- В тебе что-то хочет выйти. Позволь ему. У меня в голове словно вращался барабан, а на нем наклеены фотографии мест, вещей и людей, которых я разыскиваю. И барабан этот очень быстро вращается, так быстро, что я не могу отличить одну картинку от другой. Я заставил его остановиться, и он остановился на пустом месте. Я снова повернул его и остановил.
- Ничего не получается, - сказал я.
- Бэби три года, - повторил Стерн.
- О, - сказал я. - Это. - И закрыл глаза. Может быть. Может, гложет, позже, по коже. Может, позже гложет по коже. Может, Бэби. Может, Бэби гложет по коже…
* * *
Иногда ночами я лежал на одеяле, а иногда и нет. В доме Лоуна все время что-нибудь происходило. Иногда я спал днем. Мне кажется, все одновременно спали, только когда кто-нибудь заболевал, как я, когда там появился. В комнате всегда было темно, днем и ночью горел огонь, горели две желтые лампы. Их провода отходили от старого аккумулятора. Когда лампы тускнели, Джейни меняла батарейку, и они снова начинали гореть ярко.
Джейни делала все, что необходимо. Остальные тоже. Лоун часто отсутствовал. Иногда близнецы помогали ему, но их отсутствие не замечалось, потому что они появлялись и пропадали мгновенно. А Бэби всегда оставался в своей колыбели.
Я сам делал многое. Рубил дрова для очага, сделал больше полок. Часто ходил купаться с Джейни и близнецами. И разговаривал с Лоуном. Я ничего не делал такого, чего не могли бы сделать они, зато они делали много недоступного мне. И я злился, все время злился из-за этого. Но не знал бы, что с собой делать, если бы все время на кого-нибудь или что-нибудь не злился. Это не мешало нам слишиваться. Слишиваться - это слово Джейни. Она говорила, что ей его сказал Бэби. Она говорила: это значит, что все вместе, хотя и занимаются разными делами. Две руки, две ноги, одно тело, одна голова - все действуют вместе, хотя голова не может ходить, а руки - думать. Лоун сказал, что, может, это смесь "сливаться" и "смешиваться", но не думаю, чтобы он сам в это поверил. В слове было нечто гораздо большее.
Бэби все время говорил. Он походил на радиостанцию, работающую круглосуточно. Ее можно услышать, если настроишься. Но если и не слушаешь, она все равно передает. Когда я сказал, что он говорил, я не совсем это имел в виду. По большей части он просто махал руками и ногами. Можно было подумать, что эти движения руками, ногами, головой бессмысленны, но на самом деле нет. Это была передача значения, но символами служили не звуки, а движения. Они передавали мысли.
То есть протяните левую руку, поднимите правую, топните левой пяткой, и все это означает: "Всякий, кто считает, что скворец - домашняя птица, просто ничего не знает о скворцах" - или что-то в этом роде. Джейни говорила, что, может, Бэби изобрел этот способ передачи смысла. Она сказала, что раньше слушала мысли близнецов - так и сказала: "слушала мысли", - а они слушали мысли Бэби. Поэтому она спрашивала близнецов, что ей нужно узнать, близнецы спрашивали Бэби и пересказывали ей, что он говорит. Но когда они начали подрастать, постепенно теряли эту способность. Так происходит со всеми детьми. Бэби пришлось научиться понимать слова и изобрести способ отвечать движениями.
Лоун не понимал его, я тоже. Близнецам было все равно. Зато Джейни не отрывала от Бэби взгляда. Он всегда понимал, о чем его хотят спросить, и отвечал Джейни, а она пересказывала нам. Часть во всяком случае. Всего никто не мог понять, даже Джейни.
Джейни просто сидела, рисовала свои картины и смотрела на Бэби, иногда начинала смеяться.
Бэби не рос. Джейни росла, близнецы тоже, и я с ними. Но только не Бэби. Он просто лежал. Джейни кормила его и каждые два-три дня мыла. Он не плакал и не причинял никаких неприятностей. Никто никогда не подходил к нему.
