…Внизу в капитанской каюте Бурковский и Некрасов пили французский коньяк.
- Как это ни странно, я в некотором роде способствовал успеху вашего восстания, - рассказывал Некрасов. - Невольно, разумеется. Я упросил коменданта пригласить Вас на ужин. Дело в том, что со мной учился некто Бурковский. Очевидно, Ваш однофамилец. Кстати, прекрасный добрый человек…
- Не в пример мне, - улыбнулся Бурковский.
- Кокетничаете, поручик? - чуть прикрыв глаза, сказал Некрасов. - Вам ни к лицу, Вы не красная девица.
- Вот хлебнем вместе морской водицы, узнаете - кокетничаю или нет.
- Да, - вздохнул Некрасов, - хлебнуть придется.
Они помолчали. Потолок над ними ходил ходуном - веселье на палубе набирало силу.
- Веселится народ, - прислушиваясь, сказал Некрасов.
- А Вы их не попрекайте особенно, господин Некрасов, - сказал Бурковский, разливая коньяк - Когда теперь еще доведется? Да и ром кончается.
- Да. Наш человек пока не увидит дно бочонка - не угомонится, - согласился Некрасов. - Кстати, что вы скажете о своих людях. Вы-то их всех знаете, как облупленных.
- Это уж точно, - вздохнул Бурковский. - Разные люди, господин Некрасов. Очень разные. И грабители, и убийцы. Отъявленный, словом, народ. Вы правы - я пожил с ними в остроге не один год. Там все мы были друг перед другом, как на ладони. Скажу Вам - обыкновенные, несчастные мужики. Им бы пахать, детишек растить, барина своего почитать… Но обстоятельства, господин Некрасов! Как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся… Есть почти у всех у них к тому же одна… червоточина не червоточина… Чертовщина! Не могли они спокойно жить среди прочих государевых людей, мешал запас энергии, что-то в этом роде… А энергичный человек в России - либо национальный герой, либо преступник. Либо и то, и другое… Прозит! - Бурковский кивнул Некрасову и выпил.
На палубе становилось заметно тише - веселье угасало.
- Можно я задам Вам один вопрос? - сказал Бурковский.
- Да, разумеется.
- Скажите. Почему Вы все-таки решились на эту Одиссею? Авантюру, как Вы изволили выразиться?..
- Причины? - Некрасов немного подумал. - Во-первых, я и сам толком не знаю. А во-вторых… Почему-то вдруг представил, что непременно открою на этом барке неизвестный архипелаг. Или неизведанный остров, на худой конец… И назову его своим именем. Смешно, конечно… Я с детства отличался непомерным воображением. Боготворил Джемса Кука и все такое… Как видите, в отличие от Вас, вознамерившего построить земной рай, моя цель более реальна и прагматична.
- Да, у нас в детстве были разные кумиры.
На палубе допивали последнее. Кто-то уже лежал, блаженно похрапывая, самые устойчивые расселись возле бочки, продолжали балабонить.
Однако никогда, даже в самые веселые минуты не оставляет русского человека тоска.
- Воля - оно, конечно… Бабу еще бы… Для полноты счастия, - мечтательно сказал молодой солдат.
- А вот ты послушай, - пыхнул трубкой боцман. - Жили-были генерал да архиерей. Случилось им быть на беседе. Стал генерал архиерея спрашивать: "Ваше Преосвященство! Мы люди грешные, не можем без греха жить… Без бабы то есть… А как же вы терпите?" Архиерей ему и отвечает: "Пришли ко мне за ответом завтра". Завтра, так завтра… На другой день генерал приказывает денщику: "Поди к архиерею, спроси у него ответа". Денщик приходит, доложил о нем архиерею послушник. "Пусть постоит", - говорит архиерей. Денщик еще долго стоял. Не вытерпел - лег, да тут же и заснул. Так и проспал до утра. Поутру воротился и сказывает: продержал, дескать, архиерей до утра, а ответу никакого не дал. Генерал разгневался: "Ступай назад и беспременно дождись ответа!" Пошел денщик, приходит к архиерею, тот его позвал в келью и спрашивает: "Ты вчера у меня стоял?" "Стоял!" "А потом лег да заснул?" "Лег и заснул". "Ну так и у меня встанет… постоит, постоит, потом опустится и уснет. Так и передай своему генералу".
Палуба колыхнулась от хохота.
- Чего ржете, жеребцы необъезженные? - невозмутимо продолжал боцман. - Смейтесь - не смейтесь, а того не знаете, что конец у всех вас - один! Будете скоро ржать на том свете!
- А ты почем знаешь, какой у нас конец? - подступил к боцману молоденький матросик.
- Знаю, коль говорю… - пробурчал боцман недовольно.
- Что ж тогда сам не остался? - не отступал матросик.
- Об том - особый разговор, - уклонился от ответа боцман, шмыгнув носом.
- А вот, положим, - прилип матросик. - Когда я, к примеру… туда - к царю небесному?
- Ты? - боцман на секунду помедлил, в задумчивости пожевал губами. - Ты умрешь завтра. Тебя волной смоет.
- Ну, старый, ты даешь! - рассмеялся матросик, но как-то ненатурально. - Откель здесь волны? Смотри - кругом тишь да гладь!
- А я? Сказывай, я когда помру? - пробасил Рогозин. - Давай, выкладывай!
- Ты? Ты не так скоро. Ты помрешь не в океане-море, а на суше. На берегу, значит. Причем, по своей глупости.
- Ладно, уговорил. А сам-то ты? Бессмертный, что ль?
- Вообще-то, - почесав затылок, согласился боцман, - я тоже умру. Все там будем. Бог дал - Бог взял. Однако насчет срока - не ведаю. Про всех про вас знаю, а про себя - нет. Но чувствую… скорее, тоже по своей глупости. Русские люди главным образом так умирают.
- Что ж? - не унимался матрос. - Вот так все вскорости и помрем?
- Зачем все? - боцман даже немного обиделся, - Не все. Большинство.
Некрасов и Бурковский поднялись на палубу и, стоя поодаль, иронически переглядываясь, посмеиваясь, прислушивались к неспешным пророчествам боцмана.
- Смотрю, Вы у нас ясновидящий! - подошел к боцману Некрасов. - А как, положим, насчет моей судьбы?
- Свою судьбу вы, господин хороший, сами то есть решили. Шли б себе своим путем, по своей колее то есть. Ан нет! Угораздило вас - в сторону! А этого не любят! Ни на земле, ни на воде, ни на небе!
- Послушайте, боцман! - встрял Бурковский. - Перестаньте людям голову морочить! Держите Вашу дурь при себе!
- Никак нет! - выпрямился боцман, поднимаясь с корточек. - То - не дурь! Сколько знаю семейство свое… почти, считай, до Седьмого колена… Весь наш корень в деревне за колдунов привечали. Ведуны, вроде бы… И прабабка мне судьбу предсказала. И все пока сбылось! И про Вашу судьбу я тоже знаю!
- Однако… - хмыкнул Бурковский. - И что же?
- Подробностей при команде говорить не стану. Одно у меня убеждение. Хоть Вы, господин хороший, человек и не глупый, но тоже помрете по собственному неразумению…
- В каком, боцман, смысле?
- А смысл-то один на белом свете, господин хороший! Уж больно, скажу, вы, поляки, заносчивы! Все - с гонором! А у жизни свой гонор! Супротив жизни - не попрешь! - пыл у боцмана внезапно иссяк, он махнул рукой, отвернулся. - Что говорить? У вас, молодых, все как об стенку горох!
- Братцы! Гляди! - крикнул впередсмотрящий с мачты. - Кажись, шторм идет!
Впереди над горизонтом повис черный зловещий квадрат.
- Дождались… - вздохнул боцман. - Начинается.
Поднялся ветер, и прежде ровное почти зеркальное море начало тихо шевелиться.
- Ну, держись, братцы! - встревожено глядя вдаль, побелевшими губами пробормотал Некрасов.
26 июля. 19 час. 30 мин.
Внезапно хлестнул холодный ветер, поднял с воды мелкую соленую пыль.
Корабль вздрогнул, будто уперся в невидимую прозрачную стену, хлопнули паруса - и тут же безвольно обвисли.
Каждой клеточкой мозга Некрасов ощутил страшную опасность, стремительно надвигающуюся на судно и людей, необходимость вот сейчас, немедленно что-то предпринять, легла на него тяжелой плитой.
- Слушай команду! - вытянув шею, сдавленным, сиплым голосом прокричал Некрасов. - Фок! Фор-мар-сель-нижний! Грот! Убрать!!!
26 июля. 21 час 30 мин.
Петя лежал между канатами в полузабытьи.
И вдруг, в сырой душной мгле, он ощутил движение пола, на которое не обратил поначалу внимание. Пол с каждой минутой раскачивался все заметнее - монотонно, безостановочно.
Сверху, с палубы, доносились тревожные крики.
Петя догадался - начинается шторм. Его охватил ужас. Первый порыв - прочь отсюда! Из этой душной мерзкой тьмы! На воздух! К людям! Он не может, не хочет сидеть здесь, скрючившись, среди грязных канатов и крыс, сам как полудохлая крыса! Только на волю!
Но опять явственно в сознании - надменное наглое лицо убийцы. Значит, что ж - отец, выполнивший свой долг русского офицера, погиб, а подлец останется безнаказанным?
Теперь уже трюм ходил ходуном, сквозь невидимые щели с потолка лились потоки холодной воды. Петю кидало из стороны в сторону. Обдирая о грубые волокна пальцы, срывая ногти, он вцепился в жесткие канатные кольца, но могучая сила оттащила его и бросила в стену… Петя вновь пополз к канатам, скуля от бессилия, тоски и боли…
27 июля. 4 час. 44 мин.
Шторм усиливался. Жуткий, беспощадный.
Черные валы дыбились. Крепкий, просмоленный корпус барка "Святая Анна", рангоут - мачты, реи, стенги - скрипели, трещали, стонали под страшным напором волн и ветра. Поминутно уходя бушпритом в волны, барк переваливался с носа на корму, как старый брошенный среди моря ящик.
Ветер метался в предрассветной мгле, злобный, неустанный, безостановочный. Небо нависло так низко, что казалось - можно коснуться его рукой, и было оно так грязно, как прокопченный потолок.
Некрасов вцепился в штурвал окоченевшими пальцами, в лицо его летели клочья пены. Судно мотало все сильнее. Некрасов еле-еле держался на ногах, но не терял управления.
- Господин капитан! - соскальзывая, вскарабкался на мостик боцман. - Помпы не работают!
- Кто из нас боцман? - не выпуская штурвал, всматриваясь в серую осатаневшую мглу, зло прохрипел Некрасов. - Вы или я?
- Эх! - в сердцах махнул боцман рукой и, пятясь, сполз по ступеням.
27 июля. 12 час 06 мин.
Сквозь рваные тучи на миг выглянуло солнце. Море было белое, как кастрюля с кипящим молоком.
Барк метался, нырял, становился на нос, приседал на корму.
Ваня-здоровяк, Бурковский, Рогозин, Малинин возились возле помпы.
- Ванька, черт! - заорал боцман, пробираясь по колено в воде к измученным товарищам. - На, держи прокладку!
- Отыскали уже, дядя Егор! - разгибаясь, невозмутимо улыбнулся Ваня. - Не волнуйся! Сейчас заработает!
- Шевелитесь! - боцман едва удержался на ногах от удара очередной волны.
Некрасов по-прежнему был у штурвала. Лицо его осунулось, глаза ввалились. Курс ему помогали удерживать два богатыря в драных бушлатах.
Внезапно раздался страшный, будто пушечный выстрел удар-хлопок. И все увидели, как со средней мачты сорвало грот-бом-брем-рей. Верхний парус еще несколько секунд удерживался на канате и развевался в небе, как огромный серый стяг. Но вот верхушка грота, не выдержав, с треском переломилась. Реющий парус оторвал конец мачты и вместе с ней взмыл высоко под облака, распластав полотняные крылья, как величественный перуанский кондор.
- К архангелам полетел, - задрав голову, сказал один из матросов. - Скоро и мы - следом.
- Отставить разговоры! - налегая на штурвал, крикнул Некрасов. - К архангелам всегда успеем.
Шторм все усиливался. Судно таяло по кусочкам: с палубы уже снесены все бочки, вдавлена дверь рубки, баркас, крепко державшийся на вантах, вдруг в одно мгновение превратился в щепки.
Привязанные канатами к грот-мачте, стоя по-двое по бокам помпы, из последних сил работали Бурковский, Ваня, Рогозин и Малинин.
Через них перекатывались волны - казалось, океан издевался над людьми, тупо и безнаказанно.
- Все! Больше не могу! Один конец! - хрипел Малинин, выплевывая соленую воду.
- А что? Хороша банька, всю пыль смыла! - хохотнул Рогозин.
- Что верно, то верно, - поддержал его Бурковский. - Будем теперь чисты, как младенцы.
Сотый, а может тысячный вал перехлестнул через борт.
- Японский бог! - в лицо Рогозина со звяканьем ударила кастрюля. - Чего это?
- Ребята! Камбуз снесло! - крикнул Бурковский. - Бросай помпу! Все - искать кока!
Едва держась на ногах, по пояс в воде, они пробрались к камбузу, вернее - к его останкам.
Обхватив покосившийся столб, повисло на нем бледное истерзанное существо. Невозможно было в нем сейчас признать когда-то вальяжного гладкого повара острога. Изнуренное существо - бывший повар, а ныне корабельный кок - горланило во всю глотку.
- Эх вы рыбки мои! Рыбки милые! Златогривые! Игривые!
- Ты чего, Мефодий? - встряхнул кока Рогозин.
- Чокнулся! Не видишь? - ответил за кока Малинин.
- Куда ж его теперя? - Ваня растерянно оглядел товарищей.
- Может - в каюту?
- Ты что? - Рогозин выругался. - Он там все разнесет к чертям собачьим!
- В трюм его, куда еще! - Малинин повернулся к Бурковскому.
- Придется пока в трюм, - кивнув, согласился Бурковский.
- В каюте он и впрямь все перекорежит. Кончится эта канитель дальше посмотрим.
- Поживей, братцы! Помпа стоит… - Рогозин обхватил за плечи повара, оторвал от столба. К нему на помощь поспешили остальные. Подняли сумасшедшего, побрели по палубе.
- Жизнь прекрасна! Позвольте покрыть ваше тело поцелуями! Буль-буль, дорогая! - опять запел-заорал повар Мефодий.
…Петя сидел, поджав ноги, уткнувшись в осклизлую перегородку.
И вдруг услышал железный лязг над головой. Открылся люк - в трюм упал белый сноп света в котором бешено роилась пыль. Пыли было такое неистребимое изобилие, что даже сырость была ей нипочем.
Петя вскочил, выхватил из-за пазухи нож.
Сверху кто-то пятился, медленно спускался в трюм, неся громоздкую тяжелую ношу, сапоги осторожно ощупывали каждую ступень.
27 июля. 18 час. 05 мин.
Силы стихии - они тоже не беспредельны, и природа иногда позволяет себе отдохнуть. Океан в своем безбрежном беспутстве, безалаберной гульбе, сам себе надоел и решил наконец вздремнуть.
Девятый вал в последний раз взметнул в поднебесье корабль, и он опять выдержал.
Великая планета Океан подняла свою грудь, глубоко вздохнула и начала погружаться в сон.
Все обитатели барка, все вмиг сразу поняли - пронесло! На сей раз Бог смилостивился!
- Вроде поменьше качает, - сказал Ваня, выпрямляясь, отирая грязным рукавом лицо.
- Похоже так, - продолжая налегать на ручки помпы, сказал Бурковский.
- Типун вам на язык, - прогундосил проходивший мимо заморенный боцман.
27 июля. 20 час. 07 мин.
Повар сидел, откинувшись на трюмные канаты и мрачно, не отрываясь, смотрел на неподвижное пламя вставленной в железный стакан свечи.
Петя, зарыв нож в тряпки, поднялся и тихо вышел из укрытия.
- И ты здеся, барчук, - скосив полусонный взгляд, ничуть не удивившись, пробормотал повар. - Вот и свидетель, - и вдруг в безумных его глазах промелькнуло беспокойство. - Погодь! А где же ваш батюшка? Алексей Иванович! Нет-с, не порядок! - Мефодий закряхтел, заелозил, пытаясь встать. - Нет! Все к столу! Живо все! Обед!
- Молчи! - Петя схватил повара за лохмотья. Мефодий! Умоляю!
- Не извольте ли расстегайчиков? - Мефодий держал перед собой и дул на мокрую тряпку. - С пылу, с жару. Ваши любимые, барин, - повар оглядел трюм. - Эй, люди! А ну сюда, лодыри! Подать борща к столу!
- Молчи, дурак! - метался в панике Петя. - Молчи! Приказываю!
- Ну вот… - обмяк, горестно вздохнул кок. - Опять не потрафил господам.
28 июля. 5 час. 00 мин.
Дул свежий ветер, но волнение утихло. По палубе, как сомнамбулы, бродили сонные усталые люди, выбрасывали за борт разбитые бочки, доски и прочий хлам.
- Пронесло, кажись, Господи, - перекрестился боцман.
- Все живы? - спросил Некрасов.
- Семерых снесло, - опять перекрестившись, доложил боцман, горестно вздохнув, продолжил. - А остальные побитые, но вроде как все, господин капитан.
- Нет здесь, боцман, господ, - сухо заметил подошедший Бурковский.
- Оно, конечно. Вам завсегда виднее, - кивнул боцман и побрел по палубе, недовольно бормоча что-то под нос.
В небе, на огромном пространстве, беззвучно таял архипелаг розоватых облаков. Некрасов оглядел горизонт. Море дышало спокойно, вот-вот из воды должно было подняться солнце.
- Могу засвидетельствовать - мы пережили чудо, - Некрасов подошел к Бурковскому. - Я думал, что знаю про эту жизнь все. Оставались так… незначительные детали. Но поведение стихии меня радостно удивило. Даже она иногда бывает снисходительной. Вы не находите?
- Вам лучше знать, - пожал плечами Бурковский. - Я - человек сухопутный.
- Оставьте, - засмеялся Некрасов. - Помпу вы крутили знатно. Как капитан, выношу Вам благодарность.
- Позвольте. Не понял, - Бурковский посмотрел в глаза Некрасову. - Давайте, господин мичман, определим наши отношения, - Бурковский говорил медленно, чеканя каждое слово. - Думаю, что капитан здесь - я.
- Даже так? - улыбка сползла с лица Некрасова. - Два капитана на одном судне. Занятно.
- Вы правы, - кивнул Бурковский. - Полагаю, однако, здесь не место для подобных выяснений.
- Прощу в каюту, - посторонился, пропуская Бурковского, мичман Некрасов.
28 июля. 7 час. 35 мин.
Разговор в капитанской каюте продолжался уже более часа.
"Эх, великовельможный пан… Беда с тобой, право! Хотим мы того или не хотим, но представляем с тобой два народа, два государства. Ну что ты, Бурковский, здесь передо мной пыжишься? Откуда у вас, поляков, столько гонора? Рассуди. Что есть моя великая империя и что - твое захудалое польское подворье? Это же мы, русские, тебя шляхтича как куренка бросили в острог и тебя же вызволили из него, дали волю. Что ж теперь ерепенишься, пушишь хвост?" - таковы, если вкратце, были подспудные мысли Некрасова в продолжении его беседы с бывшим поручиком Бурковским.
"Что поражает в вас, русских, - полная историческая слепота. Абсолютное непонимание собственной обреченности. Это сегодня вы - властелины половины мира, диктуете вроде бы свою волю сотням племенам и народам. Вы и не подозреваете, на что уходят вся ваша энергия и силы, не желаете видеть, что сами рухнете вскоре под плитой, которую добровольно на себя взвалили. Это неизбежно: ваши большие и маленькие губернаторы и все вы перегрызете друг друга и уйдете в никуда. Как великие некогда греки и римляне. Что далеко ходить? Этот ваш неприступный камчатский острог… Он рассыпался от первой легкой встряски. Или ваш барк "Святая Анна", которая с такой легкостью перешла в руки взбунтовавшейся толпы. Какие еще свидетельства вам нужны в подтверждении вашей лени и слабости?" - примерно так, если совсем коротко, думал про себя, глядя на Некрасова бывший поручик Бурковский.
В течение этого долгого разговора каждый из них окончательно осознал, почувствовал - насколько они разные люди. Беседа, конечно, продолжалась, но уже вынужденная, вялая, по инерции. Однако пора было что-то решать.
- В конечном счете, - прервал молчание Бурковский, - все, как еще издревле, упирается в одно - в стремление к власти. Я не прав?