Погода действительно была чудесной. Мир в тот день состоял всего из двух цветов - синего и белого. Сверху была небесная синева, а снизу снег, да такой белый, что на него было больно смотреть. И от всей этой красоты Евгению Ивановичу хотелось петь или, на худой конец, говорить стихами.
Евгений Иванович не соврал - он действительно последний раз ходил на лыжах до войны. Было это, когда он учился в десятом классе. Евгений Иванович и ещё несколько ребят из его школы участвовали в посвящённом дню Красной армии лыжном пробеге "Тарасовка - Москва". Евгений Иванович не на шутку волновался, застёгивая крепления лыж на выданных ему Ильёй импортных лыжных ботинках. Он был уверен, что не пройдёт и ста метров, как его свалит инфаркт или, в лучшем случае, приступ стенокардии. Но первые же шаги по упругой лыжне развеяли все опасения - Евгений Иванович чувствовал себя, как двадцать лет назад - невероятно легко и свободно. Правда, идти за проворным Ильёй поначалу было трудновато, но спустя километр-полтора шаг как-то сам собой стал шире, и вчерашний инвалид уже почти не отставал от своего старшего во всех смыслах товарища.
Евгений Иванович и не заметил, как скрылись из вида последние избушки, начался и кончился лес, и перед ними распласталось широченное белое поле, разрезанное турецким ятаганом русла неширокой реки.
Илья въехал на небольшой пригорок, с которого начинался пологий спуск к реке, и остановился. Евгений Иванович обошёл друга по целине и встал рядом.
- Узнаёшь? - спросил Илья и обвёл рукой ландшафт.
Евгений Иванович вгляделся в пейзаж, и в следующее мгновенье кто-то невидимый схватил его холодной рукой за горло.
- Батюшки мои… - вырвалось у него, - а я-то думал, чего мне всё так знакомо…
У Евгения Ивановича на глазах навернулись слёзы.
- Ладно, ладно, старик. - Илья похлопал его по плечу. - Будет тебе.
Евгений Иванович варежкой смахнул слезу.
- Господи, всё как не со мной… Слушай, а где та воронка?
- Вон те кусты видишь? - Илья показал лыжной палкой на торчащий из снега "веник".
Евгений Иванович утвердительно кивнул.
- Метрах в пяти правее - наша "могила", а чуть вперёд - воронка. Они, правда, засыпаны обе, я еле нашёл.
Евгений Иванович посмотрел в глаза друга, но тот отвёл взгляд.
- Жень, я вот что тебе сказать хотел, - начал быстро говорить Илья, - только ты дослушай до конца. Всё, что я тебе расскажу - чистая правда.
Евгений Иванович покрепче опёрся руками на палки и приготовился слушать.
- Наши шахты начали строить сразу после войны. Это было, кстати, одни из первых долговременных противорадиационных укрытий в стране, а, может, и в мире. До войны тут тоже велись какие-то подземные работы, но про них мне ничего выяснить не удалось - из тех, кто это всё проектировал и строил, в живых никого не осталось. Не исключено, что эти тоннели были связаны с местными пещерами. Я говорю "были", потому что после той истории с обрушением свода пещер об этой связи можно смело забыть. Но, что-то, наверняка осталось, и мне кажется, что в один из тех довоенных тоннелей мы с тобой и провалились. Тогда, при первой встрече с тобой, я назвал его минной галереей, но на самом деле, я точно не знаю, что это было, и кто именно нас с тобой оттуда вытащил.
Илья сделал паузу.
- Так, это первое. Второе: в пятидесятые годы в свежепостроенных укрытиях одни ребята из Ленинграда, среди прочего изучали воздействие электромагнитных полей на организм человека. Понятно, наверное, в каком контексте?
- Догадываюсь, - сказал Евгений Иванович.
- Так вот, мне удалось выяснить, что у них тут что-то крупно не заладилось, то ли большая смертность среди испытуемых вышла, то ли ещё чего, только, они отсюда спешно уехали, а тему их свернули, как и не было. А когда в шестьдесят первом начали строить наш "Айсберг", об этом уже не вспоминали. Я здесь появился в шестьдесят восьмом, когда большая часть того, что у нас под землёй уже была построена. Сейчас в это уже с трудом верится, но выглядел я тогда, примерно, как ты, когда мы с тобой в столовке встретились - просто болячка на болячке. Давление, тромбофлебит, чуть что - голова раскалывалась…
Евгений Иванович сделал удивлённое лицо.
- Да, да, не удивляйся. Я тогда был ходячей развалиной. В пятидесятом по собственной глупости на одной стройке серьёзно поморозил ноги, да и ранение мне здоровья не прибавило, сам понимаешь, а уж после ленинградской истории сердце стало пошаливать… короче, труба. - Илья неожиданно замолчал, как бы собираясь с мыслями для самого интересного. - Так вот, где-то через месяца два - три произошла интересная штука, я почувствовал, что гораздо лучше себя чувствую, если подолгу сижу в "могиле" в этой самой комнате досуга. Я тогда из неё вообще перестал вылезать, и меньше чем за полгода стал совершенно здоровым человеком. Знаешь, это было, как чудо, как божественное, прости, господи, вмешательство!
- Знаю, - вставил Евгений Иванович.
Илья понимающе усмехнулся.
- Тогда я стал осторожно интересоваться у сослуживцев, не чувствуют ли те чего-то подобного, но все они были молодые совсем, и им всё это было до лампочки, а те, кто постарше, чаще всего делали удивлённые лица. Только один пожилой проходчик по фамилии Манензер по большому секрету мне рассказал, что "оставил здесь своей радикулит". Тогда я начал это дело исследовать. Думал, расколю сейчас его быстренько. Даже название придумал: "Эффект геологического оздоровления Щетинкина". Делал я это, сам понимаешь, скрытно, чего доброго за сумасшедшего примут, но, сразу скажу, мало чего достиг. Пытался в разных помещениях температуру, влажность, радиационный фон, напряжённость электромагнитного поля мерить, только ничего толком не вышло - по большому счёту везде всё одинаково. И пробы породы на анализ отдавал - опять ничего. Никаких зацепок. Везде, вроде, всё одно и тоже, но вот здесь он есть, а вот тут его нет.
- Интересно, - сказал Евгений Иванович, - получается, ты один про эту штуку знаешь?
- Думаю, нет. - Помотал головой Илья. - Кто-нибудь ещё точно допёр, только молчит. Сам подумай, сейчас начни об этом говорить, мигом с работы попрут. Кому это надо?
- Что верно, то верно, - согласился Евгений Иванович, - слушай, я правильно понял, эффект проявляется только в "могиле", где я лежал?
Илья утвердительно кивнул.
- Именно. Оно, я имею в виду само помещение, существовало ещё до того как туда пришли наши проходчики.
- То есть как? - удивился Евгений Иванович.
- А вот так. Было и всё. Тут же полно подземных пустот, часто друг с другом несвязанных. Вот это одна из них.
- Естественного происхождения? - уточнил Евгений Иванович.
- Возможно…
- Послушай, а как ты её нашёл? - выпалил Евгений Иванович.
- Честно говоря, я всё ждал, когда ты об этом спросишь, - сказал Илья с улыбкой. - Меня туда, в эту самую "могилу" принесли тогда, в сорок первом, раненого. Я, конечно, почти ничего не помню, но вот сам момент положения меня "во гроб", в памяти почему-то остался. Знаешь, когда я это место без малого через тридцать лет снова увидел, меня, словно током ударило! Залез я туда, конечно, из чистого любопытства, но потом, сопоставив все обстоятельства, стал лазить вполне осмысленно.
У Евгения Ивановича, что называется, отвисла челюсть.
- А кто принёс, не помнишь?
- Не-а. Всё, словно во сне было. Помню, что несли, помню, что положили, но кто… ни черта не помню.
Илья потряс головой, как будто этой тряской хотел вытолкнуть из глубин памяти потерянные воспоминания.
- Руки только помню, скорее всего, женские или детские, маленькие потому что, - сказал он, - больше ничего.
И тут Евгений Иванович не выдержал и стал спрашивать. Он не хотел слышать про детали и подробности, ему не терпелось узнать, действительно ли он выздоровел, или же это всего лишь временное улучшение перед глобальным ухудшением; и, если да, то, как долго продлится это состояние, а если нет, то всё равно, сколько ему осталось.
Илья отмахнулся от его вопросов, а вместо этого сказал:
- Тебе повезло, Жень. Я очень рисковал, затащив тебя к нам, ты уж прости. Ведь могло и не сработать.
- Что значит, прости? - проговорил Евгений Иванович. - Илья, ты же мне жизнь спас.
- Значит, мы с тобой в расчёте, - ответил Илья, - если бы не ты, я бы тогда не выжил.
Евгению Ивановичу снова захотелось плакать. Он сделал шаг к Илье, обнял его и притянул к себе. Илья не сопротивлялся. Он оказался таким маленьким в объятьях Евгения Ивановича.
- Я тебе вот что скажу, Женя, - с непонятной серьёзностью в голосе начал он. - Во всём этом есть одно но. Оно всегда бывает, ты же знаешь. Жизнь у нас такая, ничего за так не бывает, только баш на баш…
Евгений Иванович опустил руки и непонимающе посмотрел на фронтового друга.
- Теперь ты в прямом и переносном смысле привязан к этому месту. Если вдруг решишь уйти куда-нибудь, или уехать надолго, всё вернётся на круги своя.
- Я опять заболею?
- Да, и, скорее всего, очень скоро умрёшь. И ещё, не забудь, ты подписал договор.
- Те бумаги о неразглашении?
- Да. Только они более серьёзны, чем ты думаешь.
- Контора глубинного бурения? - тихо спросил Евгений Иванович.
Илья усмехнулся.
- Неужели для тебя нет ничего страшнее КГБ?
Евгений Иванович не нашёл, что ответить. Илья некоторое время смотрел на друга, потом махнул рукой, дав понять, что разговор окончен, и, оттолкнувшись палками, покатился по склону к реке.
19. Алексей Цейслер. Заговор обречённых
- Здравия желаю. Старшина Дворников. Присаживайтесь. Предъявите, пожалуйста, ваши документы и, если можно, только коротко, объясните причину, по которой вы проникли на территорию режимного предприятия, - с устрашающим спокойствием в голосе говорит круглое широкое лицо в милицейской фуражке.
Цели своей старшина Дворников уже достиг - я его боюсь. Да так, что меня аж трясёт. Я сбивчиво рассказываю о нашей с Мясоедовым прогулке. Он слушает невнимательно, то и дело, поглядывая по сторонам. Это тоже часть представления - показать, что мой рассказ ему до лампочки, потому, что он всё и так лучше меня знает.
Вообще-то, за свою жизнь я не раз и не два попадал в милицию, когда состоял в одной небезызвестной политической организации, но это почти всегда происходило в компании таких же, как и я несовершеннолетних революционеров. Риск, безусловно, присутствовал, но, если честно, кроме формального удара дубинкой по заднице, нам тогда ничего не грозило. Да и сейчас, наверное, ничего страшного не будет, кроме унизительной процедуры заполнения протокола, за которой, наверняка, последует письмо на место работы, когда они узнают, что я преподаватель. А это, в самом худшем случае - выговор. Но я всё равно боюсь.
- Какие ещё пещеры? - обрывает мой лепет Старшина Дворников. - Совсем уже допились, гражданин. До пещер отсюда километра два с половиной, а, может, и все три. Нет бы правду сказать: "Увидели, мол, дырку в заборе, залезли, выпили, на подвиги потянуло". Так ведь было, а?
Я хочу возразить, в том смысле, что на территории мы не распивали, а приняли раньше, и то несерьёзно, по чуть-чуть, но у меня ничего не выходит. Слова сбиваются в бесполезную, никчёмную кучу… Мой жалкий оправдательный лепет разжигает в старшине инстинкт охотника, и он вновь нападает:
- Как это, не употребляли, от вас же обоих несёт, хоть закусывай! А вы знаете, что ваш поступок можно квалифицировать как мелкое, а может даже и не мелкое, хулиганство? Проникновение на территорию режимного, охраняемого объекта плюс, распитие в общественном месте.
Неожиданно из глубины памяти мне протягивается спасительная соломинка. Я вспоминаю, что нам говорил перед каждым "выходом в свет" ветеран обоих путчей, наш беззубый старший товарищ по совместной борьбе, Витя Кузькин по кличке "Кузя": - "Чтобы не бояться мента, надо представить его без формы. Форма пугает".
Я делаю вид, что повержен, а сам в это время сосредотачиваюсь. Итак: то, что старшина Дворников не снимает головной убор, сидя за столом, говорит о том, что он, скорее всего, лысый. Значит, толстый, лысый, небольшого роста. Под глазами мешки. Белки глаз слегка желтоватые. Изо рта попахивает…
- А то повадились, будто тут вам мёдом намазано! - продолжает громить поверженного противника Дворников. - НИИгеомаш - это же закрытая территория, оборонный объект, в конце концов, а вы по нему бегали, как дети малые, да ещё в нетрезвом…
…я вижу предбанник больничной палаты, по которому шаркающей походкой идёт человек с лицом старшины Дворникова. На нём замызганные синие треники с оттянутыми коленками, майка, из-под которой торчит отвисший живот, в руке банка с анализами. Мне становится немного лучше, я улыбаюсь.
- Что смешного? А вы вообще знаете, что минимальный штраф за подобное правонарушение составляет пятьсот рублей? - неожиданно формулирует основную мысль своей речи старшина.
- У вас тоже? - вырывается у меня.
- В каком смысле?
Теперь он представляется мне в мини-юбке, чулках в сеточку и огромном рыжем парике. Становится совсем смешно, и я не выдерживаю. Неуместный вроде бы в такой ситуации, но совершенно искренний, кратковременный приступ хохота сводит партию вничью.
Товарищ старшина теперь одного цвета с пятисотрублёвой бумажкой, которую я уже достал из бумажника.
- Задерживать я вас не буду, протокол составлять тоже, - говорит он, - но попрошу не приближаться к территории НИИгеомаша. Ваши данные я зафиксировал, так что без фокусов. И ещё, если у нас тут что-нибудь подобное случиться, вы у меня в списке будете первым. Ясно?
- Но…
- Никаких "но". Свободны, гражданин.
Последнее слово как всегда осталось за силовыми структурами.
Выхожу из отделения, жадно глотая воздух свободы. После посещения таких заведений дышится особенно легко и свободно, и непременно хочется вымыть руки. С мылом.
Мясоедов ожидает меня на лавочке у входа в отделение. На его лице отчуждение, видимо, он никак не может переварить то, что с нами случилось.
- Меня отпустили сразу, как только я показал ветеранское удостоверение, - поясняет он, - а с вами как обошлись?
- Нормально, а мне это обошлось в пятьсот рублей, - отвечаю я.
- Вы что, дали им взятку? - как мне кажется, совершенно искренне удивляется он.
- Ну да. Они же проститутки, их услуги платные, - поясняю я, - если это вовремя себе внушить, то жить становится намного легче.
- Может это для вас норма, а я как-то, знаете, не привык. - Мясоедов неожиданно останавливается, как вкопанный, и его глаза опять расширяются. - Теперь я вспомнил, где я вас раньше видел - на правительственном митинге, в девяносто втором, весной, на Пушкинской площади. Я тогда ещё курсантом был, и нас в оцепление поставили. А я-то мучился, никак не мог вспомнить. Это ведь были вы, да?
На меня испытующе смотрит полузакрытый глаз.
- Честно говоря, я участвовал не в одном десятке митингов, мне так сложно сказать, - пытаюсь увиливать я, хотя прекрасно понимаю, о чём он.
- Вы были в чёрном пальто и швыряли что-то в сторону трибуны, а потом вас и ваших товарищей менты здорово поколотили…
- Яйца…
- Что, простите?
- Ну, яйца. Дадим политикам яйца, раз у них нет своих. Мы в них яйцами кидались, преимущественно тухлыми.
Лицо Мясоедова сияет.
- Вот видите, я не ошибся!
- Нам тогда, и, правда, хорошо досталось. Чёрт, даже не верится. Вас не удивляет, что мы с вами снова встретились?
- В этом, как раз ничего странного не вижу, все когда-нибудь снова встречаются, но вот то, что я вас тогда зафиксировал… Может, потому, вы были выше всех на голову, - рассуждает вслух Мясоедов.
Неожиданно он весь как-то съёживается. Его глаза тускнеют и становятся обычного размера. Ссутулившись, он засовывает руки в карманы камуфляжной куртки, будто ему вдруг стало очень холодно.
- Память, это всё память, - бормочет он, - будь она проклята.
- Тогда мода такая, во всех чем-нибудь кидаться, - поясняю я, - в политиков яйцами, в ментов мелочью, чтобы взятки не брали, в продажных журналистов - помидорами…
- Да-да, я помню, я всё помню…
После слова "помню" у меня в голове в ускоренной перемотке проносятся события двухчасовой давности. Немного со стороны, будто всё это не со мной, вижу я, как мы входим в коридор, который был за стальной дверью, что мы штурмовали; как идём по нему долго-долго, но усталости нет, потому что коридор этот совершенно точно построили люди, а значит, он должен куда-нибудь нас вывести; как натыкаемся на шахту с металлическими скобами внутри; и как карабкаемся по этим скобам вверх, останавливаясь через каждые пять-десять минут, потому как Мясоедову было тяжело лезть с одной рукой; как вылезаем, наконец, на свет божий через грязный, заваленный мусором колодец; как у меня слепит глаза, поскольку свет божий после темноты нестерпим; как радуемся, прыгаем, словно дети, потому что выбрались, потому что живы…
- Пойдёмте ко мне домой, - прерывает мои мысли Мясоедов, - тут рядом.
Я соглашаюсь.
Мясоедов снимает верхний деревянный этаж дома, который здесь называют "Дом с муэдзином". Раньше тут жила одна высланная за сто первый километр пьющая опереточная знаменитость, которая очень любила, взгромоздившись на подоконник, завывать выходную арию из оперетты "Мистер Х". Делал он (на самом деле, знаменитость была мужского пола) это почему-то всегда в полдень, отсюда и название.
Дом, несмотря на древность, хороший и тёплый, с нормальными батареями и человеческой сантехникой. Весь нижний (каменный) этаж занимает хозяйка, с которой, как мне пояснил Мясоедов, пока мы шли от отделения до дома, по вечерам лучше не встречаться.
Мясоедов живёт один в двух больших комнатах и маленькой спальне на одного. Интерьер первой вполне соответствует жилищу малопьющего вдовца. Здесь уютно, как в старых советских квартирах с прошлым - разношёрстная мебель разных времён и народов, унаследованная, скорее всего, от полдюжины различных семей; фотографии каких-то, вероятно, уже умерших, людей на стенах; чёрно-белый телевизор и много-много книг, даже слишком. При этом единственный элемент беспорядка - разноцветные змеи мясоедовских галстуков, расползшиеся по дивану.
В центре комнаты стоит мощный, внушающий мне некоторую робость письменный стол. Если бы у письменных столов были бы весовые категории, этот бы наверняка был супертяжем. Он отличается от обычных преподавательских столов, примерно как "Бентли" от, "Запорожца". Я бы сорок раз подумал, прежде чем сеть за такой работать. За него надо минимум академика. В маразме.
Но Мясоедов не из робкого десятка. Стол по периметру завален журналами и каким-то мусором, а в центре, на газетах стоит незаконченная модель парусника без парусов и рангоута, но с поднятым на корме Андреевским флагом. Непонятно зачем я решаю блеснуть эрудицией:
- "Ингерманланд"?
- Нет, "Гото Предестинация", - небрежно бросает Мясоедов. - Ещё недоделанный. Тренирую мелкую моторику левой руки, очень помогает.