* * *
Стерн открыл ящик стола и достал прокуренную трубку. Понюхал ее, повернул, все время разглядывая меня.
- Психиатрия снимает слой за слоем с луковицы души, пока не доберется до кусочка незапятнанного эго. Или: психиатрия роет шурф, как на нефтяной скважине, проходит вниз, в сторону, снова вниз, обходит слои грязи и скал, пока не добирается до податливых слоев. Или: психиатрия берет горсть сексуальных мотиваций и швыряет их на китайский бильярд твоей жизни, так что они сталкиваются с различными эпизодами. Хочешь еще?
Я не мог не рассмеяться.
- Последнее определение особенно хорошо.
- Последнее определение особенно плохо. Они все никуда не годятся. Все пытаются упростить нечто сложное по самой своей природе. От меня ты узнаешь только вот что: никто не знает, что на самом деле с тобой, кроме тебя самого. Никто не может найти средство, кроме тебя самого; никто, кроме тебя, не сможет определить болезнь и найти лекарство. И когда ты его найдешь, никто, кроме тебя, не сможет его применить.
- А вы тогда для чего?
- Чтобы слушать.
- Мне не нужно платить дневную плату за час, что вы меня только слушали.
- Правда. Но ты убежден, что я буду слушать избирательно.
- Убежден? - Я задумался. - Наверно. Вы правда будете так слушать?
- Нет, но ты мне не поверишь.
Я рассмеялся. Он спросил, над чем я смеюсь. Я ответил:
- Вы больше не называете меня "сынок".
- Ты тоже себя так не зовешь. - Он медленно покачал головой. И при этом наблюдал за мной, так что глаза его перемещались в глазницах, когда он поворачивал голову. - А что такого ты хочешь узнать о себе, что я не должен рассказывать другим?
- Я хочу узнать, почему я убил одного человека, - прямо ответил я.
Это его нисколько не смутило.
- Ложись сюда. Я встал.
- На эту кушетку?
Он кивнул.
Неловко вытягиваясь, я сказал:
- Чувствую себя, словно в комиксе.
- В каком комиксе?
- Ну, там парень, как гроздь винограда, - ответил я, глядя в потолок. Потолок был серый.
- Как он называется?
- Не знаю. У меня их целый чемодан.
- Очень хорошо, - негромко ответил он. Я искоса посмотрел на него. Я знал, что он из тех, кто смеется про себя, если вообще смеется.
Он сказал:
- Когда-нибудь я напишу книгу с описаниями историй болезни. Но твоего случая там не будет. Что заставляет тебя говорить? - Когда я не ответил, он встал и передвинул свой стул так, чтобы я не мог его видеть. - Можешь перестать проверять меня, сынок. Я для твоих целей вполне подхожу.
Я так стиснул зубы, что заболели челюсти. Потом расслабился. Весь расслабился. Это было удивительно.
- Хорошо, - сказал я. - Простите. - Он ничего не ответил, но у меня снова появилось ощущение, что он смеется. Но не надо мной.
- Сколько тебе лет? - неожиданно спросил он.
- Гм… пятнадцать.
- Гм… пятнадцать, - повторил он. - А что означает "гм"?
- Ничего. Мне пятнадцать лет.
- Когда я спросил тебя о возрасте, ты колебался, потому что у тебя в сознании появилось другое число. Но ты его отбросил и заменил пятнадцатью.
- Какого дьявола? Мне пятнадцать!
- Я не говорил, что это не так. - Голос его звучал терпеливо. - Так какое это было другое число? Я снова рассердился.
- Никакого другого числа не было! Что вы хотите извлечь из моих хмыканий? То, чего там нет? Он молчал.
- Мне пятнадцать лет, - вызывающе сказал я, потом добавил:
- Мне не нравится, что мне пятнадцать. Вы это знаете. И я не настаиваю, что мне пятнадцать лет.
Он ждал, по-прежнему ничего не говоря.
Я почувствовал себя побежденным.
- Второе число - восемь.
- Итак, тебе восемь лет. А как тебя зовут?
- Джерри. - Я приподнялся на локте и вывернул шею, чтобы видеть его. Он отложил трубку и смотрел на настольную лампу. - Джерри без всяких "гм"!
- Хорошо, - мягко ответил он, отчего я почувствовал себя дураком.
Я снова лег и закрыл глаза. Восемь, подумал я. Восемь.
- Здесь холодно, - пожаловался я.
Восемь. Восемь, носим, просим, косим. Просим восемь, косим, что носим. Мне это не понравилось, и я открыл глаза. Потолок по-прежнему серый. Все в порядке. Стерн где-то за мной со своей трубкой, и все в порядке. Я сделал два глубоких вдоха, три, потом закрыл глаза. Восемь. Восемь лет. Восемь, просим. Годы, невзгоды. Холодно, голодно. Черт побери! Я ерзал на кушетке, пытаясь согреться. Косим, что носим…
Я хмыкнул и мысленно взял все восьмерки, все рифмы, все, что стоит за этим, и заставил исчезнуть. Но они не исчезали. Нужно их куда-то девать, поэтому я сделал большую светящуюся восьмерку и просто подвесил ее. Но она начала поворачиваться и мигать. Как кадры кино в бинокле. Придется смотреть на нее, хочу я этого или нет.
Неожиданно я перестал сопротивляться и позволил накатиться на себя. Бинокль все приближался, и вот я здесь.
Восемь. Восемь лет голода, холода. Холодно, как собаке в канаве. Канава возле железной дороги. Увядшая прошлогодняя трава. Почва красная, и когда не скользит и не липнет, становится застывшей, как цветочный горшок. Сейчас она твердая, покрытая изморозью, холодная, как зимний свет, который разливается над холмами. Ночью огни теплые, но они все в домах людей. Днем солнце тоже словно в чьем-то доме, потому что мне оно ничего хорошего не приносит.
Я умираю в канаве. Ночью канава - место для сна не хуже других, а утром место для смерти. И все. Восемь лет, во рту вкус прогоркшего свиного жира и мокрого хлеба из отбросов. И ужас, который охватывает, когда крадешь джутовый мешок и слышишь чьи-то шаги.
А я слышу шаги.
Я лежу на боку. Переворачиваюсь на живот, потому что иногда они пинают в живот. Закрываю голову руками. И больше ничего не могу сделать.
Немного погодя я посмотрел вверх, не поворачивая голову. И увидел большой башмак. Из него торчит лодыжка. Рядом второй башмак. Я лежал, ожидая удара. Не то, чтобы меня что-то тревожило, просто стыдно было. Все эти месяцы я жил один, и меня ни разу не поймали, даже близко не подошли. А теперь так стыдно, что я заплакал.
Башмак поддел меня под мышку, но не ударил. Перевернул. Я так оцепенел от холода, что перевернулся, как доска. Закрыл лицо и голову руками и продолжал лежать с закрытыми глазами. Почему-то я перестал плакать. Думаю, плачут только тогда, когда есть надежда на помощь.
Когда ничего не произошло, я открыл глаза и чуть сдвинул руки, чтобы было видно. Надо мной стоял человек в милю ростом. На нем поблекший комбинезон и куртка "Эйзенхауэр" с темными пятнами под мышками. Лицо в щетине, как у парней, которые не могут отрастить бороду и в то же время не бреются.
Человек сказал:
- Вставай.
Я посмотрел на его башмак, но он не собирался меня пинать. Я чуть приподнялся и едва не упал, но он подставил мне под спину свою большую руку. Я секунду лежал, прислонясь к ней, потому что ничего не мог сделать, потом встал на одно колено.
- Вставай, - повторил он. - Идем.
Клянусь, у меня скрипели все кости, но я встал. Вставая, поднял круглый белый камень. Взвесил его в руке. Пришлось посмотреть на него, чтобы убедиться, что он у меня в руке, потому что пальцы онемели от холода. Я сказал мужчине:
- Держись подальше от меня, или я выбью тебе зубы камнем.
Он опустил руку так быстро, что я даже не увидел этого, и вырвал у меня камень. Я начал проклинать его, но он просто повернулся спиной и пошел по насыпи к рельсам. Повернувшись, сказал:
- Идешь?
Он за мной не гнался, поэтому я не стал убегать. Он не разговаривал со мной, поэтому я не спорил. Он не бил меня, и я не сердился. Просто пошел за ним. Он меня ждал. Положил на меня руку, и я плюнул на нее. Тогда он пошел по рельсам, скрываясь из виду. Я побрел за ним. Кровь начала двигаться в руках и ногах, и они превратились в четырех повисших дикобразов. Когда я поднялся на насыпь, человек стоял на ней и ждал меня.
Дорога здесь ровная, но когда я посмотрел вдоль нее, мне показалось, что она все круче и круче поднимается на холм, пока не нависает надо мной. А в следующее мгновение я уже лежал на спине и смотрел в холодное небо.
Человек подошел и сел на рельс рядом со мной. Он не притрагивался ко мне. Я несколько раз вздохнул и неожиданно почувствовал, что все будет в порядке, если я посплю с минуту, всего лишь с минуту. Я закрыл глаза. Человек сильно толкнул меня в ребра пальцем. Больно.
- Не спи, - сказал он.
Я посмотрел на него.
Он сказал:
- Ты замерз и ослаб от голода. Я хочу взять тебя в дом, согреть и накормить. Но до дома далеко, и ты не дойдешь. Если я тебя понесу, тебе будет все равно? Как если бы ты шел сам?
- А что ты сделаешь со мной в доме?
- Я тебе уже сказал.
- Хорошо, - согласился я.
Он поднял меня и понес. Если бы он сказал еще что-нибудь, я скорее согласился бы лежать на месте и замерзать до смерти. Но зачем я ему? Я ни на что не гожусь.
Я перестал гадать и задремал.
Проснулся я, когда он свернул с дороги и углубился в лес. Тропы не было, но он как будто знал, куда идет. В следующий раз я пришел в себя от скрипа. Он нес меня через замерзший пруд, и лед скрипел у него под ногами. Человек не торопился. Я посмотрел вниз и увидел белые трещины у него под ногами. Но он на них не обращал внимания. Я снова задремал.
Наконец он опустил меня. Мы пришли. И оказались в комнате. В ней было тепло. Он поставил меня на ноги, и я быстро огляделся. И прежде всего поискал дверь. Увидел и отскочил к ней, прижался спиной к стене рядом с выходом, на случай, если захочу убежать. Потом осмотрелся.
Комната большая. Одна стена из сплошного камня, остальные бревенчатые, щели между бревнами чем-то заткнуты. В стене, в углублении, огонь. Это не настоящий камин, просто углубление. На полке напротив старый автомобильный аккумулятор, и от него отходят два провода к желтоватым лампам. В комнате стол, несколько ящиков и трехногих стульев. В воздухе пахнет дымом и такой удивительно вкусной едой, что у меня во рту забил фонтан слюны.
Человек сказал:
- Что я принес, Бэби?
Комната оказалась полна детей. Вернее, их всего трое, но казалось гораздо больше. Девочка примерно моего возраста - восьми лет, я хочу сказать, - с голубой краской на щеке. Она держала мольберт и палитру со множеством красок, а также несколько кистей, которыми не пользовалась.
Размазывала краску руками. Маленькая, лет пяти, черная девочка смотрела на меня, широко раскрыв глаза. А в деревянной корзине, поставленной на козлы, так что получилось подобие колыбели, младенец. Мне показалось, что он трех-четырех месяцев отроду. Он делал то, что делают все дети: пускал слюну, пузыри, бесцельно махал руками и ногами.
Когда мужчина заговорил, девочка с мольбертом посмотрела сначала на меня, потом на младенца. Младенец продолжал пинаться и пускать слюни.
Девочка сказала:
- Его зовут Джерри. Он сердится.
- На что сердится? - спросил мужчина. Он смотрел на младенца.
- На все, - ответила девочка. - На все и на всех.
- Откуда он? Я сказал:
- Эй, в чем дело? - Но никто не обратил на это внимания. Мужчина продолжал задавать вопросы младенцу, а девочка отвечала. Ничего нелепей я никогда не видел.
- Он убежал из приюта, - сказала девочка. - Там его хорошо кормили, но никто с ним не слишивался. Так и сказала - "слишивался". Тогда я открыл дверь, ворвался холодный воздух.
- Ты обманул, - сказал я человеку, - ты из приюта.
- Закрой дверь, Джейни, - сказал мужчина. Девочка с мольбертом не шевельнулась, но дверь за мной захлопнулась. Я попытался открыть ее снова, она не поддавалась. Я нажал на нее с криком.
- Мне кажется, тебе нужно встать в угол, - сказал мужчина. - Поставь его в угол, Джейни.
Джейни посмотрела на меня. Один из трехногих стульев поплыл ко мне по воздуху. Повис перед мной и свернул в сторону. Подтолкнул меня своим плоским сидением. Я отпрыгнул, и он устремился за мной. Я отскочил в сторону, потом в угол. Стул летел за мной. Я попытался сбить его и только ушиб руку. Нырнул он тоже опустился. Я уперся в него руками и попытался перескочить, но он просто упал, и я с ним. Я встал и, дрожа, стоял в углу. Стул опустился на ножки и остался стоять передо мной. Мужчина сказал:
- Спасибо, Джейни. - Потом повернулся ко мне. - Стой спокойно, ты. Я займусь тобой позже. Не нужно пинаться и поднимать шум. - Потом обратился к младенцу:
- У него есть все, что нам нужно?
И снова ответила девочка. Она сказала:
- Конечно. Он тот самый.
- Что ж, - сказал мужчина. - Хорошо. - Он подошел ко мне. - Джерри, ты можешь здесь жить. Я не из приюта. И никогда не отдам тебя туда.
- Да, как же!
- Он тебя ненавидит, - сказала Джейни.
- Что мне с этим делать? - спросил он.
Джейни повернула голову и посмотрела на колыбель.
- Покорми его. - Мужчина кивнул и начал разжигать огонь.
Все это время маленькая негритянка стояла на месте, вытаращив большие глаза и глядя на меня. Джейни снова принялась рисовать, ребенок лежал, как всегда, поэтому я повернулся к негритянке. И выпалил:
- Что уставилась? Она улыбнулась мне.
- Джерри хо-хо, - сказала она и исчезла. То есть на самом деле исчезла, погасла, как свет, оставив на месте свою одежду. Ее маленькое платье взвилось в воздухе и упало грудой на то место, где она стояла. И все. Девочки не было.
- Джерри хи-хи, - услышал я. Поднял голову и увидел ее, совершенно голую, в узкой впадине в скальной стене у самого потолка. И как только я ее увидел, она снова исчезла.
- Джерри хо-хо, - сказала она. Теперь она сидела на верху груды ящиков, которую здесь использовали как полки, по другую сторону комнаты. - Джерри хи-хи! - Теперь она была под столом.
- Джерри хо-хо! - Она стояла со мной в углу, прижимая меня.
Я заорал, попытался отскочить от нее и ударился о стул.
Я испугался, снова прижался в угол, а девочка исчезла. Мужчина оглянулся через плечо, отвернувшись от огня.
- Перестаньте, дети, - сказал он. Наступила тишина. Девочка вышла из-за ряда ящиков. Подошла к своему платью и надела его.
- Как ты это делаешь? - спросил я.
- Хо-хо, - ответила она. Джейни сказала:
- Спокойней. На самом деле они близнецы.
- О, - ответил я. Откуда-то из тени показалась вторая девочка, точно такая же, и встала рядом с первой. Они были совершенно одинаковые. Стояли рядом друг с другом и смотрели на меня. На этот раз я дал им возможность смотреть.
- Это Бонни и Бинни, - сказала художница. - Это Бэби, а это, - она указала на мужчину, - это Лоун. Меня зовут Джейни.
Я не знал, что ответить, и просто сказал:
- Да. Лоун сказал:
- Воды, Джейни. - Протянул кастрюлю. Я услышал журчание воды, но ничего не увидел. - Достаточно, - сказал он и подвесил кастрюлю на крюк. Потом взял треснувшую фарфоровую тарелку и принес мне. Тарелка была полна жарким с большими кусками мяса, густой подливкой, клецками и морковью- Вот, Джерри. Садись.
Я посмотрел на стул.
- На это?
- Конечно.
- Не я, - ответил я. Взял тарелку и присел у стены.
- Эй, - сказал он немного погодя. - Спокойней. У нас хватает еды. Никто у тебя не отнимет.
Я принялся есть еще быстрее. И почти кончил, когда меня вырвало. И тут почему-то голова моя ударилась о край стула. Я выронил тарелку и ложку и упал. Мне было очень плохо.
Лоун подошел и посмотрел на меня.
- Прекрати, парень, - сказал он. - Прибери, Джейни. Прямо у меня на глазах месиво на полу исчезло. Мне тогда уже было все равно. Я почувствовал руку мужчины у себя на шее. Он взъерошил мне волосы.
- Бинни, дай ему одеяло. Все ложимся спать. Он должен отдохнуть.
Я почувствовал, как меня укрыли одеялом, и думаю, что уснул еще до того, как Лоун уложил меня.
Не знаю, сколько времени я проспал. А проснувшись, не понял, где я, и это меня испугало. Подняв голову, я увидел тусклый свет углей в очаге. Лоун лежал на полу прямо в одежде. В красноватой темноте мольберт Джейни походил на большое охотящееся насекомое. Я увидел в колыбели голову младенца, но не мог решить, смотрит он на меня или в сторону. Джейни лежала на полу у двери, а близнецы - под старым столом. Никто не двигался. Только подскакивала голова младенца.
Я встал и осмотрел комнату. Просто комната, с одной дверью. Я на цыпочках подошел к двери. Когда проходил мимо Джейни, она открыла глаза.
- Что с тобой? - прошептала она.
- Не твое дело, - ответил я. И пошел к двери, наблюдая за ней. Она ничего не делала. Дверь была закрыта так же прочно, как и в тот раз.
Я вернулся к Джейни. Она продолжала смотреть на меня. Не испугалась. Я сказал ей:
- Мне нужно в уборную.
- О, - ответила она. - Почему ты сразу не сказал? Неожиданно я ахнул и схватился за живот. Не могу передать, что я почувствовал. Вел себя так, словно мне больно, но больно не было. Никогда раньше со мной такого не случалось. Что-то шлепнулось в снег снаружи.
- Вот и все, - сказала Джейни. - Ложись.
- Но мне нужно…
- Что нужно?
- Ничего. - И правда. Мне никуда не нужно было идти.
- В следующий раз сразу говори мне.
Я ничего не ответил. Вернулся к своему одеялу.
- Это все? - спросил Стерн. Я лежал на кушетке и смотрел в серый потолок. Стерн спросил:
- Сколько тебе лет?
- Пятнадцать, - сонно ответил я. Он подождал, пока серый потолок не оброс стенами, полом, ковром, лампами и стулом со Стерном на нем. Я сел и немного подержал голову руками, потом посмотрел на психоаналитика. Он играл трубкой и смотрел на меня.
- Что вы со мной сделали?
Я тебе говорил. Я ничего не делаю. Ты делаешь.
- Вы меня загипнотизировали.
- Нет. - Говорил он спокойно и искренне.
- Тогда что это было? Было… было так, словно снова происходит на самом деле.
- Ты что-нибудь чувствовал?
- Все. - Я вздрогнул. - Все чувствовал. Что это было?
- Всякий, кто так делает, потом чувствует себя лучше. Теперь ты можешь к этому вернуться, когда захочешь и сколько захочешь, и боль станет меньше. Вот увидишь.
Впервые за многие годы меня что-то удивило. Я обдумал его слова и спросил:
- Если я делаю это сам, почему со мной такого никогда не случалось?
- Кто-то должен слушать.
- Слушать? Значит, я говорил?
- Очень много.
- Рассказал все, что происходило?
- Откуда мне знать? Меня там не было. Ты был.
- Вы ведь не поверили? В этих исчезающих девочек, и в стул, и во все?
Он пожал плечами.
- Не мое дело верить или не верить. Для тебя это было реально?
- Еще бы!
- Это все, что имеет значение. Ты жил с этими людьми? Я откусил беспокоивший меня ноготь.
- Недолго. Только до тех пор, пока Бэби не исполнилось три года. - Я посмотрел на него. - Вы напоминаете мне Лоуна.
- Почему?
- Не знаю. Нет, не напоминаете, - неожиданно сказал я. - Не знаю, почему я так сказал. - И резко лег.
Потолок посерел, лампы потускнели. Я слышал, как черенок трубки скрипнул в его зубах. Лежал я долго.
- Ничего не происходит, - сказал я наконец.
- А чего ты ожидал?
- Как раньше.