- Жень, ты понимаешь, когда я чего-то не знаю, или не понимаю, мне становится страшно, и я начинаю придумывать себе ответ. У меня ведь почти на все вопросы ответы найдутся - я не могу, физически не могу сам себе сказать: "не знаю" и забыть об этом. Не могу… А они, там наверху, не говорят ничего. Молчат, только спускают невнятные ТЗ и ТУ… Скорость такая-то, глубина, такая-то, автономность столько-то суток, но зачем всё это нужно, я понятия не имею. Понимаешь…
Илья говорил быстро, будто у него было мало времени, а рассказать чего важного нужно много. Из его сбивчивого монолога Евгений Иванович понял лишь то, что Илья действительно не знает, для чего предназначено его детище, и что байка про смену магнитных полюсов была лишь одной из версий, которую, для усмирения пытливого своего ума Илья сам себе и сочинил. Затем Евгений Иванович спросил, кто должен сидеть внутри, и Илья погрустнел ещё больше.
- Может, для тоннелей между правительственными бункерами? - тихо спросил Евгений Иванович.
- Нет! - ответил Илья резко и громко. Так, что техники и подполковник разом повернули головы в его сторону. Илья махнул им рукой, мол, продолжайте работать, а сам почти вплотную подошёл к Евгению Ивановичу и прошептал:
- Ни черта. Для обычных тоннелей всего этого городить не надо, можно проще… да и диаметр у него, прямо скажем, маловат.
- Господи, а зачем всё это тогда? - оторопело спросил Евгений Иванович.
- Не знаю, чёрт! - снова громко сказал Илья. - Мне всё сверху спустили…
Илья вытер, видимо, грозивший в любой момент потечь свой узкий и длинноватый нос и на тон тише продолжил:
- Тема военная, и я сначала подумал, что это всё для скрытного минирования, но к агрегату не предусмотрено никаких дополнительных модулей, то есть, он ничего за собой не тащит. Сам по себе, понимаешь? То есть он нужен просто, для того чтобы проделывать ходы в породе - землю дырявить, короче говоря. Я пытался спрашивать там, зачем это всё нужно, но от меня только отмахнулись. Говорят, ваша задача выполнить в срок задание Совета Министров, а вопросы задавать - вам такого задания не давали.
- А, может, ну его? - без задней мысли сказал Евгений Иванович.
- Не могу, Женя, не могу…
Илья отвернулся. Плечи его слегка затряслись, и Евгений Иванович догадался, что его друг плачет. Беззвучно, без всхлипов и вздохов, словно в немом кино. Он положил руку Илье на плечо и тоже тихо заплакал, только совсем о другом.
Немного погодя, когда и тот и другой успокоились, Илья повёл Евгения Ивановича, как он выразился: "В нумера". Под "нумерами" имелась в виду линейка небольших цехов, отделённых друг от друга перегородками. На двери каждого цеха висела овальная табличка с двухзначным номером, совсем как в гостиницах, из-за чего, видимо, они и получили своё название. Илья с Евгением Ивановичем по очереди посетили каждый. Внутри удивлённому взору Евгения Ивановича предстали разнообразные металлообрабатывающие станки - как он отметил про себя, в основном импортные - и нереальная, совсем не заводская, а какая-то лабораторная чистота.
- А станки-то зачем суда было волочь? - удивился Евгений Иванович.
- Здесь они изолированы от всех поверхностных вибраций - от железных дорог, машин, строек, других заводов. Из-за всего этого наверху точность обработки ниже, чем здесь, - ответил Илья.
"А, ведь, верно", - подумал Евгений Иванович.
После "нумеров" Илья показал Евгению Ивановичу сборочный цех, измерительную лабораторию и машинный зал. И опять - везде чистота, плюнуть некуда.
- Так, а теперь полезли в комнату досуга, - тихо сказал Илья, когда они покинули последнее помещение и зашли в небольшую комнату, похожую на заводскую раздевалку. Слово "досуга" Илья произнёс по-военному, с ударением на "о".
