- В общем, так, старик. Ты напрасно надеешься помереть, имея о нашем времени только неприятные впечатления. Нам не хочется, чтобы там, в лучшем из иномиров, ты плохо о нас отзывался. Поэтому я хотел бы показать тебе кое-что. Полетим на гравиплане, для летательного ранца ты не очень здоров, тем более, для искривления пространства. Впрочем, в пределах планеты искривлять пространство так и так запрещено.
- Да не хочу я никуда лететь и не хочу никого видеть - заныл Одиссей, не открывая даже глаз, - дайте мне спокойно помереть, изверги!
- Не беспокойся, дядь Дусь, тебе не придется вставать с постели и вообще напрягаться, твоя кровать - это и есть гравилет, а я воспользуюсь ранцем! Итак, вперед!
И не успел Одиссей ничего ответить, ничего даже сообразить не успел, как его кровать воспарила над полом, развернулась и вылетела в окно. Следом выпорхнул Николай. Засвистел в ушах ветер, потянуло одеяло прочь, Одиссей едва удержал его ослабевшими пальцами. Учрежденческий параллелепипед стал быстро-быстро уменьшаться, пока совсем не растворился в легкой дымке.
Двигавшийся невдалеке координатор осторожно подрулил к перепуганному старику, пришвартовался на краешек постели. Что-то он переключил на спинке удивительной кровати, и мигом все стихло, прекратился вой ветра, перестал хлопать незаправленный край простыни, одеяло больше не вырывалось из рук с целью отправиться в самостоятельный полет.
Стало спокойно и уютно, как только что спокойно и уютно было в лечебной комнате. Но меняющийся внизу пейзаж подтверждал, что полет продолжается на той же высоте, с той же скоростью.
Одиссей облегченно откинулся на подушку. Он уже не ждал от жизни никаких радостей, он хотел лишь покоя, а больше ничего. Даже мысль о том, удастся ли встретиться в раю с Пенелопой, а если удастся, то с которой, общий ли рай во Вселенной, или каждая планета имеет автономное царствие небесное, даже эта мысль на некоторое время перестала казаться неотложной и актуальной.
- Нам лету минут сорок, поэтому давайте поговорим немного, чтобы дорога не показалась такой утомительной, - как ни в чем не бывало продолжил свою линию Николай, - значит, так. За те годы, что ты находился, кгм… в отлучке, мы, человечество, добились выдающихся успехов. Произошло еще несколько научно-технических революций, в результате которых неузнаваемо изменился прежде всего сам человек. Мы стали еще более неуязвимыми для болезней, научились шевелить мозгами лучше любого компьютера, наловчились с помощью психической энергии искривлять пространство, синтезировать из окружающих веществ любые предметы не хуже архаичных биоприставок, пользование которыми, кстати, признано аморальным.
Мы вплотную приблизились к тому, что называется "абсолютным счастьем". В сущности, осталось только руку протянуть…
- В чем же дело, - подал слабый голос Одиссей, хотя его так и подмывало сказать, что насчет "абсолютного счастья" он уже изрядно наслышан, - протянули бы!
Он, оказывается, еще был способен к едкой иронии.
- Вот-вот! - обрадовался Коля, - я знал, что ты усомнишься! Не буду тебя разубеждать. Я, собственно, хотел сказать о другом. О судьбе того, от кого ты произошел. Или тебя это совсем не интересует?
Одиссей, аж сел на кровати. Конечно, его интересовала судьба первого номера! Еще как! Но он к этой теме даже подступиться боялся. Тоже думал - этика. И про родню не заикался, раз родня сама не объявлялась.
Тут Коля угадал его последнюю мысль, посуровел.
- Не обессудь, но корень твой слабым оказался. Род угас через сто восемьдесят лет после твоего убытия. Времена-то были неблагоприятные, секс-залы взорвали, пуританство расцвело махровым цветом, все еще последствия ощущаются, а в твоем роду были, как ты помнишь, одни девицы. Притом не красавицы… Не обессудь…
Да не бери ты в голову! Черт с ними, с потомками, зато с оригиналом можно встретиться! - вновь воссиял координатор,
- Как же?! - выдавил Одиссей мгновенно севшим голосом.
- А так! После твоего убытия открыли способ замораживания живых людей на сколь угодно длительное время. С последующим размораживанием. Твой-то Одиссей-один, когда старуха умерла, возьми - и заморозься! До своего возвращения! Понял?!
Одиссей чуть не вывалился из гравилета. Вернее, вывалился, только пятки сосверкали, но Коля его поймал и обратно посадил. Да еще и пристегнул чем-то.
- Не спеши, старик! - хлопнул он сына неба по спине, - поживи еще! Мы туда в аккурат и летим, где замороженные в ящиках лежат. Много их! Но твоего уже нашли и от пыли протерли.
- Амн-н… - начал было старик, заикаясь.
- Нет, - коротко и строго сказал Николай, - понимаю, что у него такая же этика, как и у тебя. Но - нет. И ему ничего нельзя рассказывать. Он может поведать тебе о своей жизни, а ты - ни-ни.
Вот если бы ваш третий прилетел - тогда бы пожалуйста. Тогда бы можно было объединить три одиссеи в одну…
Старик умолк до конца полета.
31
Потом внизу показались сооружения, похожие на теплицы, каких немало было на Земле, пока не научились добывать все на свете из воздуха. Гравилет быстро пошел на снижение.
А Одиссей, похоже, окончательно передумал умирать. На его впалых щеках заиграл румянец, в глазах появился блеск интересующегося жизнью человека. Он проворно откинул одеяло, сдернул со спинки гравилета уже совсем привыкшие к нему серебристые опорки, рубаху. Надел все это на себя, подумал, что одежда за последние дни стала катастрофически вырастать из него. "Куда идти-то?" - спрашивал его нетерпеливый взгляд.
- Пошли, - коротко бросил координатор и двинул первым сквозь какие-то заросли.
Оказалось, что "теплицы" очень строго охраняются. Несколько раз их останавливали и люди, и роботы, причем, роботы были старинной, известной Одиссею конструкции. Николай вполголоса произносил пароль, предъявлял какой-то пропуск, вставлял в ходячие компьютеры специальные пропускные карточки.
Наконец, они вошли внутрь специального сооружения. Там их встретила строгая женщина в прозрачном гермошлеме, она заставила посетителей тоже надеть такие шлемы, заставила расписаться в какой-то ведомости и только после этого повела по узкому проходу, по обеим сторонам которого плотно-плотно стояли прозрачные саркофаги. В шесть ярусов до самого потолка. И в каждом саркофаге находился человек. И каждый саркофаг имел табличку с указанием потомкам и порядковым номером.
Одиссей и Николай переглянулись. Им было явно не по себе среди такого большого количества заживо замороженных. А женщина шла и шла вперед, как ни в чем не бывало.
- Часто у вас бывают посетители? - насмелился вступить в радиосвязь Одиссей, вероятно, ему было невмоготу молчать в этом крайне невеселом заведении.
- У нас вообще не бывает посетителей! - ответствовала хозяйка "теплицы", не повернув головы.
- А родственники? - не отставал старик.
- Три века прошло, какие родственники могут быть?
Одиссей снова глянул на координатора. "Вот так!" - читалось в его глазах.
"Тебе-то какое до этого дело?" - отвечал также глазами Николай.
- А кто тут заморожен? - еще раз насмелился Одиссей после паузы, - что за контингент?
- Есть всякие, эта идиотская мечта попасть в будущее была болезнью века, но, в основном, здесь, конечно, исследователи иномиров. Ждут свои копии, словно так можно продлить драгоценную жизнь.
Вскоре отыскался нужный номер. Он находился на последнем, шестом ярусе. Напряжение достигло максимума. Одиссей волновался ужасно. А Коля выражал полную солидарность с ним.
Подкатил кран-штабелер, подхватил нужный груз за специальные петли, поволок в особую комнату, которая так и называлась: "Комната для встреч и разлук".
- Раньше-то, - вдруг сочла нужным пояснить служительница, - в древности, замороженных навещали близкие, была такая традиция, так что комната, в основном, рассчитывалась на них.
Наконец, саркофаг был установлен на большом, покрытом пластиком столе. Дверь в хранилище затворилась.
Одиссей во все глаза глядел на себя - земного. За какие-то секунды туча мыслей пронеслась в его голове. Даже не удалось ни одну запомнить. Все смешалось. Отпечаталось только: Одиссей-один - вовсе не точная копия Одиссея-два! В этом не было и тени сомнений. Выходит, бытие определяет не только сознание, но и внешность.
- Размораживать-то будем, - спросила служительница, - или поглядите только?
Одиссей вопросительно уставился на координатора. В его глазах была мольба.
- Тебе решать, - пожал плечами координатор, - этика не воспрещает. Думаю, вам будет полезно поговорить, погулять, залежался, небось, твой родственник. Впрочем, хозяин - барин…
Служительница включила какой-то рубильник на стене, замигали лампы, защелкали реле.
- Процесс размораживания продлится около часа, зрелище не из приятных, - проинформировала она. - Можете, если хотите, выйти на воздух…
- Ничего, мы лучше посмотрим, - ответил старик за себя и за координатора. Вспомнил его решительное "Тебе решать!" и решил.
32
Процесс размораживания начался, но, вероятно, он никого, кроме Одиссея, по-настоящему не заинтересовал. Координатор смотрел в окно, женщина щелкала тумблерами, и лишь сам возвращенец не сводил глаз с прозрачного ящика.
