможно никак.
В этом смысле-то глухо и тупо -
но вообще ничего, можно жить.
У меня трехотсековый купол,
и беру батисферу в кредит.
Спирт саргассовый гонится чистый,
ничего не скажу за еду…
Приплывай, здесь нужны программисты,
я тебя тут с кем надо сведу".
Отвечает он коротко: брат, мол,
ты всегда был в строю и в седле,
поздравляю, завидую, рад бы -
но уж как-нибудь тут, на земле.
Я привык, понимаешь ли, друг мой,
видеть небо, готовясь ко сну…
Где когда-то была Джомолунгма,
опускается солнце в волну.
И, посерфив по серверам дальше
(вэ-вэ-вэ ливжурнал точка ком),
он звезде по прозванию Даша
насыпает на ракушку корм.
…Но однажды, лишь кончил он бриться,
поворчав на коннект и жару,
что-то вроде буйка или птицы
замелькало в волнах поутру.
Он, сощурясь, смотрел против солнца
(черт, засунул бинокль где-то в грот…)
Кто сказал, что она не вернется?
Я же знал, я же верил - и вот!
Зыбко замерло все во Вселенной,
и вода отступила от скал -
и на берег явилась из пены та,
которую он тут и ждал.
Волны дыбились, будто мустанги,
в ярких брызгах дробились черты…
Отстегнула, смеясь, акваланги
и сказала: "Не надо воды".
14. Соловки + другие места
Утром Ливанов явился к дверям соседнего номера уже свежий и бритый, в чистой футболке и с еще влажной вымытой головой. Очень не хватало климатокомнаты со снегом или, на худой конец, безнадежно пропущенного рассветного купания, ну да ладно. Перед дверью он выпрямился, расправил плечи. Согнул палец и постучал.
Никто не ответил и, начиная слегка тревожиться, хотя казалось бы, Ливанов постучал снова. Прислушался: уловил возню и перешептывания, плавно сошедшие на затаившуюся тишину - словно осели чаинки на дно стакана. Стукнул уже кулаком, взбалтывая осадок со дна и вслушиваясь напряженно, только что не прикладываясь ухом к створке, в шелестящую перепалку неопознаваемых шепотов. Что она себе думает? С кем?!
Дверь распахнулась, едва не дав ему по носу.
- Где ты был?!
Наш чертенок в ночнушке стоял на пороге, подсвеченный сзади в золотистое облачко нечесаных косичек, смотрел прямо и обвиняюще. Ничего в ней не было от жены, умевшей без единого слова упрека захлестнуть его волной невыносимой вины. Лилька реагировала точно так же, как повел бы себя в аналогичной ситуации сам Ливанов: резко, возмущенно, обиженно, а на обиженных - сами понимаете.
Рассмеялся, подхватил на руки:
- Как ты здесь? Не скучала?
- Нет, - с достоинством отозвалось оскорбленное солнышко. - Мы с Марьяной играем в кинофестиваль. А ты вчера набухался, я знаю.
- Я тоже играл в кинофестиваль, - сказал он в свое жалкое оправдание. - Марьянчик, привет. А где мама?
Мини-Юлька, тоже растрепанная и в пижаме, приложила пальчик к губам:
- Т-с-ссспит.
Ливанов огляделся - и увидел.
На коротеньком, в полтора метра, совершенно не приспособленном для сна диванчике, на боку, подтянув коленки чуть не к подбородку и обхватив их руками, будто опрокинулась набок в своей излюбленной сидячей позе. Совсем голая, если не считать почти сползшего на пол диванного покрывала, такая маленькая, смешная, совершенно моя. Если б не знать точно про свою ночевку в другом номере, то и не усомнился бы, что уже. Да и какая разница, если оно вопрос времени, настроения, тонкой гостиничной стенки, спящих детей, творческих планов - броуновского переплетения случайностей и мелочей, которые рано или поздно все равно сойдутся в контрапункте, куда они денутся, и не столь уж важно, как скоро, где именно и в этой ли жизни.
