Одиссей плюнул. Встал. Отряхнул коленки. Но одно понять успел: асфальт лежит давно, растрескался сильно. Значит, вполне возможно, что людей поблизости нет.
Словом, он не нашел ничего лучшего, как пойти наугад, благо, вариантов было не так много, всего два. Туда - или сюда. На север - или на юг.
Одиссей выбрал юг, потому что всегда выбирал юг, если вставала необходимость выбора. Потом асфальтовая дорожка кончилась, перешла в обыкновенную лесную тропку, пробитую неизвестно кем. Так до рассвета Одиссей одолел, пожалуй, километров пятнадцать - двадцать и здорово притомился. Все же возраст у него был преклонный, и сказывалось напряжение последних дней.
А когда только-только стало светать, то обнаружилось, что уже несколько часов Одиссей движется по лесополосе, обрамляющей прямую, как стрела, магистраль. Видимо, уже что-то происходило с обостренными предыдущей дикой жизнью чувствами, раз не удалось сразу учуять близость транспортной артерии, по которой довольно интенсивно двигался разнообразный транспорт неизвестного принципа действия.
Выждав, когда транспортный поток прервется на момент, что случалось нечасто, Одиссей перемахнул искусственную преграду в несколько гигантских прыжков и вновь скрылся среди деревьев. Лесополоса на противоположной стороне дороги ничем не отличалась от той, которую он только что покинул, но что-то ведь заставило его это сделать.
И здесь, сквозь заросли, когда вот-вот должно было взойти солнце, Одиссей вдруг увидел город. Он его, конечно, представлял несколько по-другому, по-старинному, но едва увидел, признал сразу. Потому что ничем иным то, что открылось глазам, просто не могло быть.
Серебристые сферы, тороиды, эллипсоиды, а также всевозможные комбинации этих пространственных фигур плавали прямо в воздухе, слегка перемещаясь от ветра, но сохраняя взаимное расположение и ориентацию. Окна на этих зданиях двадцать четвертого века зачем-то присутствовали, хотя стены просвечивали насквозь.
А что - Одиссей определенно не возражал бы пожить в этом городе, зря что ли он столько десятилетий мучился и кормил клопов в художественном, но первобытном шалаше!
С величайшей осторожностью, словно выслеживал носорога, Одиссей прокрался на окраину города, затаился меж ящиков для отбросов, осмотрел окрестность.
Город спал безмятежно. Не было видно ни бродячих домашних животных, ни занимающихся оздоровительным бегом людей. Понятно, другая эпоха диктовала другие правила поведения обитателей планеты, и пока эти правила нравились Одиссею. Но должно же было хоть что-то остаться от прежней жизни!
И, о чудо, самое нужное для сына неба как раз осталось! Посреди одного из дворов Одиссей увидел вкопанные в землю столбики с натянутой между ними веревкой. А на веревке развевались серебристые штаны и серебристая рубаха!
Маскируясь сумерками и припадая к земле, Одиссей одолел открытое пространство, сорвал с веревки нужные предметы и через минуту снова был в своем укрытии. Там он, не теряя даром времени, оделся и перевел дух. И как раз в этот момент захлопали двери подъездов, створки окон, и из них начали выплывать серебристые фигуры, очень похожие на Одиссея, только обутые и в головных уборах, а также за плечами у каждой болтался ранец, который, очевидно, был машинкой для индивидуального летания. Кое у кого в руках можно было видеть маленькие одинаковые чемоданчики.
Пришлось Одиссею идти за летучими людьми пешком, должны же они были где-нибудь приземлиться. Но очень надеялся, что путь лежит в сторону какого-нибудь административного учреждения, еще не представляя, как заберется в него, если оно тоже парит над землей, как другие объекты.
Идти, к счастью, пришлось не очень долго. Впереди показалась обширная площадь, в которую упирались все улицы, а также и магистраль, соединяющая город с неизвестными пока весями. Посреди площади стоял серый параллелепипед, этажей, может быть, на пятьсот, во всяком случае, его вершина терялась в облаках. Параллелепипед не парил, а казался таким массивным, что после всего виденного возбуждал опасение за стабильность земной орбиты.