Минут двадцать там вообще нельзя было разглядеть каких-либо изменений, только потом что-то стало происходить. Покрылось испариной лицо. Закуржавели брови и ресницы. Потом лицевые мышцы пришли в произвольное движение. Ткани оттаивали неравномерно, и человек, лежавший в саркофаге, стал корчить рожи. Порой довольно жутковатые. Затем, под плотно затворенными веками, чуть приоткрылись глаза. Но мысли там еще не было. И это показалось Одиссею самым страшным. Остальное - так себе.
А где-то после пятидесяти минут оттаивания весь ящик ходил ходуном и перемещался по гладкому столу в разных направлениях, хорошо, что стол имел достаточные размеры. Лицо оживляемого было диким, он бился что есть мочи в тесном пространстве, и казалось, что прозрачный ящик вот-вот не выдержит и разлетится на мелкие кусочки.
Наконец, глаза приобрели почти осмысленное выражение, и в них был ужас. Видимо, человек, обнаруживший себя в такой упаковке, но еще не успевший войти в память, ужасался противоестественным своим положением.
Одиссей больше не мог бесстрастно наблюдать за страданиями не чужого для него человека. Он повернулся к людям, и на лице его без труда прочитывалась мука. Такая мука, что даже суровая исполнительница службы не смогла ее проигнорировать.
- Не волнуйтесь, возьмите себя в руки, - сказала она, - я же вас предупреждала. Сейчас мы его усыпим, и он забудет об этих мучительных мгновениях. А открывать саркофаг еще рано. Температура недостаточна.
Она опять произвела какие-то переключения, Одиссей-один резко дернулся, словно его убили, и стал затихать. Искаженное страхами и болями лицо разглаживалось, становилось спокойным, умиротворенным.
Крышка пластикового гроба бесшумно откатилась. Одиссей-один безмятежно спал на поролоновом матрасике.
- Можно будить, - донеслось до возвращенца.
Стукнул опущенный в исходное положение рубильник. Прекратилось гудение, щелканье, погасли лампы. Одиссей сделал над собой значительное усилие, коснулся лица двойника. И сразу отдернул руку.
- Холодный! - воскликнул он в страхе.
- Ничего, - успокоила служительница, - еще не прогрелись периферийные ткани, но это пустяки, объект уже вовсю живет. Температура внутренних органов нормальная. Да не церемоньтесь с ним, расталкивайте, ему же надо двигаться, разминаться!
Подошел Николай и стал решительно расталкивать пришельца из прошлого. Одиссей помогал координатору довольно робко, словно и впрямь тряс самого себя. Наконец их усилия дали результат.
- Что, уже?.. Уже двадцать шестой век? - это были первые осмысленные слова пробужденного.
Он обвел глазами присутствующих. К радости во взгляде примешивалось некоторое беспокойство, словно стоило о чем-то беспокоиться, если самое главное совершилось - проснулся живым и невредимым!
- Ты, что ли, я? - спросил он Одиссея-два в упор и уперся в его грудь сухим старческим кулачком, - а почему такой старый? Тебе же должно быть лет двадцать пять-двадцать шесть? Случилось что-то? И кто эти люди? Потомки? Пра-пра-пра-правнуки? А чего они такие кислые? Не рады, что ли? Да не томи душу, отвечай, старый хрен!
Возвращенец беспомощно оглянулся, Коля помаячил ему что-то, по-видимому, насчет соблюдения морально-этических норм.
- Ну, во-первых, сам ты старый хрен, а во-вторых, - замялся Одиссей-два, - понимаешь, я все тебе объясню. Позднее… Ты хоть отогрейся немного, пойдем на улицу, там хорошо. И не ломай зря голову, а то раньше времени помрешь.
Но Одиссей-один и так уже был спокоен. Он видел, что Земля цела, что за окном светит солнце. Что перед ним такие же люди, каких он оставил в прежней жизни, а его двойник - не пацан сопливый, но умудренный жизнью человек, у которого он получит ответы на все вопросы. Действительно, спешить теперь некуда. И старик стал кряхтя вылезать из саркофага.
33
По-видимому, Одиссей-один все еще недостаточно прогрелся, или его члены настолько отвыкли работать, что не смогли сразу войти в свою прежнюю форму. Ноги плохо держали вылезшего из саркофага человека, да и с координацией движений было пока неважно. Старик сделал самостоятельно всего-то два-три шага, а уже пот лил с него градом, несмотря на неполный прогрев организма. Одиссей-два приобнял своего первого номера за талию, тот положил ему руку на плечо, и они пошли к выходу из "теплицы" вместе, потихоньку привыкая к существованию друг друга, проникаясь друг к другу каким-то неведомым человечеству чувством, которое, пожалуй, напоминало чувство братства, только особо кровного, ибо люди, открывшие его, все-таки были больше, чем братьями, больше, чем сиамскими близнецами.