Юлька проснулась и посмотрела на него, щурясь и смаргивая заспанными ресницами. Тоже вспоминает, было ли что-то вчера; Ливанов расхохотался, и она взметнулась вверх, словно пружина:
- Ты чего?!
- Доброе утро. Оделась бы при детях.
По идее, она должна была резко прикрыться покрывалом, вздернув его край в зажатом кулачке под подбородок, - но вместо этого недоуменно пожала плечами, встала, выпрямилась во весь рост, потянулась (Ливанов чуть было не сделикатничал, не отвел глаза, хотя казалось бы) и прогулочно направилась в ванную, подхватив с кресла пестрый сарафанчик. Лиля проводила ее восторженным взглядом, а Марьянка и внимания не обратила, каждый день, наверное, наблюдает такое.
Я бы тоже не прочь - каждый день.
Обратно она появилась ненормально быстро, уже при полном гламуре, каковой так демонстративно проигнорировала вчера, собираясь на предфестивальную вечеринку. А сегодня у нас, кстати, торжественное открытие, припомнил Ливанов, и надо быть, обещал Оленьковскому толкнуть со сцены пару слов про фильм, да мало ли что я ему обещал, - нет, все-таки надо, соловецкое начальство тоже ведь ждет этих самых пары слов, да и Юльке церемония должна понравиться.
Все общелагерные мероприятия на Соловках проводились с запредельным размахом, ничего более грандиозного Ливанову за всю жизнь видеть не приходилось, хотя казалось бы, в этой стране. Билеты на открытие Соловецкого кинофестиваля продавались по всему побережью, обсиженному иностранными и отечественными туристами, и те с готовностью выкладывали бешеные бабки за самое скромное место с краю двести какой-то трибуны, плюс прокат дорогущей оптики, разумеется. О вип-секторе в свободной продаже и речь не шла, да и с шаровиками из числа лагерного персонала тут было до странного строго: по правде говоря, Ливанов не был уверен, что сумеет без проблем провести с собой Юльку.
Сумею-сумею, решил он, оглядывая ее, красивую, свежеумытую, смеющуюся, с влажными висками и мелкими капельками на носу и плечах. Самое время насовершать каких-нибудь подвигов - не для нее, она и без того моя, а просто потому что так будет прекрасно и правильно.
Редкое, эксклюзивное ощущение гармонии мира и нас двоих в нем. Стройное, как доказательство теоремы, фантастическое, как волшебная сказка. Максимально приближенное к счастью.
- Кто первый заплетать косички? - спросила Юлька.
* * *
Толпа была бескрайней и бестолковой, словно культурный шельф, из которого торчали стволы сосен. По мере приближения к главной открытой сцене Соловецкого комплекса она становилась все гуще, и продвигаться вскоре стало проблематично, а тем более с детьми. Честное слово, думала Юлька, лучше б я оставила Марьяну в отеле. Но Ливанов Лильку брал, поэтому данный вариант отпал по умолчанию, как спелая ягода клюквы с развесистого кустика.
- Давай лучше я возьму обеих за руки, - озабоченно предложил Ливанов. - А ты держись следом, не потеряйся.
- Я ухвачу тебя за хвост, - пообещала Юлька.
- Это не хвост, - бросил он, подмигивая через плечо; и тут же сам расхохотался, как будто выдал нечто бог весть какое смешное. Несколько человек вокруг оглянулись, узнали величину и даже слегка посторонились, давая не то что бы дорогу, но некоторую брешь, куда Ливанов и устремился с энергией ледокола, таща девочек на буксире, словно превентивно спущенные на воду шлюпки. Крушения пока никто не терпел, вот и славно. И вообще, он у нас из тех, кто всегда и всюду остается на плаву, удерживая вокруг себя и всех, кому посчастливилось оказаться рядом.
