- Сам не выдумывай, - перебила Одиссея жена, - какая она у тебя живучая, эта привычка произносить лишние звуки, сколько лет живешь на Понтее, в два раза больше, чем на своей Земле, да, видно, горбатого могила исправит. Тогда, после носорога, мне твой бульон, конечно, пошел на пользу, это верно. Но теперь, сам же понимаешь, - совсем другое дело. Нынче мое нутро уже износилось, что ни день, то какой-нибудь орган выходит из строя. Сегодня противоатомная и противохимическая защиты отключились, завтра, надо ожидать, антипрогрессивная железа перестанет функционировать, а уж там, если ничего непредвиденного не стрясется, сердце и мозг…
Наутро бедняжке стало лучше, видимо, в последний раз. Ее сознание было ясным, голос слабым, но отчетливым.
- Устал? - спросила она мужа участливо.
- Да ладно, какая там усталость, - махнул он рукой и через силу улыбнулся, - ты-то как?
- О! Такое ощущение, что сейчас полечу! - она еще находила силы шутить, - я ночью теряла сознание, говорила чего?
- Да нет, собственно… Разве что на вашем птичьем языке…
- Вот, вот, вот! - Пенелопа даже попыталась приподняться на подстилке, - именно об этом я и должна тебе кое-что сказать, кое-что открыть. У меня ночью, наконец, отключилась антипрогрессивная железа, будь она неладна… Доводилось тебе когда-нибудь беседовать с понтеянином, у которого не работает антипрогрессивная железа?
- Может, тебе лучше поберечь силы? - робко вставил Одиссей свое слово в горячечную речь умирающей, до него, наверное, плоховато доходил смысл слов, он видел лишь лицо, так страшно изменившееся, - я ведь давно не исследователь…
Не ждал уже сын неба никаких откровений, не хотел их. Он, честно сказать, считал, что уже ничего здравого не услышит от родного человека…
Пенелопа это поняла, в глазах ее мелькнуло нечеловеческое отчаяние, она, собрав последние силы, крепко вцепилась в руку мужа острыми ногтями. Впрочем, это только ей показалось, что она вцепилась, на самом деле ее рука была очень слабой и холодной. Но привлечь внимание ей все-таки удалось.
24
- …Птичий язык, говоришь, мессия ты наш!.. Да, ты давно не исследователь, более того, никогда им не был. Ты просто чудо. Значит, птичий язык… Значит… так. И тебя не поразило, не заставило задуматься то, с какой быстротой мы освоили твою примитивную речь, твои жалкие несколько сотен слов…
Не заставили тебя задуматься и твои раскопки, и твои анатомические изыскания. Устройство нашего общества тебя обрадовало, но не поразило совершенством.
Все правильно. Ты быстро приспособился.
Но как смешно ты пытался тащить нас к прогрессу, помнишь? Помнишь, самострел, колесо, рычаг, а потом еще огород? Немало нашего народа угробил ты по своему невежеству. Но мы были не в обиде, потому что любой другой на твоем месте наделал бы не меньше бед.
Так вот, знай. Наша цивилизация на сто тысяч лет древнее вашей. Даже чисто биологически мы стоим неизмеримо выше вас. Мы прекрасно приспособлены к существованию в малопригодной для жизни среде.
У вас же все впереди. В сущности, вы - наши дети. Это мы давным-давно посетили вашу Землю, нашли вас, четвероногих и совершенно безмозглых. Благодаря вам мы получили важнейшее подтверждение гипотезы о нашем собственном прошлом.
Но ваш путь развития тогда просматривался далеко не однозначно. Стрелка эволюции не знала, куда ей лучше всего качнуться, туда или сюда.
Кто знает, возможно, мы были не совсем правы. Или вовсе не правы. Никакого судьи над нами нет и не будет. Только мы сами и есть судьи.
Так или иначе, мы сочли возможным придать эволюции наиболее верное, по нашим понятиям, направление. И вы стали людьми. По-моему, вы довольны этим. Но, вполне возможно, без нашего вмешательства стали бы сверхлюдьми, Или недолюдьми. Но мы так устали от вселенского одиночества! Так устали…
С тем и вернулась межзвездная экспедиция на Понтей. Надо было решать свои текущие дела, не могли же мы ждать вас, сложа руки. Текущих дел, как всегда, хватало.