- А почему, полезем? - спросил Евгений Иванович.
- Увидишь. На, оденься, только за размер не ручаюсь. - И Илья протянул Евгению Ивановичу сначала чёрную робу, а затем каску с фонариком и огромные кирзачи, которые достал из ближайшего металлического шкафчика.
- А ты?
- У меня своё. - Илья выудил из того же ящика второй комплект спецодежды.
Роба оказалась размеров на пять больше Евгения Ивановича, а сапоги он спокойно поместился, не снимая ботинок. Илье же, как и следовало ожидать, всё подошло идеально.
Они вышли из раздевалки и через некоторое время из общего коридора свернули в один из технических тоннелей, на полу которого были положены рельсы узкоколейки. Пройдя по шпалам метров триста, Илья остановился и воровато огляделся по сторонам.
- Нам сюда, - он показал на овальную, высотой метра полтора дыру в стене, которую при слабом "дежурном" освещении было практически невозможно заметить, - как говорится, ниже голову.
Сказав это, Илья с проворством пацана, собирающегося что-то воровать в колхозном саду, шмыгнул в дыру. Евгений Иванович, мысленно перекрестившись и согнувшись в три погибели, последовал за ним. Щёлкнув выключателем фонаря, он увидел, что впереди лежит длинный узкий тоннель, конец которого заслоняет спина Ильи. Только сейчас Евгений Иванович заметил, что на спине у его друга написано краской: "Аверн".
Идти по тоннелю в скрюченном состоянии Евгению Ивановичу было тяжело. Огромные сапоги постоянно за что-то задевали, каска скребла по потолку. Воздуха вокруг, с каждым шагом, становилось всё меньше, поэтому он несколько раз останавливался, перевести дух. Илья ушёл далеко вперёд, и Евгений Иванович малодушно начал подумывать, не бросил ли тот его одного, но периодически поблёскивающий впереди огонёк его фонарика говорил об обратном.
"За что же он меня так мучает, - подумал он во время очередной остановки, - лучше бы я тогда, в лифте помер".
Тоннель закончился неожиданно. Евгений Иванович почувствовал, что ни сверху, ни с боков его ничего не ограничивает, и с усилием разогнулся.
- О-хо-хо, - вырвалось у него, - лучше пристрели меня, командир. Старый я уже для таких дел.
- Это мы поправим, - услышал он справа насмешливый голос Ильи, - иди сюда.
Евгений Иванович пошёл на голос. В этот момент Илья зажёг мощный фонарь, и Евгений Иванович увидел, что они с Ильёй стоят посередине небольшого помещения, объёмом примерно с комнату в общежитии, которой жил Евгений Иванович. Прямых стен в "комнате" не было - они все, ровно как пол и потолок, состояли из угловатых впадин и выпуклостей, отчего у Евгения Ивановича создалось впечатление, будто он находится в огромной и сильно помятой картонной коробке. В противоположной стене просматривалось достаточное для прохода человека отверстие - видимо тоннель, по которому Евгений Иванович с Ильёй пришли сюда, продолжался куда-то дальше.
- Где мы? - спросил Евгений Иванович.
- Я же сказал, в комнате досуга, я сюда хожу раза два в год, и ты будешь ходить, - ответил Илья серьёзно. - Пойдём, чего покажу.
С этими словами он взял Евгения Ивановича за руку и подвёл к правой, по ходу их движения, стене, в метре от которой обнаружилось продолговатое углубление в полу - длиной метра полтора и глубиной с метр.
- Ложись, - сказал Илья.
- Куда ложиться? - не понял Евгений Иванович.
- Да прямо вот сюда. Не бойся, там не холодно.
- Я, вообще-то, живой ещё, - пробурчал Евгений Иванович.
- Именно по этому, - сказал Илья, - давай, доктор сказал: "В морг", значит, в морг.
