- Какая к шуту власть? - отмахнулся Некрасов. - Что нам делить? Мы - точка посреди океана. Вокруг - на Запад, на Восток, к любому полюсу - вода. Команда больна, многие изувечены. Нас ожидают вскоре вселенская тоска, озлобленность, голод. Колумбу такое не снилось. Желаете быть адмиралом на этом судне? Извольте.
- Напрасно Вы иронизируете, - Бурковский раскурил трубку. - Не знаю, как на русском флоте, во всех цивилизованных странах всегда единоначалие. Без сильной руки нам тоже не обойтись. Впрочем, я не претендую…
- Не лукавьте, Бурковский. Тем более - наш разговор совершенно приватный. Вас, поляков, ей Богу, трудно понять. Вы первые - за свободу угнетенным. Аплодировали Великой Французской революции. Великолепно! И что же? Вы же первые - за императора Наполеона! Ваши соотечественники сегодня сражаются под знаменами тирана. Я не удивлюсь, если через год-другой польские полки, ведомые Бонапартом, пойдут на Россию.
Бурковский побледнел, но тут же взял себя в руки, наполнил из бутылки бокал.
Если мы будем продолжать в таком духе, мы с вами слишком далеко зайдем.
- Согласен, поручик, - вздохнул Некрасов. - Предлагаю сделать друг другу шаг навстречу. Цель-то у нас едина. Вот мое предложение. Я стану отвечать за сохранность корабля, за точность курса. А вы - за людей. За дисциплину. За корабельную казну тоже. Мир, Бурковский? - Некрасов встал, протянул руку.
- Вы весьма дипломатичный человек, - сказал Бурковский, пожимая руку. - Это приятно.
- Просто я не люблю воевать, - улыбнулся Некрасов. - С детства. У меня на сей счет свои убеждения. Полагаю, что в тот день, когда государи объявляют друг другу войну, их надобно тут же казнить. Потому что в сражениях гибнут не повелители, а подневольные.
- А стихи вы в детстве не сочиняли? - поинтересовался Бурковский.
- Нет, только прозу.
- Впервые вижу среди русских офицеров флота литератора, - почти искренне рассмеялся Бурковский.
- Вы очевидно мало встречали русских офицеров флота - ответил Некрасов.
1 августа. 11 час. 06 мин.
На море происходит немало чудес, пожалуй больше, чем на суше.
Кто не слышал о Летучем Голландце? Нет числа легендам о безлюдном корабле-призраке, которые встречается морским путникам совершенно неожиданно в разных концах океана.
Эти призрачные корабли - реальность. Тысячи свидетелей поведали о них, написаны сотни книг, в которых делаются попытки объяснить необъяснимое.
Вот одна из гипотез.
Время от времени в центре океанов случаются мощные извержения вулканов, либо гигантские подвижки морского дна - подобие глубинных землетрясений. Помимо тверди, приходят в великое смущение и водные пласты. Над поверхностью океанов вздыбливаются гигантские валы величиной в высокие дома. Это - цунами. Мощные, громадные волны стремительно и бесшумно мчатся к берегам. И там, ударившись о кромку земли, мгновенно вырастают в десятки раз и, продолжая стремительное движение, сметают все - прибрежные леса, селения, города. Но еще не достигнув берега, цунами несут смерть - неслышные человеческим ухом инфракрасные волны, порожденные водяным валом, предупреждая его, незримо бьют по психике человека, сводят его с ума. Даже не видя катящуюся вдали ужасную водяную гору смерти, среди ясного солнечного дня, в тишине и штиле, люди без видимых причин испытывают невыразимую тревогу: кричат, мечутся, бросаются в панике за борт. Оставленные корабли десятки лет затем бороздят океанские просторы. И каждая встреча с ними - дурное предзнаменование.
Первым увидел одинокое судно стоявший на капитанском мостике Некрасов.
- Боцман! Свистать всех наверх!
Путешественники высыпали на палубу. Поднялись даже самые немощные - стояли у борта, поддерживаемые товарищами.
Русский человек всегда настроен на встречу с чудом. На барке возник великий пересуд.
- Братва! - кричали оптимисты. - Готовь кружки для рома!
- Раскрывай рот шире! - это уже пессимисты. - Поднесли хоть бы кагору на полглотка. В самый раз бы сейчас причаститься…
Но вот судно все ближе, на борту "Святой Анны" - все настороженнее:
- Братцы! А может, пираты?
Теперь уже хорошо видно: встреченное в океане судно - небольшая китайская джонка. Медленно сблизились.
На незнакомом утлом суденышке - ни души. На "Анне" притихли.
- Эх, была не была! - Рогозин, поплевав на ладони, ухватился за край борта - перемахнул на палубу джонки.
Немного побродил, скорбно и растерянно оглядываясь.
- Ну! Что там? - не выдержал Бурковский.
- Пусто, - поддев ногой мешок, ответствовал Рогозин. - Капуста одна.
- Что - совсем никого? - перегнулся через борт Некрасов.
- Ни единой христианской души, - Рогозин развел руками, хлопнул по бедрам. - Одна капуста. Да и та насквозь гнилая.
- Поздравляю, - Некрасов взглянул на Бурковского. - Летучий Голландец. Правда, китайского происхождения. Вам, как новичку на море, считайте, повезло. Встреча с подобными господами даже для тертого морского волка - событие.
- Я принял бы Ваше поздравление с гораздо большим воодушевлением, - Бурковский скривил обметанные солью губы, - если б этот китайский голландец преподнес новичку стакан пресной воды.
- Вы много, поручик, требуете от случайных встреч. Некрасов помог Рогозину выбраться на палубу "Анны".
- Ребята! Глянь, что это? - закричал Ваня.
То, что все увидели, походило на кошмарный сон наяву.
Крысы! Одна за другой они появлялись на поручнях, оглядывались на покидаемый корабль, а потом прыгали с глухим стуком на палубу пустой джонки.
- Во дают! - изумился Ваня. - Сколько ж их, братцы! Команда заворожено наблюдала за великим крысиным переселением.
- Двенадцать… четырнадцать… - загибал пальцы Малинин.
Крысы, казалось, совершенно не замечали людей, выказывая к ним полнейшее пренебрежение. Перебирались на джонку спокойно и деловито.
- Бежит живая тварь с нашего корабля, - мрачно сказал боцман.
- На то они и крысы, боцман, - сказал Некрасов. - Сбежавшие, они и есть сбежавшие.
- Куда вы, детки! - устав считать, крикнул Малинин. - Чем наша лохань хуже? А говорят еще вы - мудрые животные. Такие же, как мы, чокнутые…
- Это ты зря, - не согласился боцман. - На этой джонке хоть гнилая, а какая-никакая жратва есть. А у нас - пшик.
2 августа, 12 час. 30 мин.
Барк вяло тащился под палящим тропическим солнцем. Стояла несусветная жара, и люди на вахте, обвязав головы Мокрым тряпьем сонно и лениво глядели на слепящую гладь океана, мечтая только об одном - о слабенькой струйке прохладного сквознячка.
- Воды осталось на пять дней, еды - на четыре, - сообщил Некрасову Бурковский.
- Бочки надо было вовремя крепить. Была бы сейчас и вода, и солонина, - буркнул проходивший мимо боцман.
- Это Вы, боцман, правильно заметили, - иронично заметил Бурковский и тут же сорвался на крик. - Только Вы на что? Вы куда смотрели.
- А что я? - шмыгнул по привычке боцман. - Нешто я здесь начальство?
- Ладно. Все виноваты, - сказал Некрасов. - Всем теперь эту кашу расхлебывать. Вернее то, что от нее осталось. Вот что, боцман. Отныне каждый фунт хлеба, каждый грамм воды - на строгий учет. Поровну, понял? Всем. И тебе, и мне, и любому, кто на корабле. И запомни, наконец, - нет здесь на судне начальства.
- Оно и худо, что нету, - отходя, неторопливо, вразвалку, пробурчал боцман.
- Крепкий орешек, - сказал Бурковский.
- Крепкий, - согласился Некрасов. - Однако, вроде дело говорит…
2 августа. 14 час. 00 мин.
Боцман делил плесневелый хлеб, разливал по кружкам мутную жижу, некогда бывшую питьевой водой.
- Слышь, боцман, - остановил его Рогозин. - Мы ж это… О поваре нашем… Мефодии то есть, кок… вроде как совсем забыли. Ему ж тоже доля полагается… Живой человек.
- Вам решать, братцы, - скрупулезно отмеряя жижу из бочки, сказал боцман. - Я что? - Я - как общество. Полагается, так полагается.
- И ты, Рогозин, чокнулся? - не расставаясь со своим любимым словом, встрял Малинин. - Твоему Мефодию, может, лучше, чем нам всем. Ты сумасшедших не знаешь, а я навидался. Сейчас нам только твоему повару и завидовать! Он сейчас в своем воображении дурном может семгу или баранину парную трескает! И шампанским запивает! А если ты такой благородный да сердобольный - ступай и отдай ему свою долю. Но учти - дурак после этого будешь. Верно говорю, братцы?
Очередь к хлебу и воде промолчала.
Рогозин крякнул, повернулся и медленно побрел, старательно обходя товарищей, которые, кто с пониманием, кто с улыбочкой смотрели ему вслед.
2 августа. 15 час. 45 мин.
Рогозин спустился в канатный трюм. В одной руке он держал холщевый мешочек с хлебом, кружку, в другой - свечу.
Трюм встретил затхлой сыростью, тишиной. Рогозин, бесшумно двигаясь, освещал все, что можно было осветить.
- Чудеса! - он замер, заметив в углу двух приткнувшихся друг к другу спящих - заросшего повара Мефодия и бледного худенького подростка. Приблизил свет.
- Никак барчук? - Рогозин поставил свечу на ящик, осторожно коснулся коленки спящего. - Петр Алексеич.
Петя пошевелился, сонно раскрыл глаза, увидел, вздрогнул, схватился за нож.
- Ну-ну, будя! - Рогозин легонько схватил мальчика за запястье, от чего оно чуть не переломилось, нож, упав, воткнулся в пол.
- Пусти! - искривившись от боли, почти крикнул Петя.
- Тихо, барин, - Рогозин отпустил руку. - А я думал - привиделось. Откель ты здесь, ваше благородие? Вас вроде сюда никто не приглашал
- Забыл вашего бандитского приглашения спросить! - вскинул голову Петя.
- Ладно. Ты, барин, особенно не ершись, - Рогозин укоризненно покачал головой. - Будешь ерепениться - сейчас отведу наверх. Там тебя даже очень сильно любят!
- Не надо, дядя Рогозин, - Петя сразу сник. - Господом Богом прошу…
- То-то, - Рогозин поправил свечу. - Ты вот что… Не хнычь. И не бойся. Давай-ка, сказывай. Все, как есть, начистоту.
Что мог сказать измученный голодный пацан? Кто его поймет на этом судне, захваченном преступниками? Но есть, существует между людьми какое-то странное незримое поле, оно может и притягивать и отталкивать. Петя внезапно почувствовал участие большого, сильного человека и, словно какую-то плотину, прорвало в душе его. Давясь слезами, пугаясь, перескакивая, Петя начал торопливо рассказывать, не рассказывать даже - исповедоваться в своем горе, одиночестве. Проклинал этого мерзкого гадкого убийцу Бурковского, всю его шайку висельников-бандитов.
- Я ему все равно… я его зарежу, этого гада, - всхлипывал Петя, размазывая по грязным щекам слезы.
- Э, малец-малец… - сокрушенно покачал головой Рогозин. - Какой из тебя убивец?
- Отомщу! - упрямо стиснув кулаки, повторил Петя.
- Ты вот что, ты попей, - Рогозин придвинул к Пете кружку. - Попей, уймись.
Как всякий очень сильный человек, Рогозин по натуре своей был добр и незлоблив. Случившееся убийство, приведшее его на каторгу, он сейчас объяснить для себя совершенно не смог бы. Он вообще старался в течение многих лет о нем, об убийстве, которое совершил, спасая честь молодой жены, не думать, не вспоминать, стремился вычеркнуть прошлое. Но будучи человеком от природы мудрым, обладая истинно крестьянским, по-сибирски цепким умом, тем умом, что угадывает интуитивно в себе зверя, спрятанного на семь аршин в глубинах собственной души, он боялся себя и молил Бога, чтобы не случилось такого, когда зверь этот проснется и вырвется на волю. Тогда пределу жестокости и безумству не будет! И потому Рогозин, усмиряя и спасая себя, благоговейно относился ко всем сирым и слабым - от божьих птах до детей.
- Успокойся, Петр Алексеич, - повторил Рогозин. - Я тебя не выдам. Ты меня слышишь?
- Слышу, дядя Рогозин, - в очередной раз всхлипнув, прошептал Петя.
- А если слышишь, то и понять должен. Тебе наверх сейчас никак нельзя. Убьют. Уж больно ты многим насолил. И мне, грешному… Да ладно. Сиди пока здесь. Терпи. Чем смогу - помогу тебе, - положил рядом кулек с хлебом. - Сиди, не рыпайся. Я к тебе по утрам буду… Мефодия тоже не забижай. Делись. Но не особенно. Он пока и так толстый. Все понял?
- Понял, дяденька Рогозин. Рогозин укрепил свечу, встал.
- Ну, держись, Петр Алексеич! - повернулся, чтоб идти.
- Дяденька Рогозин! - Петр схватился за его штанину. - Не уходи, погоди минутку. Мне здесь страшно!
- Сиди и никуда не выказывайся! - приказал Рогозин. - Сам себе сотворил историю, сам и терпи. А я приходить буду. Не сумневайся. С голоду не помрешь.
3 августа. 13 час. 05 мин.
Наступил полный штиль. Море блистало так, будто его смазали маслом. Иногда поверхность воды вспарывали вспышки серебра - играли летающие рыбы.
Воздух стоял влажный, почти липкий.
Рогозин, обмотанный мокрым тряпьем, вел корабль.
- Левее! Левый галс! - подсказывал ему Ваня-моряк. - Неделю тебя учу, дядя Степан, а все без толку.
- Мне бы, Ваня, кабы воля, землю пахать, свою землицу родную, а не это, - Рогозин кивнул на штурвал, - колесо крутить.
- Ты ж, дядь Степан, не прав! - обиделся Ваня. - Это ж море! Славное сильное море! - Ваня, в неожиданно нахлынувшем на него сильном чувстве восторга, воздел руки. - Соленое горькое море! Оно умеет нашептывать ласковые слова, может и убивать!
- Ишь ты! Складно это, однако, у тебя, - покачал головой Рогозин.
- А ты не смейся, дядя Степан, - устыдился своего порыва Ваня. - Хоть боцман считает, что я того… я про море тебе много чего могу рассказать, - внезапно встрепенулся. - Смотри-смотри, дядь Степ! Вон гляди - кит!
Невдалеке прямо по курсу выглядывало и исчезало в пучине лоснящееся сильное туловище громадного животного.
- Чего это? - опешил Рогозин.
- Кит-же! Я говорю - кит!
- Чего это?
- Кит… как бы тебе… это вроде как у нас в России корова. Только водяная. Гляди, а рядом китеныш.
Возле мамаши выпрыгивало из воды, игралось небольшое животное.
- Вишь, это телок ее, - все более волнуясь, объяснял Ваня. - Она его молоком своим кормит.
- Так ведь рыба! - не поверил Рогозин.
- Вот тебе истинный крест! - перекрестился Ваня. - Молоком.
- Помело! - зло процедил ошалевший от жары, обмотанный как и все в мокрые тряпки Малинин. - Ты слушай его больше, Рогозин. Этот пентюх еще не такую лапшу тебе на уши навешает.
- Ты, Малинин!.. - Рогозин бросил штурвал, стал медленно надвигаться на Малинина. - Ты пошто это людей забижаешь?
- "Забижаешь", не "забижаешь"! Не о том думай! Ослеп, не видишь? Скоро сдохнем все посреди этого чертова океана! Даже крысы от нас сбежали!
- Прекрати, Малинин! - подошел Бурковский, встал между недавними приятелями. - Нашли из-за чего цапаться…
Малинин, бледный, с вытянутым лицом, молча смотрел в сторону.
Бурковский видел, что Малинин на грани срыва. Надо было что-то срочно предпринимать.
- Остынь, Андрей, - Бурковский подтолкнул Малинина в плечо. - Пошли в каюту. Потолкуем.
3 августа, 14 час. 20 мин.
Спустились в каюту.
Бурковский взял с тумбочки щетку и принялся чистить сапоги. Делал это ловко, с удовольствием.
Малинин, прислонившись к косяку, молча наблюдал за ним. Наконец, не выдержал:
- Может помочь?
- В чем дело, Андрюх? - не отрываясь от любимого занятия, спокойно спросил Бурковский. - Какая муха тебя укусила?
- Ты что - сдурел? Не видишь, что творит вокруг?
- Не понял.
- Разуй глаза, Стефан! Гибнем! Воды тухлой полбочонка на всю команду! - Малинин подошел вплотную, сказал почти шепотом. - Бунт зреет…
Бурковский прекратил чиститься, выпрямился.
- Ты уверен в этом? - спросил он хмуро. - Такими вещами не шутят?
- Какие уж тут шуточки.
- У тебя есть доказательства?
- Да проснись ты, наконец! Спустись с облаков! Послушай, что в команде говорят! А то сидишь тут в каюте, долдонишь про доказательства.
Бурковский долго задумчиво вертел в руках щетку, потом отложил ее на табурет.
- Ладно, не дрейфь. Пошли, посмотрим на твой бунт.
3 августа. 16 час. 30 мин.
К вечеру поднялся легкий ветерок. Порванные паруса слегка зашевелились. На палубе лежали изнуренные люди.
- Сколько дней не евши, не жрамши, а все живы, - сказал бывший арестант.
- Хороша жизнь! - прервал его бывший солдат. - Чем хуже было в нашем остроге?
- Зато свобода, - возразил арестант.
- В такую мать… такую свободу, - сплюнул солдат.
- Ну-ка встать! - подошедший Бурковский пихнул солдата в бок.
- Уж, нет Ваше благородие! - солдат слегка приподнялся на локтях. - Ложись и ты рядышком. И подыхай со всеми нами, горемычными.
- Это что, неподчинение приказу? - Бурковский схватил, приподнял солдата за ворот. - К акулам захотел?
- Прекратите, поручик! - подбежал Некрасов. - Опомнитесь! Вы - офицер!
Бурковский замер, плотно сжав губы, смерил Некрасова холодным взглядом, процедил, с трудом подавляя нахлынувшее бешенство.
- Займитесь своим делом! Ваша прямая обязанность - держать корабль правильным курсом. Я лично начинаю сомневаться, насколько он правилен…
- Глянь, господа-капитаны! - радостно заорал Ваня-моряк - Вон они, акулы!
Параллельно курсу барка не торопясь, будто совершая дневную послеобеденную прогулку, двигались две морские хищницы. В прозрачной воде хорошо были видны их удлиненные головы с осторозубой пастью. Идеально обтекаемые мускулистые синевато-серебристые тела слегка извивались, повинуясь легким движениям хвоста и плавника, рассекавшего воду подобно серому косому парусу.
- Мерзкие твари, - глядя на них с отвращением, пробормотал Малинин.
- Э, не скажи, - заулыбался во весь рот Ваня. - Акула - она что? И вода и мясо! Вы вот все послушайте! Знаю способ… - Ваня сделал паузу, поднял палец. - Ей Богу! Меня коряки научили.
Ваня оказался не только примерным учеником, но и учителем. Подчиняясь его наставлениям, моряки нанизали на громадный крюк сгнившее вконец мясо. Крепкий канат служил удочкой, поплавком - бревно.
Одна из акул начала осторожно приближаться к наживке, затем резко ускорила движение и, на секунду подняв свирепую морду из воды, вцепилась в кусок. С хрустом ухватила, зажала мясо в мощных челюстях, с силой дернула, стараясь оторвать. Но крючки уже глубоко вошли ей в пасть. Акула бешено трясла большой серой башкой, как собака, которая не может отпустить добычу.
- Тяни! - кричали, подбадривали друг друга на палубе.
После долгой бестолковой суетливой толкотни, канат все-таки удалось вытянуть. Акула бешено вертелась на палубе, сшибая с ног всякого, кто пытался к ней приблизиться.
- Эх-ма! - Рогозин вывернулся из-под удара хвоста, перепрыгнув через него, вскинул топор, и, что есть силы, врезал им по основанию акульего черепа. На палубу хлестнула кровь.
Акула продолжала еще минут десять извиваться, но ее судорожные движения становились все более замедленными.