В аккурат в очередной раз на повестку дня встал вопрос о счастье. Нам все казалось, что еще одно усилие, еще пол-усилия, и абсолютное всеобщее счастье будет достигнуто. Это и вам казалось? Ну, еще бы!
Да, и вы, и мы то и дело приходили к выводу о невозможности абсолютного счастья. Но вместе с этим выводом сразу возникала какая-нибудь малюсенькая лазейка на противоположную сторону окончательной истины, и через эту лазейку рано или поздно опять исчезала наша трезвая убежденность.
"Господи! - вскричали мы однажды в отчаянии, - да неужели так-таки и нет ничего нового во Вселенной!"
Ого! Конечно, этой интернациональной, интерпланетной горечи миллион лет или уже даже миллиард, но в глубине сознания не может не скрываться искра надежды на хотя бы одно исключение из безжалостного правила. На хотя бы одно!
…В общем, на самой вершине прогресса абсолютного счастья не оказалось. Дальше идти было некуда, а куда-нибудь идти необходимо, и мы повернули назад. Постепенно в нас новый орган возник под влиянием естественной эволюции, либо мы создали его сами усилием воли, что совершенно не исключено, либо еще как. Железа антипрогрессивная. Антипрофиз.
У нас остались физическое совершенство, наследственная память, заблокированная, правда, антипрофизом, но каким-то образом то и дело влияющая на наше поведение. Вернулось единство с возрожденной, самовоспроизводящейся природой, установилось равновесие численности нашего поголовья.
А тут неожиданно являешься ты, чтобы сообщить о вашем нравственном и физическом созревании. Являешься, требуешь внимания, а мы-то уже далеко-далеко! Мы уже не ищем счастья в контакте с братьями по разуму, потому что его там нет. Мы теперь рождаемся детьми, живем детьми, умираем почти младенцами. Только вспыхнет перед самым концом ослепительный свет, а тебя уже и нет в природе…
Однако ты внес в нашу жизнь существенное разнообразие. Особенно в те годы, когда так усердно играл роль сверхъестественного существа. Жаль, что перестав быть богом, ты затерялся среди нашего человечества, стал личностью серой и скучной. Но зато мне ты доставил много приятных минут. Особенно, если не занимался ни огородом, ни стройкой.
О, господи, Дуся мой, Дуся, спасибо тебе!.. Спасибо тебе, дурачок ты мой дорогой, мой родной пришелец!..
И последнее. Главное. Ты можешь, если захочешь, вернуться на свою Землю. Что тебе моя могила? Что тебе дети, которые скоро окончательно забудут нас, а вспомнят лишь на последнем рубеже своем? Улетай. Если хочешь. Это просто. Надо лишь встать на то место, где был твой звездолет. Надо вытянуться изо всех сил… Зажмуриться… Надо поверить… Надо приказать себе: "Домой!"… И нуль-переход произойдет… Может произойти… Должен… Мы когда-то запросто уходили в подпространство и оказывались в любом месте Вселенной… Ты - почти как мы… Попробуй… У тебя может получиться… Прощай…
25
Последние слова Пенелопа произносила уже едва-едва, силы оставляли ее навсегда. И, конечно, она не видела, что Одиссей уже давно не воспринимает ее речь, что он только чудом не падает рядом с ней, ибо сознания в нем нет. Он несколько минут находился в состоянии, близком к эпилептическому припадку, разбитость в теле и разброд в мыслях еще долго не давали ему сосредоточиться целиком на факте смерти близкого человека.
А требовалось торопиться, меньше суток оставалось до похорон, которые, он это сразу решил, должны были стать самым заметным на Понтее событием за многие десятилетия, "и может быть, и века. Одиссей немало смертей повидал на Понтее, притерпелся как-то к всеобщему равнодушию по отношению к усопшим, сам стал равнодушным, но тут что-то в нем словно бы ожило.
