С этими словами старец закрыл за мной дверь. По звукам отдаляющихся шагов и визжания не смазанных дверей, я понял, что и расселили и остальных гладиаторов.
Усевшись на пол и прислонившись спиной к стене, я стал внимательно изучать каждый миллиметр полосы. Мой в меру пытливый разум все пытался увидеть хоть проблеск, хоть маленькую ниточку, которая бы вела к финалу, но так или иначе все упиралось в бездушные механизмы. Даже сам Добряк, да упокоится его душа, не смог бы миновать ни одного из выставленных здесь препятствий.
Устало выдохнув и лишь потер виски. Вскоре начнется карусель полная боли и крови, и выход из неё я видел лишь один - разгадать очередную загадку старца. Вот нет чтобы так и так, сделай Тим то-то, то-то. Так нет, надо обязательно все объяснить каким-то неясными намеками и прочей ерундой. Но, как говориться, помяни черта...
Скрипнула дверь и в комнату вошел Старший Малас. Сперва он шарил головой, ища меня, но обнаружив своего подопечного сидящем у стены, сделал то, чего никак было нельзя от него ожидать. Он присел рядом, покопался в складках своего халата, а потом достал оттуда маленький сверток.
- Вот, - сказал он, протягивая мне его. - Один мой старый друг любит летать на землю. Приносит иногда...
Приняв подарок, я развернул тряпочку и шумно сглотнул. Там, внутри, лежала небольшая булочка. Не поймите меня не правильна, на празднике я наелся до отвала и перепробовал все, что можно, но вот только было одно исключение. На острове не было и не могло быть муки. Потому как им попросту не где было выращивать злаковые.
Разломив маленькую булочку на две части, я закинул в рот одну, а вторую протянул Маласу. Тот с благодарностью принял и тоже, не кусая, закинул в глотку. Так мы и сидели, прикрыв глаза, наслаждаясь сладкой сдобой - деликатесом, по меркам Териала.
- Видел тебя на празднике Полетов, - нарушил молчание тренер.
- Вы там были? - удивился я.
- Конечно, - прокряхтел старик. - Не мог же я пропустить главное мероприятие года.
Еще немного посверлив насмешливого деда, я лишь покачал головой а потом ударил макушкой о стену. Как же он меня провел. Сам веселился, а мне потом отжиматься. И я еще что-то говорил про "не армию". Да здесь порядки еще более суровые.
- Не думал что прыгнешь.
- А я такой, - пожал я плечами. - Прыгнуть, отжаться, в темноте посидеть, как два пальца об асфальт.
- Обо что?
- Да так, - отмахнулся я и продолжил смотреть на полосу испытаний.
В комнате, должно быть, было темно хоть глаз выколи, но для меня все было в легком тумане, который позволял видеть очертания предметов. А если присмотреться и напрячься, то проступят и мелкие детали. Смешнее всего было смотреть на то, как если шевельнуть рукой, да и любой другой конечностью, то от неё пойдет легкая волна. Она немного взбудоражит туман, а потом рассеется через пол метра. Еще в первый раз, приметив это, я догадался что так ведет себя невидимый воздух.
- Боишься? - спросил Старший Малас.
- Конечно, - кивнул я, не скрывая сей не самый лицеприятный факт. - У меня шкура не железная.
- Это хорошо, что боишься. Все боятся, а кто говорит, что не боится, либо лжец, либо глупец.
- Но главное это перебороть страх, так?
Старик повернулся ко мне голову и некоторое время сидел так. Сейчас, после почти сезона темноты, я стал подозревать что наш тренер уже давно был слеп и видел лишь глазами стихии.
- Нет, - наконец ответил он. - Страх это часть тебя, а бороться с самим собой нельзя. Ибо если будешь бороться с собой, кто будет бороться с твоими врагами? Нет, страх нельзя перебороть.
Я не мог не признать, что в словах наставника был некий смысл. Но тем не менее, этот самый смысл шел в разрез со всем, чему я был обучен и чему обучился сам.
- А что же тогда с ним делать? - задал я закономерный вопрос.
- Ничего, - вновь прокряхтел старец, что в его исполнении, видимо, считалось за смех. - Страх лишь ножны, а что можно делать с ножнами? Только следить за тем, чтобы они не стали полезнее меча, хранящегося в них.
- Значит, по-вашему, страх это ножны?
- Не пойму, - поправил меня малас. - Так оно и есть. Раскрой себя страху, позволь ему окутать тебя, оплести своими ядовитыми побегами, и когда тебе будет казаться, что тебя уже накрыло с головой, то нырни еще глубже. И там, на самом дне, будет лежать меч. Самый крепкий меч. Крепче любой стали, любого сплава, крепче мечей героев баллад и былин. Крепче мечей богов и косы Седого Жнеца. Меч, который нельзя отобрать, покуда бьется твое сердце. Меч против которого не спасет ни один щит.
- Должно быть это какой-то метафорический меч.
И вновь это кряхтение, но мгновением позже старец взмахнул своей рукой. Он выставил её словно копье и сделал лишь одно рассекающее движение. Но этого хватило, чтобы вместе с этим взмахом туман сгустился, принял коричневые очертания, а секундой позже земляной серп врезался в стену, вырезая там десятисантиметровую борозду.
- Разве это была метафора?
Я лишь шумно сглотнул. Сделать такое при помощи сабель теперь мог и я, но одной лишь рукой. Нет, я пытался конечно, потому как эта идея пришла мне буквально на следующий же день, после первого успеха на Териала, но вот результат был нулевой.
- Меч, - произнес старец. Он поднялся, а потом нагнулся и приложил свою морщинистую ладонь к моей груди. - Ищи его здесь.
С этими словами тренер решительно направился на вход, но у двери он остановился и бросил через плечо.
- Ах да, снаружи будет дежурить человек. Когда тебе будет совсем плохо, то кричи громче, чем будешь кричать в попытках выбраться из собственных ножен.
- Спасибо, - пробурчал я уже закрывшейся двери.
Так я остался в комнате один на один с семнадцатью машинами, несущими лишь смерть. На коленях у меня лежали Лунные Перья, заточенные в обсидиан. Намек был лишком прозрачен, чтобы его не понять, так что уже через пару секунд они перекочевали к стене. Оставив их там, я вскочил на ноги.
Ту легкую разминку, которую я тогда провел, растягиваясь и приседая, можно назвать предосторожностью и разогревом, но по сути я просто тянул время. Страх, он лающей собакой стоял совсем близко, буквально облизывая кожу, оставляя на ней холодную испарину.
- Будет больно, - сказал я себе, бросаясь грудью на заработавшие манекены, рубящие, колющие, режущие, дробящие и стреляющие.
Было действительно больно...
Если прошлая тренировка оказалась ужасающе деморализаирующей, то эта была полной ей противоположностью. Уже после первой неудачи, когда меч прошелся мне по спине, я зажегся неподдельным азартом. Для меня свет клином сошелся на финишной черте, ровным синим светом сверкающей в конце полосы. И каждый новый проход был словно очередной партией в полюбившуюся игру.
Правда были и неприятные моменты. Например, когда агрегат, прозванные мной "серп и молот", выпустил мне кишки и раздробил левое колено. Боль была такая, что мой крик, скорее всего, было слышно и в Нимии, а может где и дальше. В общем, не удивительно, что в тот момент механизмы вдруг замерли (я так понял, что снаружи есть кнопка выключения) и ко мне подбежал гвардеец. Всего одна порция жижи, несколько часов сна и вот я снова в строю.
Боль, если уже честно, было отличным стимулом для осторожности, но весьма фиговым помощником. Каждый раз, вставая на старт, приходилось бороться не только со страхом новой порции приятных ощущение, но и с воспоминаниями о прошлых неудачах. Что, кстати, не позволяло, как сказал старец, окунуться в этот самый страх. Потому как сделав это раз, я целых два дня просидел у двери размышляя о бренности жизни в целом и "проклятости" летающего острова в частности.
Вот и сейчас, сидя у стены, я все думал, как же раскрутить внезапно возникшую идею. А возникла она из все того же наблюдения, про которое я вам уже рассказал. Как-то раз, от очередного безумного вопля, вырвавшегося из моей глотки, привычно пошедшая волна воздуха заставила слететь кусочек стружки с одной из лап манекена. В тот самый момент меня словно осенило - вот же он, секрет этого "меча". Оставалось только решить задачку. Но как бы я не изгалялся, а еще две попытки привели к закономерному итогу - крик, жижа, сон.
Так или иначе, теперь я не бросался с головой в этот кровавый омут, а смирно себе сидел, предаваясь мозговому штурму. Конечно я уже пробовал повторять движения старца, использовать свои, даже пытался призвать "Насмешку Ветра", собственную технику, но все было бесполезно. Без сабель в руках это было схоже с кривлянием умалишённого, а никак не разумными действиями бывалого наемника. Конечно можно смело заявить, что мои действия никогда не были разумными, но ситуацию это не исправит.
В общем, если быть откровенным, я оказался в полном и беспросветном тупике. Вертя саблю, закованную в обсидиан, я, подперев рукой подбородок, все пытался найти ключик к решению. Каждый раз, в каждой тренировке, был свой ответ на небольшой секрет. В первом случае нужно было почувствовать ветер и понять его суть, во втором - опустошить себя до состояния своей стихии, а потом наполниться её, разве что не сливаясь воедино. Но видимо сейчас все было не так просто. Я смотрел на черный обсидиан, жилками оплетший мою саблю, и ничего не понимал. Это был какой-то мудреный, хитро закрученный секрет.
В конце концов, я был склонен попытаться сжульничать и пройти испытание с такими саблями. Ведь, сколь бы они не были бы закованы в прозрачную породу, но Лунные Перья все еще оставались моим верным оружием. Что ж, задумано - сделано.
Поднявшись на ноги, я поднял потяжелевшие сабли и уже было сделал шаг вперед, как остановился словно громом поражений. Да чего там, в тот момент мне почудилось будто гром действительно поразил меня.
Ответ, он оказался таким простым, и таким сложным одновременно. Да и подсказка, как и всегда, лежала у меня прямо перед глазами. То, что хотел сказать старец, заключалось в сабле, окованной обсидианом. А именно - я и есть эта сабля.
Ведь какая бы помеха не стояла перед моим Пером, оно всегда оставалось оружием. Так же и я. Я сам и был оружием, только оружием, закованным в собственный обсидиан. Как можно догадаться, в его роли выступал страх.
Все что мне оставалось после осознания этого, "лишь" дотянуться до дна, и осознать нового себя, которому больше не нужно было держать в руках меч, чтобы сражаться на равных с вооруженным до зубов врагом. Если честно - легко сказать, но на практике это потребовало десятки литров крови, многие дни среди опостылевших агрегатов и пара кило жижи. Но тем не менее, все это время с моего лица не сходила бешенная улыбка, присущая каждому члены специального отряда, лучшей наемной армии, не знавшей не единого поражения. Если другими словами - самого крепко и острого меча, выкованного из сердец семи тысяч наемников.
Ворон
На песке стоял все тот же боец, виденный мной ранее. Вот только теперь взор его стальных, серых глаз, не застилала черная повязка. Но, если приглядеться, становилось понятно, что "все тот же" не самая подходящая метафора. Если вглядеться чуть пристальнее, чуть внимательнее, то становилось понятно, что что-то изменилось в этом широкоплечем мужчине с обветренной, загорелой кожей.
Он будто зримо стал выше, ощутимо сильнее, да и выглядел несколько по-иному. Его поза - прямая спина, скрещенные на груди руки, показательно убранные подальше от сабель, подвязанных в ножнах тесемками, вскинутый подбородок и мерно вздымающаяся грудь, все это напоминало лишь одно - меч. Меч, который только и ждет когда его вынут из ножен и погрузят в отчаянную рубку с безумным, сильнейшим врагом.
Тяжело и призывно запел горн, а из клеток, стоявших тут и там, стали выбегать монстры. Из были десятки, даже сотни. Мелкие, в половину роста северянина, уродливые, напялившие застывшие маски демонических оскалов, сотворенные из глины големы, вот кем они были. В руках, подобных лапам, они держали острые, сверкающие на полуденном солнце кривые кинжалы. С трибун эти твари выглядели словно штормовое море, кольцом обступившее одинокую скалу, гордо и отважную глядящую в пасть самой бездны.
С замиранием сердца я следил за происходящем, в ожидании когда вылетят сабли из ножен и гладиатор окунется в битву с сотней врагов. Но тот не шевельнул и пальцем, лишь спокойно стоял, пока големы, на перебой визжа и крича, оглушенные жаждой крови, вложенной в них творцом, бежали дабы вырывать спокойно бьющееся сердце.
О да, это был совсем не тот человек, которого видел раньше. Он был спокоен в своем ожидании неминуемого конца, но любой, смотревший на песок, мог почувствовать, как сгущается ветер. Он словно спеша, мчал на помощь своему давнему другу.
Задрожали песчинки у ног гладиатора, затрепыхались кожаные ремешки на его бедрах, а мужчина развел руки в стороны. Его прямые ладони, являющиеся продолжением напряженного предплечья, напоминали дротик, пущенный в короткий полет. Мужчина принял боевую стойку, заведя леву руку за спину, а правую выставив вперед. Боги, он был безумен. Ведь ладони его были пусты - сабли все так же покоились в ножнах.
Тут из толпы големов вдруг выпрыгнул самый ретивый. Он изогнулся дугой, занося над головой кинжал. На миг его маленькое, ущербное, мерзкое тельце закрыло солнце, отбрасывая тень на трибуны. Столкновение было неизбежным и каждый уже слышал страшное чавканье, издаваемое сталью, пожравшей податливую человеческую плоть. Но этого не произошло.
Гладиатор выбросил из-за спины левую руку, словно та была мечом. Жест был до того комическим и нелепым, что вызывал лишь жалость к сошедшему сума бойцу, а то, что произошло мгновением позже, вызывало страх. Неподдельный, непреодолимый, животный страх.
На лице северянина расползлась жуткая улыбка существа, всецело наслаждающегося моментом. Голем завис в воздухе. Он в агонии дергал своими ножками, а руки уже давно выронили кривой кинжал. Он висел, словно нанизанный на длинное копье. Мигнуло солнце, поднялась пыль и я, могу поклясться всем, чем вам будет угодно, увидел еле прозрачный меч, бывший продолжением ладони гладиатора. О да, руки бойца были пусты, но им и не требовалось что-то держать, ведь они сами были мечами. И, как выяснилось позже, сам гладиатор был этим мечом.
Он ринулся в самую гущу, и каждое его плавное, но стремительное и неуловимое движение несло смерть. Големы сминались, разрезались и целыми десятками взлетали к небу. Их зеленая кровь превращала песок Арены в болото, на котором порхал меч, облаченный в человеческую форму.
Ни один кинжал не могу коснуться неуловимого ветра, бушующего в пляске смерти. Ни один голем не мог уйти от его мечей. И то были не только ладони, но каждое движение. Даже самое неуловимое, будь то полушаг, или поворот корпуса, все они несли неминуемую смерть. И весь ужас заключался в том, что сабли так и не покинули ножен, а тесемки так и не были спущены.
Через десять минут все было кончено. Стены, песок, сам гладиатор, все было окрашено зеленым. Воздух был затхлым и вонючим от вскипевшей бутафорной крови и раскаленного камня големов. Пыль мешала нормально дышать, но толпа бушевала. Она неиствовствала в своем гомоне и бурных аплодисментов. А северянин впервые не сразу покинул поле битвы.
Он раскинул руки в стороны, и, прикрыв глаза, погрузился в пучину эмоций, льющихся от зрителей. А на лице губах его алела все та же улыбка, которую всегда можно было увидеть на лице Тима Ройса, когда тот поднимал свои сабли. Та самая улыбка, которую впервые увидели на Териале.
Конец интерлюдии
- У тебя есть время до заката, - сказал старец, врываясь ко мне в комнату. - Опоздаешь - готовься не только к отжиманиям.
Я поднялся со своей простецкой кровати, которая отличалась от той, что стоит в дешевейшей таверне лишь тем, что в постельном белье не наличествовало клопов. Встав перед маласом, я отрицательно покачал головой.
- В этот раз у меня другая просьба.
- Говори, - спокойно поторопил меня тренер.
Я вспомнил тот день, когда вернулся после сражения с големами. Вспомнил, что нас осталось лишь трое. Вспомнил, и сказал:
- Отведите меня к центру острова.
Старик распахнул, как я теперь знал - незрячие глаза и даже сделал шаг назад.
- Отведите меня туда, где кончается лестница подземелий. Это моя просьба.
- Зачем тебе? - выдохнул наставник.
- Я хочу знать правду. Центр острова - вот мой приз.
И вновь эта тишина, разбиваемая лишь криком птиц, летающих над и около острова.
- Хорошо, - обреченно произнес Старший Малас. - Я отведу... отведу, если выживешь в следующем испытании. А пока к тебе гости.
Старик отодвинулся в сторону, а в комнату вошла прекраснейшая из женщин, которую только видело солнце Ангадора.
Глава 6. Только один
Его Императорское Величество, Константин дель Самбер
Резко взвизгнули рессоры, а сквозь обшивку донеслось раздраженное фырканье лошади. Константин проснулся и проморгался, сгоняя остатки сна. В карете, на противоположном сидении, укрывшись темнотой, сидел старый маг Гийом. Как понял Константин, этому перечнику не мешали даже бесконечные колдобины на дороге и уж через чур наглые лошади в упряжке.
Бывший наемник, аккуратно откинув замшевую занавесь, уткнулся лицом в окно. Еще полтора года назад, ежась от влажного, промозглого Нимийского ветра, сидя у костра сложенного из пяти веток и грызя клятую богами солонину, принц мечтал о карете, но сейчас. Сейчас он бы с радостью вскочил на резвую кобылу и погнал её вскачь. Да, демон его задери, он бы сделал и многое другое, лишь бы не тащится по дороге с этой степенной неторопливостью.
За окном проносились, хотя какое там - плавно ползли летние Имперские пейзажи. Высокие лиственные леса сменялись полями, на которых во всю трудились крестьяне, работая над чем-то, чего когда-то не знал и не понимал Константин. Почему-то все учителя как-то миновали такие обыденные темы, как сбор и посадка урожая, работа по дереву, или как смастерить одежду из подручных материалов. Зато они весьма воодушевленно рассказывали об управлении государством, экономике, политике и прочих премудростях высших чинов страны. Но юноша, теперь уже молодой мужчина, всегда считал, что без знания самых основ самой простой жизни, нельзя построить достойное государство.
И сейчас, глядя на работающих крестьян, изредка разгибающих спины, чтобы кинуть быстрый взгляд в сторону степенно катящейся кареты, Константин понимал, что рад тому, что понимает что все это значит. Что видит, как люди, взмыленные, с обветренной кожей и страшными мозолями, собирают урожай. Как резво падают колосья и как их бережно собирают в пучки и не несут куда-то, чтобы потом, забрав зерно, положить в амбар. Император видел, как вдалеке кружат лопасти ветряных мельниц, а прикрыв глаза, он даже мог услышать треск жерновов, перемалывающих зерно в муку.