Я подумал: "И этот парень когда-то написал балладу про войну между Временем, в котором живём, и тем Временем, что проживает в нас". Но вслух поторопился примириться:
- Правда, нормально. Если закрыть глаза и представить, что эту композицию исполняет со сцены белобрысая козочка, совсем хорошо. А если представить, что я - такая же козочка, но сидящая в зале, просто отлично.
- Считаешь?
- Считать будем, когда гонорар перечислят. - Я заговорщицки подмигнул и хлопнул его по плечу. - Посуду оставлю?
- Да-да, оставь, - на радостях согласился он. - Я потом сам помою.
Поблагодарив (не совсем же свинья) за феерический ужин, я поплёлся к себе в комнату.
У нас в квартире их четыре: гостиная (точнее сказать - кают-компания, поскольку гостей у нас не бывает) и три спальни. В кают-компании стоят три одинаковых кресла, журнальный столик-инвалид и тумба с телевизором. Телевизор не работает, в него вбит кол. Не осиновый, нет. Скорее всего, сосновый. Вообще-то, это ножка от журнального столика, а вбил её Вуанг. Как-то раз остался ночевать, не выдержал безудержного верещания телевизионного монстра по имени Андрей Махалов и таким вот драматичным образом отреагировал. Вполне адекватно, я считаю, отреагировал. Но вещь испортил. Правда, мне всё равно, телевизор с некоторых пор практически не смотрю, смотрю домашний кинотеатр, который с первого своего гонорара подарил мне Ашгарр. Другой мебели у меня нет. Живу скромно и без излишеств. Даже койки у меня нет, сплю в натянутом между стен гамаке.
Ещё скромнее обстановка в спальне у Вуанга. Она там совсем аскетическая: циновка, плошка со свечой и книга Николая Островского "Как закалялась сталь" в подарочном издании. Больше ничего.
И только спальня Ашгарра напоминает настоящее человеческое жилище. Всё у него там как положено, даже с перебором: шикарная двуспальная кровать, прикроватная тумбочка, шкаф-купе, торшер, гардины на окне, телевизор и даже трюмо, зеркальный триптих которого создаёт иллюзию, что все нагоны собрались вместе. А ещё у него есть пижама, ночной колпак и тапки с бумбончиком. Баловство, конечно. Чудачество. Но я молчу: каждый имеет право на своё "лево". Осуждать неумно, особенно если этот "каждый" - часть тебя самого.
Оказавшись в своей берлоге, я запустил "Мертвеца" Джима Джармуша, запрыгнул с пультом в гамак и стал в сто первый раз просматривать этот душевный фильм.
В тот момент, когда толстый индеец уже поковырялся ножом в Джонни Дэппе и принялся требовать у него табак, обзывая его при этом глупым белым человеком, в комнату с книгой в руках вошёл Ашгарр.
- Хонгль, смотри, что я вычитал, - сказал он.
Я нажал на "паузу", и он прочёл:
Это было уже в соскочившем, несущемся мире, и здесь изрыгаемый драконом лютый туман был видим и слышим:
- Веду его. Морда интеллигентная просто глядеть противно. И ещё разговаривает, стервь, а? разговаривает!
- Ну, и что же довёл?
- Довёл. Без пересадки в Царствие Небесное. Штыком.
Дыра в тумане заросла: был только пустой картуз, пустые сапоги, пустая шинель. Скрежетал и несся вон из мира трамвай.
- Что это? - спросил я, прервав Ашгарра.
- Рассказ Замятина. "Дракон" называется. Там дальше боец вынимает из-за пазухи замёрзшего воробья и отогревает. А заканчивается так:
Дракон оскалил до ушей туманно-полыхающую пасть. Медленно картузом захлопнулись щелочки в человеческий мир. Картуз осел на оттопыренных ушах. Проводник в Царствие Небесное поднял винтовку.
Скрежетал зубами и несся в неизвестное, вон из человеческого мира, трамвай.
Окончив чтение, Ашгарр задумчиво произнёс:
- Человека убил, воробья спас.
- Гады они, - прокомментировал я.