Каждую свою картину Джейни показывала Бэби, потом очищала картон от краски и рисовала новую. Ей приходилось так делать, потому что у нее было только три куска картона. И хорошо, что она так делала: не хочется думать, во что превратился бы дом, если бы она сохраняла все свои картины. Она рисовала их по пять штук за день. Лоун и близнецы все время таскали ей скипидар. Она без всякого труда сметала краски назад, в маленькие чашечки, просто посмотрев на них, но скипидар - совсем другое дело. Мне она сказала, что Бэби помнит все ее картины, поэтому ей и не нужно их хранить. Это все были рисунки машин, зубчатых передач, механических цепей, чего-то похожего на электрические соединения и тому подобное. Я никогда не думал об этих рисунках.
Иногда я уходил с Лоуном за скипидаром и свининой. Мы шли к железной дороге, проходили по ней несколько миль до того места, откуда становились видны огни города. Потом снова лес, пригороды и боковые улицы.
Лоун как всегда шел молча, все о чем-то думая.
Мы подошли к складу, Лоун направился к двери, посмотрел на замок и вернулся, качая головой. Потом мы отыскали универсальный магазин. Лоун хмыкнул, и мы остановились в тени у двери. Я осмотрелся.
Неожиданно рядом оказалась Бинни, голая, как всегда в таких случаях. Она открыла дверь изнутри. Мы вошли, и Лоун закрыл за нами дверь.
- Возвращайся домой, Бинни, - сказал он, - пока не простудилась до смерти.
Она улыбнулась мне, ответила:
- Хо-хо, - и исчезла.
Мы отыскали два отличных куска ветчины и двухгаллоновую банку скипидара. Я взял еще ярко-желтую шариковую ручку, но Лоун отругал меня и заставил положить ее на место.
- Мы берем только необходимое, - сказал он.
После того как мы вышли, снова появилась Бинни и закрыла дверь изнутри. Я ходил с Лоуном всего несколько раз, когда он один не мог все унести.
Так я прожил три года. Это все, что я могу вспомнить. Лоун был в доме или уходил, но никакой разницы. Близнецы большую часть времени проводили друг с другом. Мне нравилась Джейни, но мы никогда подолгу не разговаривали. Бэби говорил все время, только я его не понимал.
Мы все были очень Заняты. Мы слишивались.
* * *
Я неожиданно сел на кушетке. Стерн сказал:
- В чем дело?
- Ни в чем. Так я ни к чему не приду.
- Ты так говорил, когда мы еще не начали. Как тебе кажется, мы с того времени ничего не добились?
- О, добились, но…
- Тогда откуда ты знаешь сейчас? - Когда я ничего не ответил, он спросил:
- Тебе понравилась последняя часть? Я сердито ответил:
- Нравится - не нравится. Это бессмысленно. Просто., просто разговоры.
- Тогда какая разница между последним сеансом и предыдущими?
- Черт возьми, огромная разница! В первый раз я все чувствовал. Все как будто реально со мной происходило. А на этот раз - ничего.
- Как по-твоему, почему это?
- Не знаю. Скажите вы.
- Предположим, - задумчиво сказал он, - существует настолько неприятный эпизод, что ты не смеешь оживлять его.
- Неприятный? А когда я замерз чуть не до смерти, это приятно?
- Ну, неприятности бывают разные. Иногда то, что ты ищешь, то, что способно тебя избавить от всех бед, настолько отталкивающе, что ты не хочешь к нему приближаться. Или пытаешься от него спрятаться. Подожди, - вдруг сказал он, - возможно, "неприятный" и "отталкивающий" - неподходящие для объяснения слова. Что-то тебя очень беспокоит. И ты не хочешь выяснить, что это.
- Я хочу выяснить.
Он подождал, как будто размышлял про себя, потом сказал:
- Что-то в этой фразе "Бэби три года" заставляет тебя отшатываться. Что это?
- Будь я проклят, если знаю.
- Кто это сказал?
- Я не… ям… Он улыбнулся.
- Гм?
Я улыбнулся ему в ответ.
- Я сказал.