Перво-наперво он решил наготовить для поминок провианта. Ого, такой королевской охоты давненько не случалось если не во Вселенной, то уж в галактике точно! В иное бы время пришлось собирать временный охотницкий коллектив, выслеживать зверя, гнать его несколько дней, терять соратников. Но на сей раз Одиссей решил презреть условности.
"Автомат-то на что!" - вспомнил он вовремя. Слегка помутилось в глазах от такой мысли, но сразу и прошло. Хватило здравого смысла сперва проверить оружие. И, конечно, оно оказалось в ужасном состоянии. Еще бы год-два, и совсем пропало от ржавчины, Поэтому около часа ушло на чистку ствола.
Зато потом сын неба отвел душу за всю жизнь. Он вышел на тропу, по которой самые крупные звери ходили на водопой. Первый же зверь чрезвычайно обрадовался встрече, ведь двуногие никогда поодиночке не появлялись во владениях этого хищника. "Вот так удача!" - должно быть, подумал он.
А Одиссей как шарахнет в него очередью, вот и удача. А потом он еще палил и палил, пока животные не поняли, в чем дело, и не разбежались в панике. Видимо, у сына неба его антипрофиз еще находился в зачаточном состоянии и не всегда срабатывал или срабатывал как-нибудь половинчато.
Таким образом, мяса для поминального обеда было наготовлено достаточно. А еще как раз в огромном глиняном жбане настойка из сладких корешков доспела, словно чувствовала надвигающуюся серьезную потребность в себе. Пенелопа даже и не знала, что ее муж под старость опять занялся химическими опытами. Дело было за гостями, или как они там называются, провожающие человека в последний путь, а потом участвующие в поминальном застолье. Может, граждане соболезнующие?..
С гражданами соболезнующими оказалось сложнее. Одиссей до поздней ночи бегал по лесу, оповещал соседей, что было нелегко без какого бы то ни было транспортного средства, да еще шалаши стояли в лесу куда реже, чем дома в земной деревне. Удалось оповестить семей сто, но уверенности, что они все поняли и явятся в назначенный срок, не осталось. Дикари либо действительно забыли напрочь русский язык, либо морочили сыну неба голову.
И, действительно, за два часа до назначенного срока возле Одиссеева стойбища было лишь две семьи родственников и больше никого. Зятья посматривали на тестя исподлобья, кидали сердитые взгляды на жен, но помалкивали, лишь изредка кратко взрыкивая на забывающих о скорбности момента ребятишек. Ребятишки прекращали шум, но, конечно, не надолго.
Само собой, большинству понтеян и такое количество провожающих на тот свет было в диковинку. У них смерть отдельного человека никогда не ослабляла абсолютного счастья народонаселения. Стало быть, Одиссей уже мог быть уверенным, что мероприятие запомнится аборигенам надолго. Но какое-то необыкновенное упрямство крепко засело в нем, неизвестно откуда взявшись, какое-то неистовство.
- Ладно, сидите пока, - сказал сын неба родственникам, - не вздумайте смыться, все равно начнем в назначенный час, как я сказал. Вы, Машутка и Юдька, займитесь, что ли, обедом, а вы… в общем, мужики, натаскайте им воды и хвороста. А я сейчас…
И Одиссей отправился по соседям с напоминанием, не забыв, конечно, прихватить свой неизменный автомат. И правильно сделал. Потому что соседи, в большинстве своем, похоже, собирались проигнорировать скорбное торжество. В общем, Одиссей гнал нерадивых гостей пинками, прикладом, орал на весь лес, и гости шли, куда их приглашали, почти безропотно, а некоторые даже вприпрыжку, видимо, они сильно отвыкли от такого обхождения.
Но жалкие единицы соболезнующих ерепенились всерьез, даже выкрикивали невпопад отдельные сохранившиеся в мозгах русские словечки, так что пришлось Одиссею для острастки даже стрельнуть несколько раз поверх голов. Это подействовало.
Таким образом, похороны прошли на высоком организационном уровне. Одиссей не спал почти четверо суток, но сделал все, что можно было сделать в условиях иномира, и даже больше. Пожалуй, Пенелопа осталась бы довольной. Хотя, как сказать…
Пенелопу до самой могилы несли на носилках, она была завернута в красивую белую шкуру какого-то зверя, так что на этом фоне ее смертная бледность не слишком бросалась в глаза.
Потом процессия остановилась. Одиссей подошел к носилкам, зажмурился и отважно поцеловал мертвую куда-то в лицо, потом распрямился, жестом пригласил дочерей последовать своему примеру. Но они сделали вид, будто не поняли жеста.
Пришлось и ему сделать вид, будто никакого жеста и не было, не устраивать же скандал на краю могилы при посторонних.
Тело опустили в яму, стали забрасывать землей. Вот в этой процедуре принимали участие все без исключения, причем с явной охотой. Будто чувствовали, что приходит конец тягостному обряду. И скоро на месте глубокой ямы образовался холмик рыжей глины, так похожей на нормальную земную глину.
- Прощай, родная! - сказал Одиссей хрипло, - во Вселенной, наверняка, нет ничего нового, новыми были только мы с тобой, но вот тебя уже нет, а скоро и меня не будет. И так все новое, все сверхновое уходит в небытие, совсем чуть-чуть не поняв важнейшую из истин - где оно, абсолютное счастье…
Спи спокойно. Да будет тебе земля пухом! Аминь.
Одиссей широко, истово перекрестился, выпустил последние разрывные заряды в чистое небо и воткнул бесполезный ржавый автомат в мягкую землю. Дулом вниз.
- Идите, - махнул он рукой, - идите все, ешьте, пейте за упокой души, а я еще побуду. Один.
Одиссей сидел долго, может, не один час, с пустой и гулкой головой, а вернул его к действительности горький запах дыма, тянувшийся со стороны осиротевшего становья.
Заподозрив неладное, Одиссей двинул на запах, и скоро перед ним предстала живописная картина. Картина растленного влияния высокоразвитой цивилизации на слаборазвитые народы.
Понтейцы валялись вокруг Одиссеева шалаша в интересных позах, не сумев вовремя покинуть жбан с настойкой, а шалаш горел, угрожая огнем близкостоящим деревьям.
Сперва Одиссей лишь усмехнулся, как бы не веря в то, что увидел, потом задумался. Потом посветлел лицом как человек, принявший трудное, но окончательное решение.
- А что, - сказал он вслух сам себе, обводя глазами пострадавших от алкоголя понтеян, - может быть, с этого дня начнется очередной зигзаг вашей эволюции!
Шалаш догорел, потух. Богатства никакого не осталось, да и не было никогда. Одиссей двинул туда, откуда давным-давно начал свою удивительную жизнь в иномире.
26
Небо над головой уже было битком набито звездами. И с каждой минутой они прибывали и прибывали. Наконец, едва приметной точкой обозначилось в космической бездне Солнце. Чтобы его разглядеть на понтейском небе, требовалось очень хорошее зрение.
Нет, если бы несколько десятков лет тому назад кто-нибудь сказал Одиссею, тогда еще с гордостью называвшему себя "яппи", что человек волевым усилием может мгновенно перебросить себя через пропасть шириной во много парсеков, он бы и слушать не стал подобную метафизическую ересь, не стал бы ждать объяснений и доказательств сказанного, а просто повернулся бы спиной к еретику.
А тут внезапное предсмертное откровение жены, хотя и выслушанное в бессознательном состоянии, оказалось тем волшебным катализатором, который перевернул замшелые представления о материи и пространстве, резко углубил их, высветил бесконечную даль познания пронзительным ярким лучом.
И когда Одиссей с горящими глазами, с развевающимися на ветру волосьями встал посреди поляны, где ничто не напоминало о бушевавшем когда-то атомном огне, стоял, вперив демонический взгляд в толщу космоса, это был уже далеко не тот, полуодичавший в джунглях Понтея сын неба, это был сверхчеловек будущего.
Вот он вытянулся всем телом, простер руки в сторону невзрачной, едва различимой среди вселенской пыли звездочки, произнес убежденно: "Домой!" И голос его обвалом прогрохотал над окрестностями.
Со стороны можно было наблюдать, как сын неба окутался сияющим облаком, а облако, мгновение повисев неподвижно, с невообразимой быстротой умчалось ввысь, растаяло там.
Одиссей же видел лишь далекую звезду, в то время как остальные звёзды как-то размазались по горизонту, стали световыми штрихами, напоминающими следы элементарных частиц на проявленной фотопластинке. А та, единственная звезда, которая нужна была ему, увеличивалась с непостижимой быстротой от восьмой величины до второй, а потом и до первой. Наконец, стали заметными вокруг нее точки планет…
"Как бы не врезаться куда-нибудь на полном ходу! - испуганно мелькнуло в том уголке мозга, который еще не успел перестроиться, перейти от обычного дремотного состояния в сверхсостояние. - Снизить бы скорость!.." Но мысль эта даже не успела окончательно оформиться. В глазах вдруг вырос огромный диск, его ночная сторона, возникло ощущение ветра, сперва горячего, но как-то не очень, потом холодного, но тоже не очень, скорей прохладного, такого же, какой минуту назад дул в иномире.
А потом неведомая сила, наверное, обусловленная безграничными возможностями, развернула Одиссея на сто восемьдесят градусов, это он понял по тому, что стали обдуваться встречным потоком не макушка, а пятки, и довольно мягко опустила на грунт.
Грунт при ближайшем рассмотрении оказался асфальтом, которого не было на Понтее, что бесспорно доказывало благополучное завершение путешествия. Однако весь ночной ландшафт здорово напоминал понтейский, очертания деревьев, подступавших к самой асфальтовой тропке, были очень привычными, где-то что-то журчало тоже знакомым голосом.
Но небо обмануть не могло. К нему и обратился Одиссей с самым главным для данного момента вопросом. И небо ответило блеском созвездий, названия которых успели вылететь из головы, но конфигурация вспомнилась отчетливо. Сомнений быть более не могло. Одиссей стоял на Земле.
А тут еще одно доказательство выплыло из-за туч и непривычно ярким светом озарило окрестности. Ничем другим, кроме Луны, это небесное тело быть не могло.
- Люди! Я вернулся, люди-и-и! - во всю глотку завопил Одиссей. Он упал на колени, прижался лицом к хранящему земное тепло асфальту, пахнущему чем-то неуловимым, возможно, детством, и из глаз хлынули слезы.
Никаких мыслей не было в этот момент в голове бедного космического скитальца, даже память об умершей жене отодвинулась куда-то далеко, словно не смогла поспеть вслед за хозяином, а осталась лишь дикая радость, которую невозможно выразить словами.
27
И неизвестно, сколько бы Одиссей так ликовал, если бы не вспомнил вдруг о штанах.
А он вспомнил о штанах и мигом вскочил на ноги, и его необдуманный крик в ночи резко оборвался. Возникло чувство досады. Ну, стоило ли так безоглядно спешить? Ну, не лучше ли было сперва все хорошенько обдумать? Как и что. Вероятно, следовало прихватить с собой нечто вещественное. Какой-нибудь образец материальной культуры. Ведь Одиссею номер три еще лететь и лететь.
Во всяком разе, одеться надо было обязательно, как ни крути, набедренной повязки для торжественной встречи маловато. Вряд ли на Земле так сильно изменилась мода. Впрочем, как знать.
Одиссей попытался усилием воли создать себе одежду из ничего, но не получилось. Хотя данная задача и не казалась ему сложней предыдущей, решенной с таким блеском. Еще раз он поднатужился, сделал глаза демоническими, еще раз рявкнул: "Штаны!" Но нет. Штаны не образовались.
Сразу зашевелилось сомнение, не остались ли новые способности на Понтее. Так и подмывало еще раз попробовать искривить пространство. Но здравый смысл взял верх. Мало ли, как могло все обернуться.
"Ладно, - решил Одиссей, - одежда - не главное. Главное, сориентироваться, наконец, на местности, определить, в какую сторону двигаться. Надо же людей искать, родню какую-нибудь".
Он опять грохнулся на колени, принялся шумно обнюхивать асфальтовую тропу, но запах нефтепродукта перебивал все другие.