Но раз случилось, пусть красуется Егорий. А заодно - что справедливо - поверженный им безымянный дракон. Для людей, конечно, безымянный, мы-то драконы знаем, что звали его Шнег-Акъелз-Птош, и что был он вполне безобидным топазовым драконом. Землю пахал, подковы ковал, а помимо - пользовал простых палестинцев от разных хворей. Когда пиявками, когда магией, когда добрым словом. Лечил-лечил, а они его раз и сдали с потрохами проезжему рыцарю. Типичный случай. Обычные дела.
"Помогай им, не помогай, - в который раз уже подумал я на счёт людей, - а всё равно рано или поздно заявится по твою душу Охотник с копьём наперевес и с мечом на поясе".
Как только я об этом подумал, тут меня и пробило: "Мать моя, Змея, совсем из головы вылетело! С нынешнего же утра сам являюсь объектом Охоты".
Опомнился, лихо развернулся у платины ГЭС и покатил назад. На "шанхайку", на китайский рынок, за правильными набойками к мастеру Лао Шаню. Личная безопасность - прежде всего. Дело потерпит.
Тут и думать нечего, конечно, потерпит - ведь кто его закончит, если я стану дохлым?
Болид пристроил (ближе никак не получилось) у Института ортопедии, и к рынку, чертыхаясь, но бодрячком, поднялся на своих двоих. Как только свернул на Софьи Перовской, сразу нырнул в ряды и стал продираться сквозь толпу к центральной площадке. Проходя мимо торговцев обувным ширпотребом, успел внести посильную лепту в исполнении Моисеевой заповеди "Не укради". Попутно и без напряга. Как всякий золотой дракон, я чрезвычайно легко решаюсь на поступки.
А получилось так.
Иду-гляжу: юркий прыщеватый тип подрезает сумку у дамы бальзаковского возраста и кустодиевских форм. Ушла тётка с головой в сбивание цены за выбранные туфли и ни черта вокруг себя не видит. Раззява раззявой. А парень чик-чик лезвием, зажатым между пальцев. Любо-дорого смотреть. Профи. Хотя, конечно, сволота.
Он уже почти принял лопатник, когда я врезал ему по почкам.
Без замаха.
Но кастетом.
Прыщавый охнул и, зацепив лоток с ворохом пробковых сабо, упал на колени.
Наслаждения от восстановления справедливости я, честно говоря, в полной мере не получил: от поверженного ворюги омерзительно несло псиной, туфли, которые присмотрела тётка, были пошлого кислотно-канареечного цвета, а динамики музыкального киоска исторгали на всю округу: "Может быть, и я вкуса миндаля, и могу порхать, веками махая". Именно вот это вот они исторгали. Безусловно, мощное откровение, но как-то так нифига не "El Fuego" от Карлоса Сантаны. Ну и какое при таком вот антураже может быть наслаждение?
"В мире людей нет гармонии, - констатировал я, выбираясь из торговой кишки. - Нет, не было и никогда не будет".
Старый колдун Лао Шань, которого я знаю с тех самых пор, как направил меня в Город на охрану Вещи Без Названия наставник вирм Акхт-Зуянц-Гожд, сидел на табурете там, где и всегда, - возле своей перекошенной будки с вывеской "Ремонт обуви". В его облике за те месяцы, пока не видел его, ничего не изменилось. Та же драная ушанка, выцветшая футболка с надписью "СССР-USSR" и номер "Известий" от 24 августа 1956 года.
- Ни хао, прежде рождённый, - поприветствовал я, присаживаясь на свободный табурет.
Мастер ответил, не отрываясь от газеты:
- Ни хао, Держащий Жемчужину Во Рту. - И пригласил: - Падай.
- Уже, - сообщил я.
Он ничего не сказал.
И ещё раз ничего не сказал.
И ещё раз.
Мне ничего не оставалось, как терпеливо дожидаться, пока он дочитает статью до конца.
Эту статью о международной конференции по Суэцкому каналу он перечитывает по тридцать раз на дню вот уже пятьдесят лет подряд, и с этим ничего нельзя поделать: у Лао Шаня тысяча лет позади и тысяча лет впереди, он никуда не спешит, ему просто некуда торопиться, и он не любит, когда его торопят.
Что тут сказать?
Удел колдуна, а равно всякого другого чародея, открывает каждому великолепную возможность сойти с ума по-своему.
То и скажу.
Наконец, он закончил, аккуратно сложил газету, которая была истрёпанна настолько, что шуршала уже не как бумага, а как натуральный шёлк, опустил её на столик и сверху прижал очками. Потом несколько раздражённо, видимо, под впечатлением только что прочитанного, произнёс, глядя на моё правое ухо:
- Все знают, как познавать непознанное, но никто не знает, как познавать известное. Все знают, как отвергать то, что мы считаем дурным, но никто не знает, как отвергать то, что мы считаем добрым. Вот почему в мире воцарилась великая смута. Люди вмешиваются в круговорот времён года, и оттого среди тварей земных не осталось ни одной, которая смогла бы сохранить в целости своё естество. О, в какую смуту ввергли Поднебесный мир любители знания! Вся эта суета сует несёт ему гибель.
"Шема-шема-шема", - энергично потирая моментально покрывшееся инеем ухо, съязвил я. Про себя, конечно. Вслух же оценил его ворчание более дипломатично:
- Когда родился ты, Лао Шань, Поднебесная уже гибла. Когда уйдёшь, Поднебесная всё ещё будет гибнуть.
Этим тема исчерпала себя, и он её сменил:
- Смотрю ты в шляпе, дракон.
- Всегда быть в шляпе - судьба моя, - переврал я Мистера Икса.
- Нужны набойки?
- Ты смотришь в суть, Лао Шань. Я бы даже сказал - в самую тютельку сути.
- Сыграем?
Торопишься, не торопишься - отказываться от такого предложения нельзя. Это не то предложение, от которого можно отказаться. Игра цинь-цзяо - часть церемониала. Церемониал - стержень жизни. Со стержнем жизни не шутят.
Не успел я согласиться, как Лао Шань швырнул на стол восемнадцать покрытых красным лаком деревянных палочек. Затем аккуратно выложил их в ряд, подравнял и объявил:
- Твой ход.
Хитрюга.
Но делать нечего.
- Презренны, а в жизни необходимы: таковы вещи, - произнёс я и откинул одну палочку от правого края.
- Низменны, а нельзя на них не опереться: таковы простые люди, - напомнил он и тоже убрал одну.
Я немного подумал и взял две, не забыв при этом сказать:
- Утомительны, а нельзя ими не заниматься: таковы мирские дела.
Кое-какие шансы у меня ещё имелись.
- Грубы, а нельзя не оповещать о них: таковы законы, - ни на секунду не задумавшись, сказал колдун и убрал одну.
- Далеко отстоит, а нужно держаться за него: таков долг, - медленно, пытаясь просчитать варианты, произнёс я. Затем махнул рукой - чего тут считать, трясти нужно! - и отложил в сторону одну палочку. А потом - ай, ладно! - рискнул и отложил ещё одну.
Видя моё замешательство, колдун усмехнулся и ответил так:
- Разделяют, а должны свиваться в одну нить: таковы ритуалы.
И уверенным движением убрал две штуки.
- Всегда рядом с тобой, а должна быть распространена на всех: такова справедливость, - быстро, не желая больше быть объектом насмешки, отложил я одну.
Он убрал сразу три:
- Пребывают внутри, а нужно к ним стремиться: таковы жизненные свойства.
Крышка. Теперь сколько бы я палочек - одну, две или три - не взял, всё равно победит китаец. Хитрый старый китаец. Колдун чёртов.
Но что тут поделать? Хочешь, не хочешь, надо доигрывать. Хотя бы для сохранения собственного лица. Да и уважать соперника нужно при любых раскладах.
- Едино, а не может не изменяться - таков Путь, - не выдавая голосом разочарования, произнёс я и откатил на край стола одну. Так резко, что она чуть не упала на землю.
И тут Лао Шань разразился победной тирадой:
- Обладает духовной силой, а не может не действовать: таково Небо. Поэтому мудрый созерцает Небо, а помощи не предлагает. Постигает в себе жизненные свойства, а ничем не связан. Исходит из Пути, а не строит планов. Безошибочно исполняет долг, но не взирает на примеры. В совершенстве владеет ритуалом, но не признает запретов.
И с торжествующим видом отложил в сторону три палочки.
Последняя осталась за мной.
Я проиграл.
Опять.
Колдун потирая руки, в который уже раз посоветовал мне купить самоучитель игры в цинь-цзяо для "чайников", после чего радостно захихикал.
"Чем бы колдун Лао Шань не тешился, лишь бы Огненную Жабу с цепи не спускал", - подумал я в ту секунду.
Однажды, кстати, спустил. В 1876 году. Люди тогда в Городе настолько озверели, что друг на друга по любому поводу кидаться стали. Колдун терпел-терпел, да не вытерпел - вправил им мозги, позволил Жабе прогуляться. Две трети домов сгорело за ночь в невиданном пожаре. Фух - и, как и не было. Зато народ сразу в чувство пришёл. Общая беда она сплачивает.
В какой-то момент хихиканье колдуна перешло в задорное хрюканье, я не выдержал, и тоже прыснул. Лао Шань захрюкал ещё громче, и со мной случилась форменная истерика. Я бил себя руками по коленкам и ржал взахлёб. На нас стали обращать внимание зеваки. Пришлось ударить по тормозам.
Когда мы, наконец, успокоились, китаец велел снять туфли, схватил их в охапку и семенящим, но вовсе не старческим, шагом направился к будке.
В приоткрытую дверь я увидел, как он исчез за серым холщёвым пологом, который разделяет его мастерскую на две неравных часть. Та, что у всех на виду, находится в Пределах, в Городе, в центре китайской барахолки. А та, что за пологом, - в Запредельном.
Так я полагаю.
Сам за этот полог из мешковины, на котором во всю ширину выведен чёрной краской похожий на жука-плавунца иероглиф "ми", что значит "рис", никогда не заглядывал (хожу в Запредельное своими путями), но слышал историю о том, как года три назад сунулись туда два чудика из торговой инспекции. Глупцы. Одному ещё подфартило: хотя и очутился на глухом перегоне КВЖД, но в тот же день его подобрали-обогрели сборщики клюквы. Другому повезло меньше: выпал в каком-то резервном коллекторе туннеля под Ла-Маншем. Четверо суток выползал к людям, и чуть с ума не сошёл. Впрочем, может, и сошёл. Кто знает? Быть может, ходит теперь по дому в тёщиных кальсонах с начёсом, а когда приходят гости, прячется в шкаф-купе и плачет. Всё может быть.
Лао Шань управился быстро. И пяти минут не прошло, как вынес он мне мою обувку с новыми набойками в виде листа клевера. У обычного клевера три листовых пластинки. Тут - четыре. Значит, "счастливый". Теперь крысы Охотника мне не страшны. Как они меня учуют, если я следов оставлять не буду? Да никак. Фиг им.
Я не знаю, из чего делает мастер Лао Шань эти штуковины. Магический кинжал для ритуала самоочищения, он сделал для меня из клапана паровозного котла, Ключ От Всех Дверей - из куска авиационной турбины. Про это сам говорил. Хвалил товар, хвалился мастерством. А про набойки молчит. Может, из чего-то совсем бросового их точит, из каких-нибудь, к примеру, ржавых банных тазиков. Не знаю. И не спрашиваю. Он же не спрашивает, из чего я делаю воду венгерской королевы, которой с ним за работу расплачиваюсь. Иначе он это снадобье и сам бы смог изготовить. Фармокопея-то несложна. Согласно трактату: кинул в колбу по фунту свежих цветов розмарина, порея, майорана, лаванды, залил всё это дело тремя хозяйскими кружками водки, плотно закупорил, поставил на сутки в горячий конский навоз, а потом перегнал на песчаной бане. Чего тут сложного? Раз-два-три-четыре-пять - готово, можно принимать. Два раза в неделю по драхме перед едой. Ободряет дух, придаёт лицу свежесть, а телу бодрость. При применении наружно - избавляет от ломоты и невралгии.
Верное средство, между прочим, не гербалайф какой-нибудь. Главное водки не жалеть, не отхлёбывать её из кружки в процессе производства продукта. Это, конечно, трудно. А в остальном просто, проще пареной репы, любой может изготовить. Не то что колдуну, даже непосвящённому по плечу. Хотя, конечно, лучше, чтобы занимался этим маг-специалист. Всё же. Там же ещё по ходу дела и слова нужно нашёптывать разные праздные, дабы побочных эффектов у потребителя не возникло. А то чего доброго пойдёт родной пятнами. Или облысеет раньше времени. Или резинка на трусах у него в ответственный момент лопнет. Или фортуна задом к нему повернётся, а удача сукой вильнёт. Кому это надо? Лао Шаню не надо. Знает старик, что каждый должен заниматься своим делом. И мне это тоже известно.
- Отличная работа, Старая Гора, - сказал я, с трудом натягивая левый башмак. - Спасибо.
- Спасибо не булькает, - напомнил колдун, выдав мне длинную "ложечку" с ручкой в виде головы лошади.
Натянув правый башмак, я, как оно и положено, постучал каблуками по асфальту. Убедившись, что всё в порядке, вытащил приготовленную фляжку со снадобьем и протянул старику:
- Держи свои буль-бульки.
Лао Шань забрал полную посудину, а взамен отдал точно такую же (серебреную и с моими фирменными царапинами от когтей), но пустую.
Пришла пора расставаться.
- Забегай, - попросил колдун и полез обниматься.
- Всенепременно, - пообещал я, похлопав его по спине.
- Не по делу, так.
- Это уж как получится.
По-стариковски поохав, колдун протянул мне две конфеты из нуги с зёрнами кунжута.
- Зачем это? - изумился я.
- И двух минут не пройдёт, как пригодятся, - навёл он тумана.
Я не стал ничего уточнять, сунул в карман и - уходя, уходи - побрёл на выход.
Колдун оказался прав, конфеты пригодились ещё до того, как я вышел за пределы рынка.
У одной из палаток выбирала костюмчики для двух своих пацанов-близнецов молодая мамаша. Молодая-то молодая, но замученная какая-то вся, худющая, бледная. Сразу видно сыновей растит сама, на двух работах мыкается, по вечерам полы в подъезде моет, а денег всё одно - кот наплакал.
Только есть деньги, нет денег, а покупать нужно - мальчишкам в первый класс идти. Святое. Стоит, мнётся. На те костюмы, что приглянулись, не хватает. Которые по деньгам, не по душе. А мальцы рядом, теребят за подол, головёнками белобрысыми туда-сюда вертят, притомились от шума-гама, от базарной толчеи. Когда меня заметили, я улыбнулся во все свои тридцать четыре зуба, ободряюще подмигнул, и поманил пальцем - подь, пацаны, сюда, чего скажу.
Как только приблизились, сразу сунул и тому, и другому - держите от щедрот - по китайской нямнямке. Парни оказались правильными (бьют - беги, дают - бери) - взяли. Один сразу конфету в рот засунул, начал чавкать, второй - зажал в потный кулачок. Смотрю, есть контакт, и сразу по пятьсот рублей каждому. На тебе, Абту. И тебе на, Анет. Притянул к себе, шепнул, чтоб денежки мамке отнесли, после чего развернул кругом и придал ускорение. Поскакали.
Столь удачно пристроив деньги, отобранные у гаишника, я быстренько-быстренько нырнул в толпу.
И был таков.
А я таков, каков я есть, и больше ни каков.
Шёл к машине, а сам удивлялся, как это Лао Шань про эти нехорошие деньги узнал. Впрочем, особо удивляться было нечему - за год так ослаб, что для любого опытного чародея являл собой открытую книгу. Букварь. Если не "раскраску".
Уже почти дошёл до бьющего копытом от нетерпения болида, когда меня нагнал мазурик, которому я давеча не дал стянуть тёткин кошель. Обидчивым оказался. И мстительным. Выследил, увязался, попытался сунуть в бок заточку. Дурачок.
Я даже разворачиваться не стал, сделал шаг в сторону и свалил его с ног. Нет, не бил, просто резко выставил локоть, и он сам нарвался. Хрясть по инерции о костяшку мордой, ноги к верху и - опа-на! - уже на спине.
Наклонившись, я ткнул стволом ему между глаз и тихо-тихо так спросил:
- Кончить или в червяка превратить?
Он ничего выбрать не смог.
Он был в нокауте.
Тридцать третье правило дракона гласит: "Человек не виноват, что они родился человеком, будь к нему снисходительным". Я все наши правила стараюсь соблюдать, это - тоже, поэтому отношусь к людям терпимо. Но разве подобного уродца можно назвать человеком? Не знаю. Не уверен. Слишком критерии размыты.
С большим трудом удержался я от того, чтобы не внести его в свой актуальный Список. Еле-еле удержался. Представил, что у него в детстве была неловкая няня и скользкий подоконник, и только вот таким способом отговорил себя от карательных мер.
И уже в машине, снимаясь с ручника, подумал: "Труднее всего в нашей жизни - сохранить в себе дракона и найти в человеке человека".
Воистину.
6
Место автокатастрофы искать не пришлось. Чего там искать? Сосну, с которой столкнулся Алексей Пущин, я узнал по привязанному к ней венку. Венок был пафосный, дорогой, из живых цветов.
И вот этих вот вещей я не понимаю. Не понимаю и всё тут: его эта сосна убила, а её цветами украшают. Зачем? К чему? Где логика?
Впрочем, таковы люди. Их логика извращённа. Они, к примеру, из орудия убийства своего Спасителя сотворили святыню. Мне трудно представить, чтобы какой-нибудь дракон с упоением лобызал окровавленный меч, которым убили другого дракона. Не могу такое представить. Увольте. Но самое страшное, что для некоторых нательные крестики что-то вроде модного аксессуара. Шмат золота истратят, бриллиантами немереных каратов украсят и ну бахвалиться перед другими такими же идиотами. Какая при таких делах вера может быть? Никакой. Кондовый гламур. Танцы на мощах. Дикость дикая.
Трасса на этом участке казалась вполне безобидной: метров триста отлогий спуск, никаких поворотов, полосы широкие, асфальт в отличном состоянии. Захочешь, не слетишь.
"Может, у парня сердечный приступ случился? - подумал я. - Или пчела в окно залетела, цапнула?"
Бывало со мной такое. Едешь иной раз, а тут вдруг в шею бац, хватаешься одной рукой за бобо, а второй руль машинально рвёшь. И всё. Уже не здесь, уже там. Могло и с господином Пущиным подобное произойти. Легко. А возможно, что светом фар его ослепило. Поздним вечером ехал, дело к темени шло, врубил кто-нибудь дальний и дёрнулся господин Пущин от неожиданности. Тоже версия. Но в первую очередь я хотел разобраться с дырой в лобовом стекле. Беспокоила меня эта дыра. Поэтому, цокая по асфальту новёхонькими набойками, перешёл дорогу, и направился через кювет к дереву-убийце.
Ему - в общем-то, ни в чём не виноватому - тоже прилично досталось. А как иначе - железом-то по живому. В месте удара (метра полтора над землёй) начисто стесало всю кору и основательно растрепало древесину. Рана уже потемнела и покрылась выступившей смолой. Будто слезами её залило.
Я поискал сук, который мог бы пробить в лобовом стекле дыру, но не нашёл. Сосна была строевая, до нижних веток два с лишним метра, ствол прямой, гладкий, экспортного ГОСТа "три двойки". Такая вполне могла бы пойти на грот-мачту бригантины.
"Стало быть, - констатировал я, - дыра образовалась ещё до удара об дерево". После чего коснулся ствола рукой и закрыл глаза. Через несколько секунд ощутил живое тепло.
И боль.
Такую, что тут же отдёрнул руку.