- Хорошо. Когда?
Я перестал улыбаться. Он наклонился вперед, потом встал.
- В чем дело? - спросил я. Он ответил:
- Не думал, что кто-то может так злиться. - Я промолчал. Он отошел к своему столу. - Не хочешь продолжать?
- Нет.
- Допустим, я сказал бы тебе, что ты хочешь остановиться, потому что подошел к самому краю того, что стремишься узнать?
- Почему бы так и не сказать и не посмотреть, что я буду делать?
Он только покачал головой.
- Я тебе ничего не говорю. Можешь уходить, если хочешь прекратить. Я тебе отдам сдачу.
- Многие ли останавливаются на краю ответа?
- Немногие.
- Ну, я не собираюсь. - Я снова лег. Он не рассмеялся и не сказал "Хорошо", он вообще не суетился. Только поднял трубку телефона и сказал:
- Отмените прием на вторую половину дня. - Потом вернулся на свой стул, где мне его не было видно. Стало очень тихо. Кабинет звуконепроницаем. Я спросил:
- Как по-вашему, почему Лоун разрешил мне жить с ними так долго, если я не мог делать то, что другие?
- Может, ты мог.
- О, нет, - уверенно ответил я. - Я часто пытался. Я был силен для своих лет и умел держать язык на замке, но в остальном, думаю, ничем не отличался от своих ровесников. Не думаю, что и сейчас отличаюсь. Разве что появились отличия, потому что жил с Лоуном и детьми.
- Какое это имеет отношение к "Бэби три года"? Я посмотрел на серый потолок.
- Бэби три года. Бэби три года. Я подошел к большому дому с извивающейся подъездной дорогой, которая проходит словно под театральным шатром. Бэби три года. Бэби…
- Сколько тебе лет?
- Тридцать три, - ответил я и в следующее мгновение вскочил, словно кушетка обожгла меня, и направился к двери.
Стерн схватил меня.
- Не глупи. Ты хочешь, чтобы у меня пропал целый день?
- А мне какое дело? Я заплатил.
- Хорошо, решай сам. Я вернулся.
- Мне это не нравится.
- Отлично. Уже теплее.
- Почему я сказал "тридцать три"? Мне не тридцать три, мне пятнадцать. И еще одно…
- Да?
- Относительно "Бэби три года". Я сказал это, да. Но когда вспоминаю, мне кажется, что это не мой голос.
- Как тридцать три - не твой возраст?
- Да, - прошептал я.
- Джерри, - мягко сказал он, - тебе нечего бояться. Я понял, что дышу учащенно. Собрался. И ответил:
- Мне не нравится вспоминать, что я говорю чьим-то голосом.
- Послушай, - сказал он. - Психоанализ не совсем то, что обычно считают. Когда я погружаюсь в мир твоего сознания - вернее, когда ты сам в него погружаешься, - этот мир не так уж отличается от так называемого реального мира. Вначале так не кажется, потому что пациент приходит со множеством фантазий, иррациональностей и причудливых испытаний. Но все живут в таком мире. Когда один из древних мудрецов сказал, что "правда необычней вымысла", он имел в виду именно это.
- Куда бы мы ни пошли, что бы мы ни делали, мы окружены символами, такими знакомыми предметами, что не видим их, не замечаем, даже если на них смотрим. Если бы кто-нибудь мог точно рассказать, что видел и о чем думал, пройдя десять футов по улице, мы получили бы невероятно странную, туманную и искаженную картину. И никто не смотрит на окружающее внимательно, пока не оказывается в таком месте, как этот кабинет. И неважно, что здесь человек смотрит на события прошлого. Он видит их яснее просто потому, что старается увидеть.
- Теперь вернемся к тридцати трем годам. Обнаружить, что у тебя чужие воспоминания, - это самое сильное потрясение. Эго для человека слишком важно, чтобы он смирился с этим. Но подумай: все твое мышление происходит в зашифрованном, закодированном виде, и ключ у тебя только к десятой части. И вот ты столкнулся с закодированным участком, который вызывает у тебя отвращение. Неужели неясно, что найти ключ можно только одним способом? Перестать избегать этого участка.