Евгений Иванович присел на пологий каменный край "могилы", опустил вниз одну за другой ноги и затем осторожно сполз вниз. Внутри "могилы" действительно оказалось совсем не холодно. Придерживаясь руками за выступы в стенах, Евгений Иванович плавно приземлился на тёплое каменно дно.
- Ноги не умещаются, - сообщил он со дна.
- Подогни, - сказал Илья, - прими позу эмбриона.
Евгений Иванович сделал то, что ему сказали.
- Подогнул, дальше чего?
- Теперь, Жень, давай помолчим, - тихо сказал Илья, - выключи фонарик.
Послышалось два сухих щелчка, и вокруг стало темно. Какое-то время в глазах у Евгения Ивановича попрыгали фантомные "зайчики" от фонаря, но вскоре исчезли и они. Темнота стала абсолютной. Евгений Иванович закрыл глаза, затем открыл их и, совершенно не заметив разницы, снова закрыл.
"Вот почему все, кто живут под землёй, слепые, - пришла ему в голову простая, но ранее совершенно не волновавшая его истина, - смотреть-то не на что".
Неожиданно для себя он почувствовал, что ему стало хорошо и спокойно. Сердце, минуту назад вот-вот собиравшееся заглохнуть, билось теперь ровно, дыхание восстановилось, а в голове заиграла тихая, прозрачная музыка. Забыв про Илью и всё остальное, Евгений Иванович повернулся на правый бок и молниеносно уснул.
17. Алексей Цейслер. Большая прогулка
Вот в чём странность - при всех любопытных и приятных особенностях город меня пугает. Да что там пугает, я его по-настоящему боюсь. Сразу оговорюсь, страх мой скорее иррационален, нежели наоборот. Как говорил один кино персонаж: "Ничего конкретного", но всё равно страшно.
Помню, в первые дни моего пребывания в Сенишах я думал, что жить здесь не так уж и страшно, достаточно провести тут неделю - другую, и окружающее пространство перестанет меня пугать. Но прошла неделя, потом другая, потом ещё три, но положение не изменилось. Я устал их считать - пять плюс два, потом опять пять плюс два, и так далее, неделя за неделей. Лекция за лекцией, тема за темой. Всё без толку - место, в которое я попал, никак мне не давалось. Я не понимал его, и потому боялся. Иногда, ночью, я выглядывал из окна общаги, в которую меня поселили, и всматривался в грязную, изрезанную редкими фарами темноту, чтобы разглядеть лицо врага, но тот предпочитал не показываться.
И вот вчера, словно кочующий индеец, принимающий примитивную наркоту, чтобы преодолеть страх нового места, я решил напиться. "Пройдя через алкогольный хаос, система обретёт своё новое стабильное состояние, в котором всё будет прекрасно, - думал я. - Утреннее похмелье придаст внешнему пространству знакомый оттенок, и я окончательно успокоюсь, ведь с бодуна прерогативы и императивы меняются местами, поскольку ты не только не помнишь, что эти слова значат, но даже не можешь их нормально произнести".
Я пил дома, в квадратной комнате общежития, сидя в продавленном кресле, как космонавт в своём спускаемом яйце. Пойти изучать местные заведения в одиночку я не решился, просто спустился в продуктовый магазин и в числе прочего купил пару портвейна и пару пива. Водку в том магазине не отпускали.
Утро воскресенья. Рожа, которая в зеркале - мерзкая и с отвисшей челюстью - моя. Меня бурно рвёт. Рвёт так, что жить не хочется.
В дверь стучат. Это комендантша общежития, где я живу. Она спрашивает, почему у меня всю ночь работал телевизор. Я говорю ей, что заболел и не заметил, как уснул.
- Сказали бы лучше, что вам страшно спать одному, - говорит она, - стыдится тут нечего. Телевизор для того и придуман, чтобы скрашивать одиночество и избавлять от ночных страхов.
- Я бы рад сказать, но это не правда, - отвечаю я, чувствуя, что к горлу опять подкатывает.
- А вы что же, всегда говорите правду?
- Почти. Даже если она менее правдива, чем ложь. Правда бывает разной.
- Вам лучше знать. Просто не делайте так больше, здесь очень тонкие стены.
- Не могу ничего обещать, но постараюсь.
Комендантша уходит.
Ну, надо же, заподозрить меня в том, что я боюсь спать один! Вообще, странная дама. Когда я вселялся, она, изучив соответствующую страницу моего паспорта, обещала познакомить со своей переспелой племянницей. Это она сама так сказала: - "Моя переспелая племянница".
Меня опять рвёт, но на этот раз я уверен, что это в последний раз.
И вот тут, стоя на карачках перед раковиной, я вспоминаю, что Мясоедов в пятницу предложил прогуляться в пещеры, когда узнал, что я там ни разу не был. Мы договорились встретиться без пятнадцати девять около входа в церковь. Сейчас 8.30.
Меня опять рвёт. Сколько же можно, господи…
8.44. Я стою около закрытых дверей церкви святых Козьмы и Домиана и смотрю на голые, безобразные деревья. После дивно тёплого сентября был почти такой же тёплый октябрь, но ноябрь поставил всё на свои места. На улице уже очень холодно.
Мне плохо. После промывания желудка стало немного лучше, но бодун есть бодун - состояние преотвратное, меня всего просто колотит. Само собой, я сегодня ещё ничего не ел, успел только выпить вчерашнего чая перед выходом. Если Мясоедов не придёт вовремя я, должно быть, околею тут, как всеми забытый полярник.
Слышу шаги. Открываю глаза и вижу на тёмной улице одинокую округлую фигуру, которая быстро приближается.
- Вы как-то плохо выглядите, Алексей, - говорит Мясоедов, одетый в военную форму без знаков различия, - похмелье?
- Оно самое. Как-то всё само собой вышло.
- Не оправдывайтесь. Вы же не алкоголик, верно?
- Ну, рвотный рефлекс не утрачен…
- Тогда я за вас спокоен. Пойдёмте скорее.
Мы идём довольно быстро. Сначала, по улице Абельмана доходим до окраины города, потом сворачиваем на грязный просёлок. Под ногами твёрдая замёрзшая грязь. Мясоедов шумно дышит ровно на три шага, как учат спортсменов, и, наверное, военных. У него изо рта ритмично вырываются облачка пара.
Пейзаж вокруг удручает. Тёмная земля, покрытая пожухлой листвой, редкие кривые деревья, похожие на заграждение из колючей проволоки кусты - всё это было бы хорошей декорацией для фильма про войну - вот-вот какие-нибудь бендеровцы выскочат.
Где-то за полчаса променада мы доходим до небольшого холма, в склоне которого я различаю большое, метра два с половиной - три в диаметре, почти круглое отверстие.
- Это оно и есть? - спрашиваю я.
- Да, это вход, - отвечает Мясоедов, - напоминает тоннель метро. Уж больно круглый, только рельсов не хватает.
- Вы считаете, что это творение рук человеческих?
- Чёрт его знает. Кстати, вам сюда не нужно? Путь не близкий. - Он показывает рукой на стоящий рядом дощатый сортир на два посадочных места, который, скорее всего, поставлен предохранять памятник природы от загаживания. - Идея, в общем-то, примитивная, но со своей задачей справляется - ни рядом, ни внутри следов человеческой жизнедеятельности вы не найдёте. Ну, так как?
- Спасибо, нет, - отвечаю я, - что-то не хочется.
Мы подходим совсем близко ко входу. Внутри, то есть уже в пещере, по обеим сторонам висят фотографии каких-то людей. Чаще в рамках со стеклом, но попадаются и просто выцветшие, полустёртые фотокарточки. На одних написаны две даты через чёрточку, на других нет ничего. Все лица молодые, кроме, может двух или трёх.
- Лучше любого забора, да? - Мясоедов останавливается около фотографии какой-то девушки и внимательно всматривается в её лицо.
- Пожалуй. Это… это все, кто не вышел оттуда? - спрашиваю я, чувствуя, как внутри собирается едкий комок, грозящий вызвать очередной рвотный позыв.
- Нет, что вы, - Мясоедов морщится, будто от кислятины, - это люди, пропавшие в девяностые.
- Куда, пропавшие?
- Кто его знает. Лично я считаю, что большинство из них живы, просто подались куда-нибудь на заработки, никому об этом не сказав. В Москву, например, а может, на ближайшую войну.
- Тогда почему они здесь?
- Не знаю. Кто-то первый повесил тут фотографию пропавшего человека. Другие тоже стали так делать. Знаете, такое иногда бывает в церквях - люди вешают фотографии своих больных родственников в надежде на спасение… Люди всегда во что-то верят. Кстати, вы не боитесь войти внутрь?
- Да ладно, чего уж там, - отвечаю я, мысленно сжигая за собой мосты, - день и так начался неудачно… а что там, внутри?
- Сейчас ничего. Раньше, до войны, тут было что-то вроде места для прогулок, ещё раньше - каменоломни, а ещё раньше, то есть совсем давно, какие-то языческие святилища. - Мясоедов смотрит на меня с подозрением. - Точно не боитесь?
- Чего мне бояться?
- Мало ли чего, Алексей Германович. - Мясоедов опять странно на меня смотрит, будто испытывает. - Ладно, пойдёмте.
Он включает фонарь, и мы заходим. Внутри пещера и вправду сильно напоминает искусственно вырытый тоннель. По крайней мере, прослеживается вполне определённая цилиндричность, хотя диаметр постоянно "плавает", то, расширяясь, но немного сужаясь.
- Сейчас эта геометрия закончится, - как будто прочитав мои мысли, говорит Мясоедов, - дальше всё будет гораздо естественнее.
Метров через сорок тоннель сильно расширяется, и мы попадаем в длинную бесформенную залу. Я замечаю на полу остатки деревянного настила, а в самом широком месте некое подобие скамеек.
- До войны, когда здесь закончили разработку известняка, пещеру стали активно посещать спелеологи и просто туристы, - на ходу сообщает Мясоедов, - говорят, тут были очень красивые гроты и два подземных озера. Потом, там, дальше, - он машет рукой по ходу нашего движения, - произошло обрушение свода, и несколько человек завалило. Их пошли спасать, в основном добровольцы - милиционеры и военные из местного гарнизона - но потолок обрушился ещё раз и завалил и их. Когда же приехали спасатели-метростроевцы из Москвы, спасать было уже некого. Вытащили только несколько трупов и всё. С тех пор пещеры закрыты. Вы ещё не боитесь?
Я останавливаюсь.
- Зачем вы всё время спрашиваете, боюсь я или нет? Неужели это имеет какое-то значение?
- Да, вы правы, уже никакого. - Мясоедов виновато пожимает плечами. - Простите, я просто подумал, вдруг у вас клаустрофобия.
Вот те на… Да не боюсь я идти вперёд! И спать один не боюсь! Единственное, чего мне не хочется, это сейчас обсуждать причины, по которым мне не страшно, что, действительно, может привести к приступу паники. Так всегда бывает - слова заставляют призраков обретать плоть. Ну его на фиг, лучше уж про войну и про бомбёжку…
- Я слышал, что эти пещеры взорвали немцы, - спустя десяток шагов, говорю я.
- Я тоже про это слышал, - отвечает Мясоедов, - но если и взрывали, то только не у нас. Здесь войны не было. На западе немцев остановили в районе Химок, а это довольно далеко отсюда.
- А, может, пещеры такие длинные?
- Может. А может, рванули что-то другое. Какие-нибудь другие пещеры, их же тут, в Московской области, как собак нерезаных…