- Кто?
- Да люди, кто.
- Люди как люди. Всегда такими были.
- Вот именно - люди как люди. Натворят какой-нибудь фигни, а валят всё на драконов. Всегда были мастерами стрелки переводить.
- Но это же они метафорически про драконов.
- Не скажи. Это у них сначала "убей дракона в себе", а когда врубается, что "убить дракона в себе", означает "убить себя", идут искать дракона на стороне.
- И убивают "дракона" в других, - логично продолжил мою мысль Ашгарр.
- Имеет место быть, - согласился я. - А некоторые начинают искать и настоящего дракона. Откуда, думаешь, Охотники появляются? От сырости? Фиг там. От душевной неустроенности. От больной головы.
- А у нас, считаешь, здоровая?
- Да уж в любом случае здоровее будет. Вот они со своей больной на нашу здоровую-то всё и перебрасывают. Мало того, нашу здоровую пытаются выдать за свою. Помнишь, что Ланселот в "Драконе" у Шварца заявляет?
- Не-а, не помню.
- А я помню. Потому как задела меня эта показательная оговорка. Он там говорит, что они, драконборцы, не стесняются вмешиваться в чужие дела, что они помогают тем, кому необходимо помочь, и уничтожают тех, кого необходимо уничтожить.
- Но ведь это же девиз золотого дракона, - осознал Ашгарр очевидное.
- Вот именно! - разгорячившись, воскликнул я. - Это наш девиз. Наш. Не Ланселота и даже не президента североамериканских штатов, а наш. А они его нагло присваивают. Мало того - они его дискредитируют. Вот, что самое обидное.
Ашгарр вздохнул так, будто навалилась на него вся боль мира, и произнёс не без некоторой снисходительности в голосе:
- Люди.
- Пусть их, клеветников и обманщиков, - махнул рукой я, подведя черту под темой.
Ашгарр пошёл на выход, но задержался у порога и, кинув взгляд на экран, спросил:
- Сколько ты можешь смотреть этот фильм?
- Сколько угодно, - ответил я и оживил картинку.
- Не надоело?
- Ничуть.
- А в чём эзотерика?
- В том, что лучшее лекарство от скуки - напоминание о смерти.
- Думаешь?
- Да. Была бы моя воля, я бы всех людей-человеков заставлял смотреть этот фильм хотя бы раз в неделю.
Ашарр озадачился:
- Зачем это?
- Как это "зачем"? - пожал я плечами. - Затем. Чтобы помнили о смерти. Чтобы помнили, что рано или поздно попадут в то место, откуда приходят и куда возвращаются души.
- Получаешь удовольствие от их фобий?
- Не пори ерунды. Просто считаю: если человек не помнит о смерти каждый миг своего посюстороннего бытия, то начинает жить так, будто вечен.
- Очевидно. И что с того?
- А то, что в таком случае он превращается в ненасытную тварь, который не может ограничить своё материальное потребление. Посмотри, что вокруг творится. Накупит человек всякой дребедени, притащит домой и бежит за новым кредитом, чтобы купить ещё какой-нибудь дребедени. И так до бесконечности. И с нарастающей скоростью. Согласись, что это путь в никуда.
- Трудно не согласиться, - сказал Ашгарр и развёл руками, дескать, что тут поделаешь, такова природа человеческая. Что взять с тех, кто произошёл не от мудрой змеи, а от суетливой обезьяны.
Я же, не сумев остановиться, продолжил речь, достойную похвалы Че Гевары:
- Вся эта гадская система, построенная на неограниченном потреблении, заинтересована в том, чтобы человек не помнил о смерти. Поэтому любое напоминание о том, что смерть неминуема, что всякий человек может дать дуба в любой миг - это есть большой, просто огромный ништяк. По-другому человека из колеи не выдернуть.
- Думаешь, надо?
- А нет? Человеки - как ни крути - братья наши. Пусть и сводные. Жаль непутёвых. В колее-то им в счастья не видать. Не ведёт она к Свету, а ведёт к ожирению и пресыщенности. Поэтому и говорю - memento mori.
- Memento mori, - задумчиво повторил вслед за мной Ашгарр, помолчал секунду и сказал: - Кстати, о смерти. Что там у нас со Списком? До Ночи Полёта осталось чуть-чуть.
- Всё под контролем, - успокоил я его. - Не закрыт ещё один пункт, но я над этим работаю.
Ашгарр кивнул, пожелал мне приятных снов и тут же вышел. А я, повторяя на разные лады "помни о смерти", вытащил мобильный и набрал номер господина Нигматулина.
- Эдуард Николаевич, с вами говорит частный детектив Егор Тугарин, - официально представился я в ответ на его "слушаю". - Меня нанял известный вам Леонид Петрович Домбровский. По его просьбе расследую обстоятельства гибели ваших общих знакомых.
- Всё-таки нанял, - не то удивился, не то возмутился господин Нигматулин, после чего выдохнул с крайним недовольством: - Неврастеник!
Меня это не смутило, я надавил:
- И, тем не менее, Эдуард Николаевич, мне хотелось бы попросить вас о встрече.
- Где и когда? - неожиданно быстро согласился он.
- Если можно, с утра, - прикинул я. - Часов, скажем так, в десять.
- В десять - нет, на десять тридцать заказан ритуальный зал. Давайте в девять.
- Хорошо, подъеду.
- Адрес знаете?
- Да.
- Всего доброго.
Он отключился, а я потянулся к пульту.
Последним, что я видел прежде, чем уснуть, было индейской каноэ, в котором дохлый герой Джонни Деппа плыл вниз по течению.
"Не слышно птиц, бессмертник не цветет, в сухой реке пустой челнок плывет", - пробормотал я в какую-то теряющую себя секунду, закрыл глаза и провалился в темноту.
14
Поутру, едва продрав глаза, я проверил, не случилось ли чудо - не прибыло ли мне за ночь Силы. Но электрочайник, воду в котором я попытался вскипятить, не втыкая вилку в сеть, сказал мне коротко и чётко: "Отвали, слабак". Силы во мне было от силы ноль целых ноль десятых и одна сотая. А может, и того меньше.
В который уже раз убедившись, что чудес на свете не бывает, я приказал себе: "Будь реалистом", и провёл инвентаризацию заряженных амулетов.
Первым делом вспомнил о боевом браслете с зарядом в 105 кроулей (это если по системе исчисления Чёрного Совета, по шкале же Ливси, принятой Белым Советом, - что-то около 3,23 балла). Штуковина знатная. Знатная-то знатная, но только лежит в офисном тайнике. Делать по дороге крюк не хотелось, поэтому полез на полку за банкой с надписью "ПЕРЕЦ". Открыл, запустил пальцы в пряную труху и выудил со дна два медных кольца с зарядом в 25 кроулей каждое и одну дембельскую заколку для галстука в виде истребителя с зарядом, заряженную до 66 кроулей. Улов, прямо скажем, был невелик. Но мало лучше, чем ничего.
Прочихавшись, я сгрёб все найденные консервы Силы и, простив себе завтрак, отправился утрясать все свои неотложные дела. И не свои, разумеется, тоже.
Из выданной господином Домбровским "наколки" следовало, что загородный дом Эдуарда Николаевича Нигматулина находится в посёлке "Лесной". Туда я в первую очередь лыжи и навострил.
По пути заехал на заправку, где меня попытались непринуждённо нагреть на полтора литра. Мелочь, конечно, но неприятно. Остаток пути предавался размышлениям о том, что людям нужна новая религия. Какой-нибудь новый энергичный бог-смотрящий со свежей моделью морали. Старая совсем обветшала. Цепи запретов пали, ничего святого не осталось, человек напрочь забыл, что помимо говорящего куска плоти, он ещё суть и бессмертная душа.
Не доезжая километров трёх до городка ракетчиков, я свернул на улицу "Губернаторскую" и, с интересом разглядывая образцы буйной фантазии местных архитекторов, катил вверх до самого леса.