- Вы хотите сказать, что я… начал вспоминать то, что в чужом сознании?
- Похоже на то. Попробуем разобраться.
- Хорошо. - Меня затошнило. Я страшно устал. И неожиданно понял, что и тошнота, и усталость - все это средства сбежать.
- Бэби три года, - сказал Стерн.
Бэби три, мне тридцать три, я, ты, твою, Кью.
- Кью! - заорал я. Стерн ничего не сказал, - Послушайте, не знаю почему, но мне кажется, я могу добраться. Но не таким путем. Не возражаете, если я попробую что-то другое?
- Ты у нас врач, - ответил он. Я рассмеялся. И закрыл глаза.
* * *
Сквозь изгородь казалось, что окна и карнизы дома подпирают небо. Раскинулись зеленые газоны, аккуратные и чистые, и цветы выглядели так, словно боятся потерять лепестки, чтобы не стало грязно.
Я шел по подъездной дороге в ботинках. Пришлось надеть ботинки, и ноги у меня не дышали. Мне не хотелось идти в этот дом, но нужно было.
Я поднялся по ступеням между большими белыми колоннами и посмотрел на дверь. Хотелось бы посмотреть сквозь нее, но она слишком белая и толстая. Над ней окно в форме веера, впрочем, слишком высоко, и окна по обе стороны, но в них вставлены цветные стекла. Я постучал в дверь, оставив на ней грязный след.
Ничего не произошло, и я постучал снова. Дверь открылась, в ней стояла худая высокая цветная женщина.
- Чего тебе нужно?
Я сказал, что хочу увидеть мисс Кью.
- Ну, мисс Кью не хочет видеть таких, как ты, - ответила женщина. Она говорила слишком громко. - У тебя грязное лицо.
Я начинал сердиться. Мне и так не хотелось приходить сюда, приближаться к людям, идти днем и все такое. Я сказал:
- Мое лицо не имеет к этому никакого отношения. Где мисс Кью? Иди и найди ее. Она ахнула.
- Ты не смеешь со мной так разговаривать!
Я ответил:
- Я вообще не хочу с тобой разговаривать. Впусти меня. - Мне захотелось, чтобы тут оказалась Джейни. Джейни смогла бы ее передвинуть. Но приходится управляться самому. Женщина захлопнула дверь, прежде чем я смог ее выругать.
Поэтому я начал колотить ногой. Для этого башмаки как раз очень хороши. Немного погодя она неожиданно снова распахнула дверь. Я едва не упал. У женщины в руках была метла. Она закричала на меня:
- Убирайся отсюда, подонок, или я вызову полицию! - Она толкнула меня, и я упал.
Встал с крыльца и бросился к ней. Она отступила и ударила метлой, но я успел заскочить внутрь. Женщина с криком гналась за мной. Я отобрал у нее метлу, и в это время кто-то сказал:
- Мириам! - Сказано это было гусиным голосом. Я застыл, а женщина впала в истерику.
- О, мисс Алишия, вы только посмотрите! Он убьет нас всех. Вызовите полицию! Вызовите…
- Мириам! - снова послышался гусиный возглас, и Мириам замолчала.
На верху лестницы стояла женщина с красным лицом, в платье с кружевами. Она выглядела старше своего возраста, может, потому, что слишком плотно сжимала губы. Я подумал, что ей тридцать три года - тридцать три. У нее были злые глаза и маленький рот.
Я спросил:
- Вы мисс Кью?
- Да. Что значит это вторжение?
- Я должен поговорить с вами, мисс Кью.
- Не говори "должен". Выпрямись и расскажи, в чем дело.
Служанка сказала:
- Я вызову полицию. Мисс Кью повернулась к ней.
- Это успеется, Мириам. А теперь, грязный маленький мальчик, что тебе нужно?
- Я должен поговорить с вами наедине, - ответил я.
- Не позволяйте ему, мисс Алишия, - воскликнула служанка.
- Тише, Мириам. Маленький мальчик, я велела тебе не говорить "я должен". Можешь сказать, что хочешь, в присутствии Мириам.
- Какого дьявола! - Они обе ахнули. Я сказал:
- Лоун велел мне говорить только с вами.
- Мисс Алишия, не позволяйте ему…
- Тише, Мириам! Молодой человек, ты будешь вести себя вежливо… - Тут глаза ее округлились. - Кто тебе велел?
- Лоун.
- Лоун. - Она стояла на лестнице, глядя себе на руки. Потом сказала:
- Мириам, ты можешь идти. - И сказала это как совсем другой человек.
Служанка открыла рот, но мисс Кью указала на нее пальцем, как будто палец заканчивался стволом оружия. Служанка пошла.
- Эй, - сказал я, - ваша метла. - Я уже собирался бросить ее, но мисс Кью подошла и взяла у меня метлу.
- Сюда, - сказала она.
Она заставила меня пройти перед собой в комнату, большую, как наша нора. По стенам шкафы с книгами, на столах кожаная обивка, в углах по коже вышиты золотые цветы.
Женщина указала на стул.
- Садись здесь. Нет, подожди минутку. - Она подошла к камину, достала из ящика газету, принесла и расстелила на стуле. - Теперь садись.
Я сел на бумагу, а она подтащила другой стул, но не стала закрывать его газетой.
- В чем дело? Где Лоун?
- Он умер, - сказал я.
У нее перехватило дыхание, она побледнела. Смотрела на меня, пока на глазах не навернулись слезы.
- Вы больны? - спросил я. - Давайте, пусть вас вырвет. Почувствуете себя лучше.
- Умер? Лоун умер?
- Да. На прошлой неделе нас затопило, а потом он вышел в сильный ветер. Большое старое дерево подмыло наводнением. И оно упало прямо на него.
- Упало на него, - прошептала она. - О, нет., это не правда.
- Нет, правда. Мы закопали его сегодня утром. Не могли больше держать его. Он начал во…
- Перестань! - Она прикрыла лицо руками.
- В чем дело?
- Я сейчас приду в себя, - негромко ответила она. Встала и постояла перед камином, повернувшись ко мне спиной. Ожидая, когда она вернется, я снял один ботинок. Но она заговорила со мной со своего места. - Ты маленький мальчик Лоуна?
- Да. Он велел мне прийти к вам.
- О, мое бедное дитя! - Она подбежала ко мне, и я на секунду подумал, что она собирается схватить меня или что-нибудь такое, но она остановилась и немного сморщила нос. - К…как тебя зовут?
- Джерри, - ответил я.
- Ну, Джерри, не хочешь ли пожить со мной в этом красивом большом доме? У тебя будет чистая одежда… и все остальное.
- Ну, в том-то и дело. Лоун велел мне прийти к вам. Он сказал, что у вас столько денег, что вы не знаете, что с ними делать, и еще он сказал, что вы у него в долгу.
- В долгу? - Это, казалось, ее встревожило. Я попытался объяснить.
- Ну, он говорил, что когда-то сделал для вас что-то, а вы сказали, что когда-нибудь отплатите ему, если сможете. Вот что.
- Что он об этом сказал? - К ней вернулся трубный гусиный голос.
- Да ни черта не говорил!
- Пожалуйста, больше не пользуйся такими выражениями, - сказала она, закрыв глаза. Потом снова открыла и кивнула. - Я ему обещала. Отныне можешь здесь жить. Если… если хочешь.
- Мое желание к делу не относится. Так сказал Лоуп.
- Тебе здесь будет хорошо, - сказала она. И осмотрела меня снизу доверху. - Я об этом позабочусь.
- Ладно. Привести остальных ребят?
- Остальных ребят? Детей?
- Да. Это не только для меня. Для нас всех. Она откинулась на стуле, достала глупый маленький платочек, промокнула губы, все это время глядя на меня.
- Теперь расскажи мне об этих… о других детях.
- Ну, во-первых Джейни. Ей, как и мне, одиннадцать. Бонни и Бинни восемь, они близнецы. И Бэби. Бэби три года.