Очевидно, он и был центром всякой деятельности. По крайней мере, все горожане устремлялись к нему, влетали прямо в распахнутые настежь окна. А те люди, что прибывали по магистрали издалека, оставляли свои экипажи на площади и шли пешком к центральному подъезду.
Вот с ними-то и смешался Одиссей. Втерся в их плотный поток, как ни в чем не бывало. Хотя, конечно, когда он втирался, на него глядели с некоторым изумлением. Только здесь, в людском серебристом потоке, он окончательно успокоился, перевел дух, посмотрел сам на себя, Оказалось - ничего. Костюмчик сидел как влитой, кроме того, в нем имелось какое-то устройство для кондиционирования, оно ощутимо грело содержащегося в костюме человека, и это тепло было приятно умиротворяющим. Еще бы башмаки и кепку для полного удовольствия…
Одиссей двигался в людском потоке и думал, как же предъявить себя властям, сразу или после основательной оценки обстановки. После основательной оценки предъявиться было бы, конечно, предпочтительней, но обстановка в любой момент могла выйти из-под контроля, так что имело смысл быть готовым к любой неожиданности…
28
Здание внутри оказалось похожим на Дворец Компьютеров двадцать первого века. Тоже кругом были какие-то двери и дверцы, тоже какое-то гудение слышалось со всех сторон, тоже пахло изоляцией и озоном, тоже мигали повсюду разноцветные лампочки.
А еще двигались туда-сюда эскалаторы, лифты, что-то приглушенно ухало и ахало под ногами, очевидно, там, в подвальных этажах, размещалось какое-нибудь грандиозное машинное отделение.
Суета в здании была невообразимой. Никто, ну, никто не стоял на месте и минуты! Все двигалось, летало, плавало по воздуху, но движение не казалось броуновым, в нем просматривалась какая-то непонятная до поры осмысленность. И Одиссею оставалось либо тоже двигаться куда-нибудь, куда, как говорилось во времена его незабвенной молодости, кривая выведет, либо остановиться и осмотреться, либо прямо обратиться к первому встречному со всеми возможными вопросами.
Но никто здесь ни о чем ни у кого не выспрашивал, все, по-видимому, всё знали, так что Одиссей тоже предпочел сохранить на лице видимость невозмутимой и абсолютной осведомленности. Так он очутился в кабинке лифта, сплюснутый со всех сторон озабоченным людом. У каждого в руках был маленький чемоданчик, а у Одиссея чемоданчика не было, он просто еще не успел им обзавестись, весь его вид именно это и выражал. Извините, мол, джентльмены, я понимаю, что несколько неприлично выгляжу, среди вас босым и с пустыми руками, но миссия моя важная и секретная, а поэтому вы не должны ничему удивляться…
Все это явно выражал вид Одиссея, ну, по крайней мере, ему очень хотелось, чтобы выражал…
Однако никто в лифте не обращал на него никакого внимания, и, вообще, непохоже было, что люди в лифте замечают кого-то, кроме себя. Такие у всех были обращенные внутрь себя лица, словно люди ехали на казнь. И это, конечно, насторожило Одиссея, и он даже захотел скорей покинуть неприятную компанию, но как это сделать на ходу.
Наконец, лифт остановился. И все стали выходить. Очевидно, дальше было просто некуда ехать. Вышел из кабинки и Одиссей, хотя у него было сильнейшее желание не выходить, а, как ни в чем не бывало, поехать обратно.
И тотчас кабинка наполнилась другим народом, в отличие от предыдущего, очень разговорчивым, все говорили сразу, а потому удалось разобрать лишь отдельные, ничего не прояснившие реплики, Одиссей попытался присоединиться к веселым людям, но хитрая дверца захлопнулась перед самым его носом, словно была уполномоченной проводить некий отбор пассажиров. И он остался на плоской, необъятной крыше, похожей на космодром, границы которого терялись в тумане. В смысле, в облаках,
Оказалось, что это и впрямь космодром, правда, старт в космос спустя столетия и на Земле утратил свою былую красочность. И если бы Одиссей совсем недавно не познал на себе такого способа дальних путешествий, ему бы и в голову не пришло, что люди с чемоданчиками исчезают не куда-нибудь, а в космические просторы.
Старт проходил так. Очередной исследователь иномира по команде специальной девушки-распорядительницы становился в очерченный мигающими лампами круг, протягивал руку в сторону нужного ему сектора, напружинивался всем телом.
А девушка вела обратный счет и при слове "ноль!" взмахивала красным флажком. Космонавт окутывался туманным облаком и исчезал, не принося ни малейшего урона земной экологии. А в круг становился следующий космический призывник.
Невдалеке находился еще один точно такой же круг, куда каждую минуту, наоборот, прибывал исследователь, выполнивший свою программу. Его едва успевали оттаскивать, потому что следующий возвращенец сваливался чуть ли не на голову. Такова была точность штурманизации.
Эти-то, вернувшиеся, и были разговорчивыми, ибо, во-первых, досыта намолчались в иномирах, а, во-вторых, все опасности уже оставили позади.
И как же сильны были нахлынувшие на Одиссея чувства, если он, не задумавшись ничуть, на миг утратив над собой контроль, решительно шагнул на стартовую площадку без всякой команды!
Конечно, у него не было в руках чемоданчика. Это - раз. Конечно, костюм его без ботинок и головного убора получался неполным. Это - два. Конечно, его не выкликали. Это - три. Но даже если бы эти условия каким-то образом вдруг соблюлись, Одиссею все равно не удалось бы так запросто улететь домой, на Понтей. Потому что за несколько часов на родной планете он стал вообще неузнаваемым.
- Дедушка, дедушка, а вы-то куда?! - заверещала изумленная распорядительница, забыв о мегафоне. Но ее и без мегафоне было замечательно слышно.
И мигом подбежали к Одиссею трое ребят, появившихся непонятно откуда, они вежливо, но настойчиво обступили его, взяли под руки и вывели прочь из круга. Сразу собралась толпа любопытных, нарушился, по-видимому, никогда не нарушавшийся график работы учреждения, завыли какие-то сирены, забухал где-то невидимый колокол, словом, переполох поднялся - не приведи господь. И все это из-за Одиссея, который пытался вырваться из рук служителей и кричал странные, дикие для жителей двадцать четвертого века слова:
- Я Одиссей! Меня зовут Одиссей! Я вернулся с Понтея, меня не было на Земле триста двадцать пять лет. Запросите главный компьютер.
29
А зря он боялся, зря воровал с веревки костюм, напрасной была вся его конспирация. Отнеслись к нему на родной планете просто отлично.
Одиссея доставили в какой-то кабинет, дали ему еды, которая, конечно, была пресноватой по сравнению с натуральной едой иномира, но полезные свойства имела бесспорные. После еды возвращенец незаметно уснул и проспал чуть не двое суток кряду. За это время навели о нем нужные справки.
Когда Одиссей проснулся, он не сразу известил об этом, находившихся в кабинете людей, а некоторое время понаблюдал за ними украдкой, соображая, нельзя ли как-нибудь улизнуть. Но возможности улизнуть не было, кабинет был переполнен народом, и едва Одиссей решительно распахнул глаза, на него посыпались вопросы, защелкали кино- и фотокамеры, зажужжали магнитофоны. Конечно, эти приборы назывались теперь иначе, но назначение-то у них было прежним. И хорошо, что появился некто, который навел порядок, выгнал всех корреспондентов, сел напротив Одиссея, доброжелательно и располагающе улыбаясь.
- Меня зовут Николаем, - представился он, - можете говорить просто Коля, вы мне в отцы годитесь и даже, строго говоря, в пра-пра-пра… Я здесь служу сменным координатором, встречаю-провожаю исследователей. И считаю, что мне здорово повезло с вами. Ведь из той эпохи еще никто не возвращался. А мы уже восемь лет пользуемся нуль-переходом, исследовали всю галактику насквозь, беремся за другие галактики. М-мда…
Для Одиссея слова земного человека были приятней всякой музыки, он даже вынужден был специально напрягаться, чтобы не упустить смысл.
- …А ваше поколение до сих пор в пути, - продолжал также неторопливо Коля, - и перехватить звездолет в пространстве - дело почти невозможное. Да и ненужное. Представьте: вы в виде электронной схемы летите к Земле. А в корабле появляется наш человек, он вас воспроизводит и убеждает покинуть корабль, подбивает совершить фантастический нуль-переход, искривить пространство. Представляете, какой ужас?!
Честно сказать, Одиссей особого ужаса в такой ситуации не усматривал, он побывал в почти такой и совсем недавно, а все равно кивнул на всякий случай.
- …Ну, так вот. И мы решили ничего не предпринимать. Пусть все идет, как шло. Мы даже не посещаем ваши планеты, чтобы, когда вы начнете возвращаться, не оказалось, что ваши труды и жертвы были напрасны. И не спасаем тех, кто остался в иномирах навсегда, считаем, что нельзя лишать людей высокой трагической судьбы, если они сделали сознательный выбор.
Вероятно, вам, Одиссей, покажутся несколько странными наши моральные принципы, но, думаю, взвесив все не спеша, вы согласитесь с ними…
Одиссей снова кивнул. Еще энергичней и старательней, чем прежде.
- …По этой же причине вы не должны рассказывать нам ничего о жизни на Понтее, хотя, может быть, вам и хочется. Но поверьте, получать преждевременные знания так стыдно, что у меня даже нет слов.
- А может, не стыдно услышать о том, чего Одиссей-три просто-напросто не может знать? - осторожно заикнулся не на шутку огорченный Одиссей.
- Что вы, что вы, боже упаси! - замахал руками Николай, - это тоже очень стыдно, ведь по этой информации мы можем о многом догадаться!
- Но неужели никто не должен знать, как я сюда попал?! - прошептал Одиссей, озираясь по сторонам.
Коля только развел руками. Его лицо пылало, и было ясно, что человек находится на пределе моральных сил, что он вот-вот закатит глаза, как учуявший прогресс понтеянин.
- Ладно, я буду молчать, - обреченно выдавил Одиссей, и нужно было видеть, как расцвел Коля, как обрадовался он успешному окончанию трудного разговора.
"Чудно, - думал Одиссей, - всего можно было ожидать, но такой гипертрофированной щепетильности - вообще! Это даже и не чудно. Это - подлинное чудо. А если поискать ему научное объяснение?.."
Вот так всегда и везде - хочется чуда, страсть, как хочется, но едва является нечто похожее, сразу возникает неодолимое желание найти научное объяснение, а лучше - опровержение чуда. И оно непременно находится рано или поздно.
30
Потом у Коли закончилось дежурство. Но и его сменщик координатор Глеб оказался не менее целомудренным. Едва только Одиссей по какому-то поводу заикнулся: "А вот у нас на Понтее…" - как этот Глеб, здоровенный мужик, знавший, наверное, не одну тысячу самых разнообразных анекдотов, зарделся, как дореволюционная учительница, замахал на Одиссея руками и даже, кажется, приготовился заткнуть уши. Или рот.
Вот уж, воистину, век учись, а дураком помрешь. Нипочем не угадать наперед, какие истины и какие ценности будут в наибольшем почете через двести, даже через пятьдесят лет. И тем не менее, с завидной аккуратностью на свет то и дело появляются разнообразные ясновидцы, прорицатели, футурологи, их прогнозы порой бывают весьма популярными, иначе зачем бы платили этим шарлатанам деньги, притом во все времена - неплохие.
Вероятно, причина в том, что мало кому удается совершить прыжок сквозь время и лично убедиться, насколько серьезно может отличаться реальное будущее от всего, что под силу представить самой дикой фантазии. То есть большинство убеждено, что будущее - это настоящее, только лучше или, напротив, хуже.
И было Одиссею просто невмоготу от насильственного безгласия. Он чего угодно ожидал от родного человечества, но только не этого. Он даже к самому страшному был готов. Ну, например, к тому, что всю власть на Земле захватили какие-нибудь ужасные злодеи, которые станут при помощи пыток добывать из него сведения о Понтее, а он им все равно ничего не скажет.
А получилось вон как. И конечно, когда Одиссея, наконец, выпустили из-под контроля сменных координаторов, когда ему позволили самостоятельно прогуляться по учреждению и пообщаться с его обитателями, он предпринял еще несколько попыток поделиться пережитым.
Куда там! От него все просто шарахались. А одна юная рыженькая девушка, чем-то неуловимо похожая на обеих Пенелоп, даже отчитала старика, едва он прошептал ей на ухо: "А вот у нас на…"
- Как вам не стыдно! - воскликнула рыженькая, отшатнувшись, - а еще пожилой человек! Эх, вы! Вас бы надо отправить до конца жизни на перевоспитание в Пояс Астероидов! Ведь я же вам во внучки гожусь! Фу, как мерзко!
Она гневно топнула ножкой и резко повернулась к бедному, съежившемуся Одиссею спиной. Боже, она еще не знала, кого напомнила этому седому, одышливому старикашке! А если бы знала, то, возможно, ее реакция была еще более бурной. Хотя, куда ж еще.
Но все равно, Одиссей испытал к девушке чувство некоторой благодарности. Во всяком случае, от нее первой он узнал о том, что в обществе все еще есть преступники, что есть отработанные способы их перевоспитания.
Это повлияло на его дальнейшую настойчивость, на решимость во что бы то ни стало найти сговорчивого слушателя. Хотя бы одного. В планы бедного возвращенца совсем не входило посещение Пояса Астероидов, а также и прочих экзотических мест.
Но жизнь кончалась, вот беда! И мысль о том, что придется свою одиссею нести в могилу, казалась невыносимой!
Так бедняга решил прибегнуть к старому, проверенному методу. Он сделал самодельную тетрадь в клеенчатом переплете и стал писать мемуары. Само собой - тайком.
Но его тайну раскрыл координатор Касьян. Он был искренне огорчен такой конспирацией.
- Отстаньте от меня! - агрессивно наскакивал на Касьяна припертый к стенке Одиссей, - я автономная личность! Кто вы такие, чтобы навязывать мне вашу дурацкую мораль! С какой стати я должен подчиняться ей! У меня свои принципы! И через двести лет, кто знает, возможно они опять станут самыми высокими!
Касьян лишь разводил руками, что, однако, не означало сдачи позиций.
- Видимо, ты, дядь Дусь, патологический тип, - определил координатор, - но я не буду выдавать тебя перевоспитателям. Пусть они сами решают свои проблемы. Так что, как видишь, кое в чем наши принципы вполне согласуются. Но подумай вот о чем: неужели ты хочешь стать общечеловеческим объектом презрения? Ведь другого человечества в данный момент на Земле нет. Неужели ты не понимаешь, что из-за одного тебя мы не можем менять всеобщую мораль?
Этим принципиальный Касьян добил старика. Про тетрадку больше никто не узнал, потому что тетрадку они тут же и уничтожили. Касьян поджигал исписанные листики по одному, а Одиссей тихонько плакал рядом.
От переживаний он даже заболел, стал отказываться от пищи, худеть на глазах. Думали уже - ну, все, помрет возвращенец. А ведь какой орел был в день прилета!
И когда стали размышлять, как его, бедного, хоронить, если что, тогда и вспомнили про так называемый "комплекс для хранения замороженных фигур", который уже не одно столетие не интересовал никого. Проверили - точно, есть в этом заведении очень похожий на Одиссея живомороженный тип. И поручили деликатное дело сменному координатору Николаю как человеку, первым встретившему возвращенца, как пользующемуся с его стороны особым доверием.
Одиссей лежал утром, по обыкновению глядя в потолок, когда вошел в лечебную комнату Коля и заговорил нарочито бодрым голосом: