Баоджиан поразмышлял, прожевывая кусок лепешки: "Сегодня сделаем привал на бугре Слюга. Еще один день до станции Затно. На следующее утро будет развилка - дорога на Фазм. Не так уж скоро. Недаром жрицы боятся опоздать на торжества".
"В чем заключаются торжества? Как справляют обряды?"
Вожатый пожал плечами: "Слухами земля полнится. Жрицы-монахини ненавидят мужчин с неестественным ожесточением и держатся обособленно. Их страстное отвержение распространяется на все обычные отношения полов, в том числе на женщин, стимулирующих эротические побуждения. Торжества, по всей видимости, высвобождают напряжения, вызванные столь интенсивными эмоциями. Говорят, во время торжеств монахини впадают в неистовство".
"Значит, два с половиной дня?"
"Два с половиной дня до Фазмского перекрестка".
Степной караван двигался параллельно южной гряде холмов, то высоко вздымавшихся, то опускавшихся. Время от времени холмы разделялись расселинами и ущельями. Местами встречались поросли кустарника, рощицы чахлых деревьев. Переводя сканоскоп из стороны в сторону, Рейт изредка различал в тенях очертания существ, следивших за караваном - по его предположению, фунгов, а может быть и пнуме.
Основное внимание Рейта привлекал дом на подводе. В течение дня в нем не было никакого движения, а ночью можно было видеть лишь тусклые отблески ламп. Иногда Рейт спрыгивал с высокого фургона, чтобы пройтись рядом с караваном. Всякий раз, когда он приближался к дому-подводе, канонир, стоявший на самоходной платформе, проворно поворачивал орудие в его сторону. Баоджиан, по-видимому, распорядился, чтобы жриц-монахинь оберегали от любых попыток вмешательства.
Аначо старался отвлечь Рейта: "К чему тревожиться из-за женщины? Ты даже не удостоил взглядом три партии рабов на головных подводах. Повсюду люди живут и умирают - тебя это не волнует. Беспокоишься ли ты о несчастных, погибающих в мучениях на забаву древним часчам? Как насчет каннибалов-кочевников, перегоняющих людей по равнинам центрального Кислована - так, как другие племена пасут стада жирблюдов? А дирдиры и дирдирмены в темницах синих часчей? Тебе до них нет дела, тебе пустили в глаза пыльцу с крыльев бабочки, ты заворожен вертихвосткой и ее нелепыми невзгодами!"
Рейт изобразил неубедительную улыбку: "Одному не исправить этот мир. Но я положу начало, предотвратив ритуальные издевательства над девушкой... если смогу".
Часом позже Траз выдвинул сходные возражения: "Ты забыл о космическом боте? Отказался от своих планов? Тех, кто вмешивается в дела монахинь, убивают - или калечат".
Рейт терпеливо кивал, признавая справедливость замечаний, но уговорить себя не позволял.
К концу второго дня склоны холмов стали каменистыми и обрывистыми. Местами над степью угрожающе высились утесы.
К заходу солнца вереница фургонов достигла станции Затно с небольшим постоялым двором, выдолбленным в основании утеса. Здесь с нескольких подвод сняли упаковки с товарами, а взамен погрузили партии горного хрусталя и малахитовых плит. Баоджиан подогнал фургоны под самый утес и направил самоходные орудия на степь. Проходя мимо подводы монахинь, Рейт остановился, пораженный донесшимся изнутри низким стоном, похожим на мучительный зов в тяжелом сне. Траз почти панически схватил его за руку: "Ты что, не видишь? За каждым твоим шагом следят! Вожатый только и ждет, чтобы ты нарушил правила!"
По-волчьи оскалившись, Рейт вызывающе смерил глазами караван: "Я им нарушу правила, они своего дождутся! Смотри, не впутывайся в это дело! Что бы со мной ни случилось - ступай своей дорогой!"
Траз глядел на него с возмущением: "По-твоему, я останусь в стороне? Разве мы не заодно?"
"Заодно. Однако..."
"Больше не о чем говорить!" - заявил Траз голосом, решительностью более чем напоминавшим прежний тон Онмале.
Раздраженно вскинув руки, Рейт отошел подальше в степь. Времени почти не оставалось. Нужно было действовать - когда? Ночью? По пути к развилке на Фазм? Или когда монахини отделятся от каравана?
Нападать посреди дня значило навлечь на себя быструю и жестокую расправу.
Ночью или поутру, когда жрицы, ожидавшие отчаянной вылазки, будут настороже? Такое же безрассудство!
По дороге на Фазм, где вожатый каравана не сможет их защищать - что тогда? На этот вопрос ответа не было. Скорее всего, монахини сделают все, чтобы надежно предохранить себя от нападения.
Сумерки сменились ночью, из степи доносились угрожающие шорохи. Рейт вернулся в каюту, бросился в гамак. Спать он не мог - он не хотел спать. Рейт снова вскочил на ноги.
Луны сияли в небе. Аз, на полпути к западу, скрывался за утесом. Браз недавно взошел, меланхолически озаряя тускло мерцающий пейзаж. Темнота нарушалась редкими сторожевыми фонарями станции - здесь не было шумной таверны. В доме на подводе еще мигали огни - его обитательницы сновали внутри с необычным оживлением. Внезапно все лампы погасли, дом погрузился во мрак.
Одолеваемый тягостным беспокойством, Рейт вернулся кружным путем к подводе монахинь. Ему послышалось? Он резко остановился, всматриваясь в темноту. Что-то происходило! Снова раздался звук: скрип движущейся повозки. Забыв об осторожности, Рейт пробежал вперед, опять остановился. В двух шагах послышались низкие голоса. Кто-то стоял прямо перед ним - массивный силуэт чернее ночи. Быстрый, безжалостный удар по голове оглушил Рейта - перед глазами заплясали звезды, мир перевернулся...
Когда сознание вернулось, Рейт слышал все тот же скрипящий звук мерно качающейся повозки. Из колодца памяти всплыли инстинктивно запечатленные ощущения - его подхватили, куда-то тащили, поднимали... Руки и ноги были крепко связаны, Рейт не мог ими пошевелить. Под ним глухими ударами и толчками сотрясалась твердая поверхность - грузовая платформа небольшого фургона. Наверху простиралось ночное небо, окаймленное с двух сторон высокими скалистыми хребтами. По всей видимости, фургон двигался по ухабистой колее в гористой местности. Рейт напрягся, пытаясь освободить руки, перевязанные жесткой бечевой. Усилие вызвало лишь мучительную судорогу мышц. Сжав зубы, он расслабился. Впереди перекликнулись пронзительные грубые голоса, кто-то обернулся. Рейт лежал неподвижно, в притворном бесчувствии. Темная фигура отвернулась. Несомненно, жрицы-монахини. Почему его связали? Почему не убили сразу?
Рейту пришла в голову возможная причина.
Он снова попробовал вырваться из пут, но опять не преуспел, только причинив себе боль. Вязавшие его торопились, отобрали только рапиру - на ремне еще висела сумка.
Фургон высоко подскочил на ухабе. Подброшенный, Рейт ушибся - у него появилась идея. Извиваясь, он мало-помалу передвинулся в кормовую часть кузова, покрываясь холодным потом при мысли, что кто-нибудь может оглянуться. Рейт достиг края платформы. Повозку снова встряхнуло - Рейт упал на землю. Фургон прогромыхал в непроглядную ночь. Не обращая внимания на синяки и ссадины, Рейт принялся корчиться, изворачиваться, в конце концов перевернулся и скатился с колеи вниз по каменистому склону, в глубокую тень под скалой. Мерный скрип повозки исчез в отдалении, в тишине ночи с присвистом шептал ветер.
Поджавшись, Рейт согнулся, рывком разогнулся, привстал на коленях. На ощупь, в темноте, он нашел камень с зазубренным краем и стал перетирать путы. Бечевка бесконечно сопротивлялась. Ободранные кисти покрылись скользкой кровью, в голове стучало. Его охватило странное опьянение нереальности - кошмарное самоотождествление с мраком и скалами - как если бы им и ему было свойственно общее примитивное, стихийное сознание. Рейт заставил себя сосредоточиться, продолжая пилить. Наконец жилы бечевки распались - руки были свободны.
Некоторое время он сидел, сжимая и разжимая пальцы, разминая мышцы. Потом нагнулся, чтобы развязать ноги. Рейт ничего не мог разглядеть - утомительная операция приводила его в исступление.
В конце концов он встал на ноги, шатаясь и опираясь на выступ скалы. Над самым высоким из хребтов показался Браз, заполнивший долину бледнейшим, едва различимым сиянием. Преодолевая боль, Рейт с трудом вскарабкался по склону и оказался на дороге. Внизу, позади, осталась станция Затно. Где-то далеко впереди, мерно поскрипывая, катился фургон. Вероятно, монахини уже обнаружили пропажу пленника, и теперь спешили. На той же повозке наверняка ехала Йилин-Йилан. Кое-как ковыляя и хромая, Рейт отправился в погоню со всей возможной быстротой. По словам Баоджиана, до развилки на Фазм было полдня пути караваном, семинарию же от развилки отделяло неизвестное расстояние. Горная колея, очевидно, позволяла срезать путь.
Дорога поднималась, сворачивая к проему между возвышенностями. Рейт спотыкался, ловил ртом воздух, но упрямо спешил вперед. Фургон тащило мощное тягло, равномерно перебиравшее восемью мягкими лапами - догнать его Рейт не надеялся. Он добрался до перевала, задержался, чтобы передохнуть, и снова пустился в путь, спускаясь к поросшему лесом нагорью, размытому в чернильно-голубом зареве Браза. Удивительные, причудливые деревья с тускло фосфоресцирующими белыми стволами поднимались спиральными витками, иногда сплетаясь со спиралями соседних стволов. Листва напоминала растрепанные нити пушистого черного шелка, каждое дерево увенчивал ямчатый, приплюснутый, слабо светящийся шар.
Из леса доносились звуки - каркающее кваканье и стоны, полные настолько человеческой скорби, что Рейт то и дело застывал на ходу, опуская руку в сумку, где лежал придававший уверенность брусок аккумулятора.
Браз утонул в лесу. Пряди листвы поблескивали - по чаще леса, не отставая от Рейта, бежали широкие полосы едва мерцающего света.
Рейт шел, прибавлял ходу, бежал трусцой, замедлялся, снова переходил на шаг. Большое, мертвенно-бледное существо бесшумно скользнуло над дорогой. Оно казалось хрупким, как мотылек, с огромными мягкими крыльями и круглой младенческой головкой. В какой-то момент Рейту послышалось, что рядом говорят серьезными низкими голосами. Он остановился, прислушиваясь - голоса исчезли. Рейт пошел дальше, пытаясь избавиться от убеждения, что движется во сне, по бесконечной ниве воображения, шагами, несущими скорее назад, нежели вперед.
Дорога круто взвивалась вверх зигзагами вдоль узкого ущелья. Когда-то большая каменная стена перекрывала проход, теперь она рассыпалась. Высокая арка ворот еще стояла - дорога проходила под ней. Рейт замер, встревоженный подсознательным уколом. Успокоительная невинность ворот вызывала подозрение едва уловимой чрезмерностью.
Рейт бросил камень в проем арки. Никакого ответа, никакой реакции. Рейт свернул с дороги и обошел ворота стороной, тщательно выбирая путь среди обломков и прижимаясь к отвесному склону ущелья. Выйдя на дорогу за воротами, он оглянулся. В темноте невозможно было определить, какая опасность скрывалась под аркой - если там вообще что-нибудь было.
Рейт упрямо шел, задерживаясь каждую пару минут, чтобы прислушаться. Стены ущелья разошлись и терялись в высоте, небо опустилось ближе. Созвездия Тшая серебрили серый камень осыпей на склонах.
Впереди - зарево? Рейт уловил чуть слышный отзвук напряженных голосов - полуистеричных, полуохрипших - и побежал, спотыкаясь. Дорога поднималась к округлому пригорку, скрывалась за ним. Рейт остановился. Внизу открылась картина странная и дикая, как сама планета Тшай.
Семинария Женских Таинств занимала небольшой ровный распадок неправильной формы, окруженный обрывистыми утесами. В ложбине, оседлав пару скальных обнажений, гнездилось громоздкое каменное сооружение в четыре этажа. Повсюду разбросаны были сараи, навесы из плетеных прутьев на бревенчатых опорах, огороженные загоны, деревянные клети, подсобные лачуги, стойла, кормушки. Прямо под Рейтом из склона холма выступал большой прямоугольный помост с двухэтажными надстройками по бокам и спереди.
Торжества были в разгаре. Пламя десятков факелов бросало красные, пунцовые, оранжевые отсветы на толпу из двухсот женщин, метавшихся взад и вперед, полутанцуя, полушатаясь в исступленном трансе. В черных рейтузах и сапогах, с наголо обритыми головами, они полностью обнажились выше пояса. У многих недоставало грудей - вместо них зияла пара багровых шрамов. Безгрудые женщины, самые деятельные, маршировали строем, блестя кожей, увлажненной потом и маслом. Другие сидели на скамьях по периметру, обмякшие, безразличные от усталости или от экстатического оцепенения, превосходившего неистовство. Под помостом, в выставленных вереницей низких клетках стояли, пригнувшись, десятки голых мужчин, производивших то самое пронзительное песнопение, что раньше отзывалось эхом от склонов ущелья. Стоило одному на мгновение замолчать, как из-под пола клетки извергалось пламя, и он снова начинал вопить благим матом. Управление огнедышащими форсунками хора осуществлялось с клавиатуры, установленной перед клетками. За клавишами сидела женщина, закутанная в черное - она дирижировала демоническим столпотворением. "Не подскочи фургон на кочке, - подумал Рейт, - и я сейчас пел бы эту песню!"
Один из поющих упал без чувств и только подергивался, поджариваясь на струях пламени. Его вытащили из клетки, на голову ему надели мешок из прозрачной пленки, перевязанный вокруг шеи. Тело бросили в кормушку неподалеку. В клетку втолкнули другого - сильного молодого человека, свирепо, с ненавистью озиравшегося. Он отказался петь и переносил ожоги в яростном молчании. Подошла жрица, дунула упрямцу в лицо дымчатым облачком. Скоро он запел вместе с остальными.
"Как они ненавидят мужчин!" - поразился Рейт. На сцене появилась труппа актеров - высокие тощие клоуны с выбеленной кожей и подведенными черной краской удивленными бровями. Зачарованный ужасом, Рейт наблюдал, как они выделывали пируэты и коленца, с серьезным прилежанием оскверняя друг друга экскрементами. Жрицы-монахини отзывались возгласами одобрения.
Клоунов сменил мим в длинном светлом парике, в маске с широко раскрытыми глазами и ухмыляющимся красным ртом, пародировавший красивую женщину. "Дело не только в мужчинах, - решил Рейт. - Они ненавидят любовь, молодость и красоту".
Пока мим красноречивыми жестами разъяснял свою гадкую философию, в глубине сцены раздвинули занавес, открыв на всеобщее обозрение голого кретина с волосатыми конечностями, в состоянии эротического возбуждения. Кретин пытался проникнуть в клетку из тонких стеклянных прутьев, но никак не мог разобраться, как открывается засов. В клетке скорчилась девушка в длинном платье из полупрозрачной кисеи - Йилин-Йилан, Роза Катта.
Мим-гермафродит закончил извращенный балет. Хористов заставили петь новый, мягко и хрипло лающий гимн. Монахини вплотную столпились у помоста, с живым интересом следя за стараниями неуклюжего урода.
Рейт уже покинул наблюдательный пост. Держась в тени, он кружным путем спустился на закулисную часть помоста со стороны, прилегавшей к склону, миновал площадку под навесом, где отдыхали клоуны. Рядом, в тесных загонах за оградой, содержали две дюжины молодых мужчин - по-видимому, ожидавших своей участи певцов-смертников. Их сторожила морщинистая старуха с ружьем чуть ли не больше ее самой.
Послышалось многоголосое алчное бормотание толпы. Очевидно, уроду удалось-таки открыть засов. Позабыв о галантности, Рейт спрыгнул за спиной у старухи, свалил ее одним ударом и пробежал вдоль ограды загонов, распахивая калитки. Пленники в спешке и неразберихе заполнили проход за оградой. Клоуны застыли, с оскорбленным испугом наблюдая за происходящим.
"Возьмите ружье, - приказал Рейт освобожденным, - вызволяйте певцов!"
Он снова вскочил за кулисы. Урод проник в клетку и срывал с девушки кисею. Рейт прицелился - игла с глухим стуком вонзилась в бугрящуюся мышцами спину, взорвалась. Кретин вздрогнул всем телом, поднялся на цыпочки, будто раздувшись, тяжело выдохнул, развернулся и замертво упал ничком. Йилин-Йилан, Роза Катта, поведя вокруг помутневшими глазами, увидела Рейта. Тот подал знак. На подгибающихся ногах она выбралась из клетки и побрела по сцене.
Монахини закричали в гневе, потом от страха - освободившийся смертник, выйдя на помост с ружьем, стал без разбора палить в зрительниц, снова и снова. Остальные взламывали камеры певцов. Молодой хорист, недавно посаженный в клетку, бросился к жрице за клавишным пультом, схватил ее, втащил в пустую клетку и запер, после чего сразу вернулся к клавиатуре и взял аккорд, открывший фонтаны огня. Жрица взвыла рыдающим контральто. Еще один бывший пленник вырвал факел и поджег ближайший навес. Другие выломали колья и приступили к избиению праздничной аудитории.
Рейт отвел всхлипывающую девушку подальше от суматохи, укрыл ее плечи подобранной с земли накидкой.
Монахини пытались разбежаться - вверх по склону холма, вниз по восточной дороге. Некоторые втискивались, полуголые, под настилы навесов в надежде спрятаться, но их вытаскивали за пятки и забивали кольями.
Рейт вел девушку на восток, вниз по главной дороге. Из крытого стойла вырвался фургон с четырьмя монахинями, бешено погонявшими тягловое животное. Среди них выделялась высокая и крупная - мать-настоятельница. Рейт не успел оглянуться, как на повозку вспрыгнул мужчина, схватил настоятельницу за горло и начал душить. Та вскинула толстые руки, оторвала нападавшего, стащила под себя и стала топтать ему голову. Рейт вскочил в кузов у нее за спиной, навалился плечом - настоятельница слетела на землю. Рейт повернулся к ее спутницам - трем жрицам, раньше ехавшим в караване: "Слезайте!"
"Пощадите! Мужчины обезумели! Аббатису убивают!"
Рейт обернулся: четверо мужчин загнали настоятельницу в круг. Та не подпускала их, отбиваясь с медвежьим ревом. Увидев, что Рейт отвлекся, монахиня в кузове приготовилась пырнуть его ножом. Рейт сбросил ее с повозки на землю, а за ней и двух других, подсадил девушку на платформу и направил фургон по восточной дороге - к Фазмскому перекрестку.
Йилин-Йилан, Роза Катта, сидела, прислонившись к Рейту - изможденная, безразличная. Рейт, в синяках и ссадинах, неспособный на проявление чувств, горбился на козлах. За ними разгоралось багровое марево - языки пламени взметались в черное небо.
6
Через час после рассвета они доехали до развилки на Фазм. Здесь, открытые всем ветрам на самом краю степи, за бревенчатым частоколом стояли три унылые постройки с высокими стенами из кирпича-сырца, испещренными узкими черными оконцами. Ворота были закрыты. Рейт остановил фургон, стал стучать и звать, но безрезультатно. Сонные, почти в коматозном состоянии от усталости и опустошения, сменивших перенапряжение, Рейт с девушкой приготовились ждать, пока хозяева станции соизволят открыть ворота.
Под скамьей, ближе к задней стороне повозки, Рейт обнаружил, помимо других пожитков, две кожаные сумки с цехинами - в количестве, не поддававшемся даже приблизительной оценке.
"Ну вот, нам досталась казна семинарии, - сказал он Розе Катта. - По-моему, здесь хватит на оплату твоего возвращения к отцу под охраной".
Девушка недоуменно спросила: "Ты отдашь мне цехины, отправишь меня домой и ничего не потребуешь взамен?"
"Ничего", - вздохнул Рейт.
"Кажется, дирдирмен был недалек от истины, когда шутил, что ты с далекой планеты - ты ведешь себя так, будто свалился с Аза", - строго произнесла девушка и отвернулась.