Так, в обнимку, они и вышли на вольный воздух. А на улице была настоящая благодать, светило солнышко, пели птички, журчал ручей в зарослях крушины и черемухи. И чем дальше они двигались, бережно держась друг за дружку, тем тверже ступал Одиссей-один по протоптанной в зарослях тропе, тем ясней становилась его голова, тем крепче сжимала его тонкая морщинистая рука плечо товарища.
Наконец, когда они дошли до гравилета и присели на него, Первый, назовем его для краткости так, почувствовал себя совсем хорошо, почти замечательно. Насколько возможно в его возрасте. Теперь, пожалуй, хуже было Второму, которого изрядно ослабили хандра и тоска предыдущих дней. Он помог Первому, а сам запыхался.
Оба присели на поролоновый матрасик гравилета перевести дух. Присели и увидели, что в зарослях кустарника находятся не одни. Оказывается, сменный координатор неслышно шел все это время за ними, словно заботливый внук, готовый в любой момент броситься на помощь. Конечно, Второй сразу понял, что Николая ведет не одна лишь сердечная озабоченность, а кое-что еще. А Первый знать этого не мог, он весь мир воспринимал пока лишь только в розовом цвете.
- Хороший молодой человек! - шепнул он Второму растроганно.
- Ага, - согласился Второй.
И сразу Николай, до того с интересом разглядывающий каких-то жучков-паучков, насторожился, прислушался, его уши повернулись на звук.
- В общем так, Одя, - решительно заговорил возвращенец, - чтобы ты знал сразу, я - первая твоя копия, а не вторая, которую ты планировал встретить на космодроме в двадцать шестом веке. Ты не долежал в анабиозе еще где-то лет двести, но не беспокойся, еще долежишь. А я дожил на Понтее до старости и, как видишь, вернулся обратно.
На Земле, понимаешь, произошли большие перемены. У них теперь новая этика, новая мораль. И они все такие страшные моралисты, что не приведи бог! За нарушение этики посылают на перевоспитание аж в Пояс Астероидов или еще не знаю куда. По-видимому, никаких других преступлений теперь на Земле не совершается, так они за аморалку дают на всю катушку…
Первый слушал внимательно-внимательно, интерес к новому у него ничуть не притупился от пребывания в условиях, близких к абсолютному нулю.
Второй говорил торопливо, он боялся, что в любой момент его могут прервать, грубо заткнуть глотку, поскольку еще не было уверенности в окончательном знании правил поведения и уложений о наказаниях, принятых в двадцать четвертом веке.
Но, по-видимому, он удерживался в рамках, раз Николай стоял, весь напрягшись, стоял, готовый к прыжку, но прыжок не делал, не затыкал фонтан торопливых слов, извергаемых возвращенцем.
- …Но это бы ладно, - продолжал Второй, - это бы и совсем хорошо, но штука в том, что у них теперь не только биоприставки признаны неэтичными и запрещены, но и вся моя жизнь на Понтее не подлежит огласке, пока не прилетит наш Третий. Потому, дескать, что, если я все расскажу и опишу, то его, Третьего нашего, жизнь окажется как бы вроде потраченной даром.
И потому у меня две возможности: или унести в могилу мою аморальную тайну, или залечь вместе с тобой в анабиоз еще на два века, пока не вернется наш звездолет.
Так что не обессудь, ничего я тебе рассказать не смогу, извини, если зря разморозил. Но тебя я бы послушал с удовольствием, знаешь, как надоели эти высоконравственные рожи!
Тут возвращенец с вызовом посмотрел на координатора, но тот стоял, расслабившись, притулившись плечом к черемухе, кусал травинку, словно в этот момент с него делали художественный фотопортрет. Глаза его смеялись миролюбиво и как-то даже маленько виновато. Впрочем, насчет виноватости могло и померещиться,
Первый, внимательно прослушав дозволенную информацию, наверное, остался несколько неудовлетворенным, наверное, он нуждался еще в каких-то уточнениях, раз издал некий неопределенный мычащий звук.
- Нет, нет и нет! - сразу осадил его, замахал на него руками Второй, - сказал все, что мог, а больше даже и не заикайся! У меня лично нет никакого желания отдохнуть на одном из обломков Фаэтона!..
Тут счел возможным вмешаться Николай:
- Да зачем уж так-то, пусть спросит, вдруг ты что-то упустил из разрешенного. Он ведь, я думаю, уже понял, что можно, а что - никак. Верно, дядь Дусь?
Первый пытливо посмотрел на координатора, с которым, кстати, еще и не познакомился, как полагается, он хотел удостоить молодого человека вниманием, но раздумал и все-таки кивнул ему едва-едва. То ли согласно, то ли - наоборот.