Сцену было видно издалека, то есть не собственно сцену, а лазерный купол над ней, по которому бежали разноцветные лучи, расчерчивая светлое еще небо то синусоидами, то зигзагами, то звездами. Постепенно, словно подкручивали колесико регулятора звука, наползала музыка, пока еще заигрывающе легкая, но уже с нотками парадной торжественности. Еще чуть-чуть - и рванет на полную, уверенно предсказала Юлька. Несколько лет назад она снимала тут как раз этот самый кинофестиваль, правда, закрытие, и то было нечто. Ужас, сколько в этой стране лишнего, нерастраченного, не пущенного вовремя на что-нибудь полезное гонора и бабла.
Марьянка что-то спросила у Ливанова, тот, наклонившись, ответил. Юлька не разобрала ни слова, а пока пыталась, между ними вклинилась чья-то спина, которую пришлось огибать молниеносным маневром. Пожалуй, и вправду пора вцепиться ему в какой-нибудь хвост, или что там у нас в ассортименте. Вцепиться и уже не отпускать, а лучше всего как-нибудь извернуться, что-нибудь придумать и выйти за него замуж.
Толпа стала совсем уж непроницаемой и наконец остановилась, вязкая, как желе. Видимо, первый внутренний кордон, сообразила Юлька; вообще-то билеты и пропуска у всех проверяли еще при входе на территорию, но не могут же соловецкие не усложнить жизнь себе и людям до немыслимого предела! Таких кордонов обычно выставляют штуки три, предупреждал Ливанов. С оцеплением, рамками, металлоискателями и дрессированными спаниелями, все как полагается. Допустим; вот только зачем мы взяли детей?
Впрочем, с детьми тут были многие. Почти всем купили при входе лазерные рожки или антенны на пружинках, пружинки звенели под рамкой, детей заворачивали и заставляли проходить снова, уже безрогими. Ливанов тоже зазвенел, вынул из кармана связку ключей и, потрясая ими, прошел еще раз с тем же результатом; караульные солдатики посмеялись и пропустили. Все его здесь знали, всё ему было можно. И зря эта, как ее, Извицкая разводила вчера панику, холодную и зыбкую, словно ее болотистые глаза.
Но на последнем кордоне при входе в вип-сектор к ним все-таки придолбались:
- Ваши пригласительные.
- Это со мной, - сказал Ливанов, показав уголок синей бумажки.
Выпустив на мгновение Лилькину руку, подвинул Юльку поближе к себе, группируя ее с детьми в одно компактное образование, вроде ручной клади. Из вип-сектора уже призывно махал с трибуны кинокритик Половцев, огромный бинокль подпрыгивал у него на груди. Ливанов тоже был с биноклем и к тому же по-приколу в капитанской фуражке, выбранной сегодня утром на сувенирном лотке среди арестантских шапочек и роб. Шла она ему примерно как быку прикид от-кутюр.
Однако мрачный охранник в камуфляже без погон и голубом берете без кокарды выглядел в разы более ряженым. Ливановскую бумажку он не просто выдернул в руки, но и придирчиво осмотрел с обеих сторон. Вернул, поднял глаза:
- Пригласительные на женщину и детей.
- На детей? - артистично изумился Ливанов.
Юлька восхитилась. Похоже, он был намерен, со вкусом пропедалировав тему ущемления детских прав, ее (женщину) вообще отодвинуть в поле невидимости, на слепое пятно, с тем, чтобы уже не имело значения, есть она или нет: а что, гениально вполне. Ливанов между тем уже развивал заданную тему, все больше входя во вкус, напирая корпусом, размахивая пригласительным и сотрясая воздух собственным звучным именем.
- Ливанов, - повторил охранник.
Повторил негромко - великий писатель, кажется, и не заметил, увлеченный обличительной речью; его ладони трогательно возлежали на детских головках, из которых одна нетерпеливо ерзала вместе с рукой, а другая не шевелилась, привычная ко всему. А ведь у этого камуфляжного явно микрофон за воротником, сообразила Юлька, и наушник под беретом. Ну?..
- Дмитрий Ильич?
- Дмитрий Ильич, - прервавшись, с легким сарказмом подтвердил Ливанов; о пользе умения читать (если не книги, то как минимум буквы на пригласительном) он умолчал, хотя казалось бы.
- Проходите.
Подмигнул торжествующе - ага, вот видишь, а ты сомневалась, мне таки можно, можно все, потому что знают, ценят, уважают в этой стране! - и они прошли в вип-сектор, Ливанов с девочками неторопливо и гордо, а Юлька проскользнула по-быстрому, мало ли. Устроились на полупустой трибуне на пару-тройку рядов ближе, чем критик Половцев, ибо нефиг. Лилька отобрала у папы бинокль, и они с Марьяной, слипшись лбами, принялись разглядывать сцену и трибуны, похожие на пиксельное изображение гигантского неотформатированного диска. Пиксели двигались, перетекали, роились, как будто силясь все-таки образоваться в связную картинку, которая все равно ломалась, рассыпалась, растворялась в дробности и хаосе…
И тут грянуло.
Как Юлька и предсказывала. Во всю мощь динамиков и запредельный надрыв оркестра, со всей широтой соловецкой души и напором неоспоримой правоты, грохотом величия и фанфарами гордости, чеканным кирзовым ритмом и непроходимой тупостью поэтического жанра - рванула громкая патриотическая песня, какими открывали и закрывали абсолютно всё в этой стране. Лично Юлька от них балдела, а Иннокентий вообще как-то начал было собирать коллекцию фонограмм, но быстро бросил, не вынесла тонкая душа художника.
Более точной и безжалостной метафоры этой страны не получилось бы выдумать при всем желании. У патриотических песен имелись, естественно, авторы, обычно заслуженные поэты и композиторы, но даже в это верилось с трудом: каждая из них казалась настолько законченной и монолитной, будто возникла сразу в готовом виде, вся и целиком. В них потрясал не столько кондовый идиотизм так называемой музыки и всегда беспощадно разборчивых слов, сколько именно эта цельность, окончательность явления - а еще серьезность, бесконечное отсутствие даже намека на какую-либо иронию или, не приведи господи, юмор. Ни в коем случае. Не в этой стране.
Юлька покосилась на Ливанова. Ужасно хотелось, чтобы он тоже глянул искоса, улыбнулся заговорщически: мол, ага, понимаю, прикалываюсь, тащусь - нет, ты слышала, какая прелесть? Но он сидел прямо, без улыбки, слегка кривясь, как если бы случайно взял в рот что-то откровенно несъедобное, сплюнул, но привкус, черт возьми, остался. Все-таки они тут все, без исключения, слишком всерьез принимают свою страну во всех ее проявлениях. И он тоже.
Тут она сообразила, что на поясе уже, наверное, черт-те сколько надрывается мобилка.
- Да? - Юлька намертво прижала телефон к уху, закрыв другое сложенной лодочкой ладонью.
- …ловках? - донесся из сотовых дебрей гулкий мужской голос.
- Да, - сказала она, соображая на ходу, что звонит, видимо, Сева Палий: он никогда не здоровался и не представлялся, не допуская и мысли, что кто-нибудь может не опознать его по голосу. Юлька обычно опознавала, хоть и звонил он ей, понятно, раз в пятилетку - но не в таком же, блин, грохоте.
Сева тем временем что-то вкручивал напористо и эмоционально; Юлька ни слова не разобрала, заткнула как следует, до звона, свободное ухо и заорала на весь вип-сектор:
- Чего тебе?! Тут музыка, не слышно!!..
- …го-во-рю же, - он начал скандировать, это помогало. - Сроч-но! От-ту-да! Скоро там у ва… - голос снова растворился в мощном припеве, но основное до нее, кажется, дошло. Ни фига себе! И с чего бы?.. и как он себе представляет?!
- У меня дети в лагере!!!
- Бери своих де…