Коттедж хозяина мелкооптовой фирмы "Прометей", поставляющей на рынок Города разнообразное электрооборудование, оказался не самым крутым в местной округе. Но и щитовым садовым домиком он, разумеется, не был. Нормальная добротная домина с гаражом, бассейном и обязательной чашей спутниковой антенны между двух потешных башенок. "Символ полной чаши", - подумал я про эту изготовленную ловкими китайцами "тарелку" и выполз из машины.
Стучать в калитку не стал (не в Средние века живём), позвонил господину Нигматулину на сотовый. Как современный дракон современному человеку.
Эдуард Николаевич оказался лысоватым крепышом ниже среднего роста с тяжёлым - что называется, "свинцовым" - взглядом близко посаженных глаз-бусинок. В дом он меня приглашать не стал, повёл по гравиевой дорожке в беседку. Место выглядело душевно (берёзки, прудик, красные караси), но разговор у нас не сложился. Казалось, что господин Нигматулин согласился на встречу со мной, лишь для "галочки". Ради того только исключительно, чтобы друга своего Лёню Домбровского не обидеть. Это был манёвр из разряда "чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало". Поэтому я сумел задать только несколько вопросов.
- Вас, Эдуард Николаевич, по ночам кошмары не терзают? - делая вид, что рассматриваю устройство мангала, спросил я для затравки.
- Нет, - ответил он. Твёрдо так ответил. Будто гвоздь в доску вогнал.
- Я это к тому спрашиваю, что господина Домбровского, к примеру, терзают. С того самого дня, как вы древнюю могилу… потревожили.
Вообще-то я хотел сказать "осквернили".
- Я не он, - хладнокровно ответил Нигматулин. - Голова, блин нафиг, крепкая. Потусторонние бредни меня мало интересуют.
"То, что они тебя не интересуют - это факультатив, - подумал я. - Главное, чтобы ты их не интересовал". А затем решил не ходить вокруг да около и сразу спросил о главном:
- Скажите, Эдуард Николаевич, вы что-нибудь из той могилы брали?
- Нет.
- Точно?
- Точнее не бывает.
Врать он не умел, но врал и при этом не краснел. Я не стал его разоблачать (мне бы это ничего не дало), а задал следующий вопрос:
- Вы не брали, а другие?
- Не следил, - выкрутился он.
Тогда я пошёл в обход.
- А что вы, Эдуард Николаевич, насчёт всего этого думаете?
- Насчёт чего?
- Насчёт того, что ваши друзья мрут как мухи осенние, - жёстко пояснил я. Мне не понравилась его попытка прикинуться пыльным вещмешком.
Он смерил меня взглядом, после чего пожал плечами:
- Ничего я об этом не думаю. А чего тут, блин нафиг, думать? Мало, что ли, людей умирает вокруг? Нет, жаль, конечно, парней, друзья всё-таки, но, как говорится, все там будем. Раньше или позже. Хочется, конечно, позже, но, блин нафиг, разве это от нас зависит?
Ирония судьбы заключалась в том, что говорил он это за две минуты до собственной смерти.
Я об этом ещё не знал (Силы во мне такой не было, чтобы в будущее хотя бы на шажок заглянуть), но что-то такое предчувствовал. Вернее даже не предчувствовал (слово "предчувствовал" тут не подходит), а просто мне стало зябко и казалось, что кто-то за нами наблюдает через оптику снайперской винтовки. Я даже начал шарить взглядом по окнам коттеджа, не торчит ли ворошиловский стрелок за какой-нибудь из шторок?
Господин Нигматулин тем временем встал, пробормотал нечто невразумительное про волю Аллаха и стал всем своим озабоченным видом показывать, что разговор закончен. Ловить было нечего. Я попросил не провожать и потянулся на выход.
Уже взявшись за ручки калитки, обернулся и крикнул открывающему гараж вруну:
- А всё-таки вы кое-что спёрли из могилы, Эдуард Николаевич.
Он ощетинился, как разбуженный ёж, и, перейдя на "ты", спросил:
- Уверен?
- Уверен, - ответил я. - Позарились.
- Допустим. И что теперь? Заявишь?
- Никогда.
- А чего тогда хочешь?
- Правды. Только вижу, нет правды на земле.
- Выше с ней тоже, блин нафиг, проблемы.
- Это точно. Только знаете что, уважаемый Эдуард Николаевич.
- Что?
- Я за вашу жизнь теперь и двух копеек не дам.
Его аж всего передёрнуло от этих моих финальных слов. Видимо, я ткнул в больную точку. Сыпанул соль на рану. Задел, короче говоря, я его за живое.
Наслаждаться произведённым эффектом не стал. Не садист. Сказал и тут же вышел.
Крик раздался, за секунду до того, как я собрался завести движок.
Я не знаю, чего в этом душераздирающем вопле было больше - страха или удивления, но у меня по всему телу встали дыбом волосы. И это не фигура речи. Исключительно физиология.
Выхватывая на бегу пушку, я ворвался во двор и увидел то, что увидел: лежащего ничком на площадке возле гаража Нигматулина трепал огромных размеров волк.
Зверь на самом деле был крупный. В холке, пожалуй, выше откормленной кавказской овчарки. Грудь широкая. Лапы мощные. Клыки - штыри, которыми рельсу к шпалам приколачивают.
И такое вот чудище вцепилось мёртвой хваткой несчастному в горло. Выжить у того не было никаких шансов. И хотя он сжимал в руках невесть откуда взявшийся нож и даже пытался ткнуть волчаре лезвием в бок, но это больше походило на агонию. Собственно, это и была агония.
Я начал стрелять прямо от калитки. Точно видел, что три первые пули вошли зверю в бок. Но отреагировал он только на четвёртую. На ту, что попала ему в голову.
Нет, он не повалился набок. Не взвыл от боли. Ничего такого. Он просто прекратил рвать горло жертвы (там голова уже практически отделилась от тела) и с холодным недоумением глянул на меня. Потом принял в грудь пятую пулю, увернулся, ловко отскочив в сторону, от шестой и седьмой, а когда я полез за новой обоймой, сам перешёл в наступление.
Он не бежал. Приближался шагом. Замер метрах в трёх и, зловеще виляя хвостом, медленно и плавно наклонил голову влево, а затем - со столь же изуверской пластичностью - вправо. Казалось, он хотел повнимательней рассмотреть своими горящими глазами, что это за чудило такой шмаляеет в него всякой ерундой. А когда рассмотрел, стал поджимать задние лапы, готовясь к прыжку. Всё это он делал безмолвно - ни рыка, ни лязга зубов, ни утробного рычания. Жутковатое зрелище.
"Попадись ты мне в Ночь Полёта, разорвал бы я тебя, зверь, как бобик грушу для клизмы", - подумал я, не отводя глаз от его жёлтых глаз.
К той секунде уже понял, что пули мне не помогут. Что здесь они не катят. Пусть серебряные они, пусть заговорённые - но не катят. Нужно было пробовать что-то другое.
И я попробовал.
Отшвырнув в клумбу безотказный, но в данной ситуации бесполезный кольт, провернул медное кольцо на левом безымянном, после чего, наложив друг на друга ладони с растопыренными пальцами, сотворил Решётку Зигмунда.
Зверь пробил это магическое препятствие сходу. Легко пробил. С такой лёгкостью ребёнок пробивает каблучком корку льда на луже после первого ночного заморозка. Тем не менее, когда волк пролетел сквозь дыру, я, провернув кольцо теперь уже на правом безымянном, поднял от земли до неба точно такую же решётку.
На этот раз сработало.
Волк на излёте движения ткнулся в препятствие перемазанной в крови мордой и рухнул наземь.
- Схлопотал! - обрадовано воскликнул я и показал ему средний палец.
А волк ничего - вскочил, тряхнул головой, как боксёр после нокаута, отошёл чуть назад и повторил прыжок.
Я не стал горячиться. Дождался мгновения, когда он разорвёт грудью сияющие прутья, и только тогда, что есть сил сжимая в ладони заколку для галстука, на одном дыхании проорал: