Чему, разумеется, способствует и запрет покойного государя. Простонародье, исключая купцов, лишено права писать. За нарушение закона пальцы рубят. Что уж втемяшилось злобному старику… видно, с местными магами переобщался, наслушался всякой мистики-каббалистики про связь букв и именуемых вещей…
После того, как все нуждавшиеся в писанине были удовлетворены, Алана пригласили отобедать. Тот самый старикашка Хунниаси, оказавшийся, несмотря на жалкий прикид, весьма состоятельным селянином. И дом у него был справный, и овец в загоне изрядно, и восемь сыновей, не говоря уже о неопределённом количестве дочерей - все уже взрослые, пристроенные…
Отказаться было невозможно - обида, кровная обида… Не факт, что после на своих ногах отсюда уйдёшь. Эх, раньше нужно было соображать. Плату получили, в сумку покидали - и вперёд, по дороге. Не надо было говорить "за жизнь", доводя дело до гостеприимства. Теперь оставалось надеяться лишь на то, что и на сей раз пронесёт. Господь уж как-нибудь прикроет.
Гармая, естественно, никто и не подумал приглашать в горницу. Ну, ничего, на дворе, может, и покормят его, а нет - так после придётся напомнить гостеприимным хозяевам, что, как и прочая скотина, рабы нуждаются в питании.
Не бог весть какие разносолы поставили на стол - всё-таки бродячий писец не то же самое, что уездный начальник, сборщик податей или на худой конец лекарь. Но гаори, наваристая каша из местного подобия картофеля, приправленная топлёным жиром, была весьма питательна. Серые, кисловатые ячменные лепёшки тоже оказались неплохи, равно как и рассыпчатый овечий сыр и простокваша из козьего молока. На мясо не расщедрились, но это и понятно - крестьяне и сами позволяют его себе только по праздникам. Овцы - это прежде всего шерсть, молоко и средство натурального обмена.
Ели молча - так здесь, у крестьян, принято. Слишком это серьёзное, едва ли не священное дело. Вот после, когда утолят первый голод, когда хозяйка принесёт в большом кувшине домашнюю брагу или пиво - тогда пойдут разговоры, байки, а глядишь, и песни… Хорошо бы убраться отсюда засветло… Чем дальше, тем меньше Алану хотелось оставаться на постой. До заката прийти в Огхойю, там осмотреться… в городке-то уж всяко услуги дипломированного писца понадобятся… и дальше двигать, в Таорам… где ждет уже предупреждённый почтовым голубем мастер Хедберай, где, по дошедшим слухам, есть пара-тройка дюжин заинтересовавшихся. Надо спешить…
Он уговаривал себя - и понимал, что деться всё равно некуда. Не встанешь же из-за стола. Не поймут. Вкусная еда, гостеприимный дом, доброжелательный старичок-глава рода. Всё бы замечательно, кабы не то, что - Алан это понял вдруг совершенно отчётливо - должно случиться с минуты на минуту.
- Ну, - отодвинув опустевшую миску из-под гаори, проблеял старичок Хунниаси, - поели сытно, надо бы и богов ублажить. Хэйгар, - он кинул взгляд в сторону своей прекрасной половины, обильной телесами тётки лет пятидесяти.
Жена, молчаливо поклонившись, подала большую чащу с зерном. Хозяин сунул туда похожую на птичью лапку ладонь, помедлил и нараспев произнёс:
- О боги благосклонные, изобилующие силой и властью всякой, вам принадлежит земля и вода, огонь и воздух, вы господа над нами, людишками, и подаете нам всё потребное для жизни. Мы же покорствуем и приносим установленную обычаем жертву.
Он размахнулся и запустил горстью зерна в горящий очаг.
Алан, мысленно читая Иисусову молитву, чувствовал, что этим не кончится. Обычно кончалось, но тут… из глубины всплывало тяжёлое и неизбежное понимание.
И действительно. Хуанисси неспешно протянул чашу супруге. Вот же не повезло…
Нарваться на такого набожного старичка.
Тётка ловко запулила зерном в очаг, причём - Алан заметил - сэкономила. В её лопатоподобную ладонь поместилось бы куда больше, чем досталось богам.
Потом пришёл через сыновей и внуков. Плохо дело. Значит, и его не минует чаша сия. Не может быть, чтобы пренебрегли гостем.
И действительно. Старик Хунниаси, слегка поклонившись почтенному гостю, протянул ему расписанную затейливым орнаментом глиняную посудину.
- Возблагодари же и ты высоких покровителей наших.
"Ну, вот и всё, - пронеслось в мозгу. - Приплыли".
Алан выпрямился и, подавив комок в горле, сказал:
- Прости, уважаемый, но я не стану этого делать. И вот почему…
Его слушали молча, не перебивая, но родившаяся в горнице тишина казалась чем-то вроде огромной, прозрачной медузы, студенистой массы, внутри которой вязнут слова. И даже льющийся из окон солнечный свет, проходя сквозь упругий воздух, обретал новые и странные свойства - он точно сгущался у ног Алана, готовясь выплеснуться бездымным белым пламенем.
- И поэтому я верен Богу Истинному, Единому, Владыке Мира, - завершил Алан. - Потому и не поклоняюсь духам, которые в незапамятные времена предали Его. Вы об этом не знали, и вашей вины здесь нет. Но я принёс вам истину, а уж примете ли вы её - дело вашей совести.
Не примут - это он чувствовал селезёнкой. Мрачные взгляды, сведенные в щепоть пальцы - защита от сглаза.
- Странные слова говоришь, - нарушил, наконец, молчание старик Хунниаси. - Странные и безумные речи. В своем ли ты уме, путник? Мы люди простые, в премудростях не смыслим, но богов наших порочить не дадим. Гиахиру, - повернулся он к одному из внуков, - беги к почтенному Арханзиму, приведи его.
Мальчишка опрометью метнулся за порог - точно камень, выпущенный из рогатки.
- Арханзим, - вновь повернулся хозяин дома к Алану, - был жрецом в храме сияющего Хаалагина. Так получилось, что ушёл он на покой, теперь у нас вон живёт, лет этак с полдюжины. Он в божественных делах силён, вот пускай твои речи послушает и решит, как с тобой поступить.
Один короткий взгляд старика - и двое сыновей, коренастые парни, встали в дверях.
Шанс, конечно, был. Вряд ли привычные к сельскому труду крестьяне столь же привычны к дракам. И уж точно им незнакома техника боевого самбо. Зря, что ли, восстанавливал армейские навыки в спортзале "Соляриса"? Прыжок, двойной удар, разворот, рывок - и он свободен. С высокой степенью вероятности.
Было только два "но". Во-первых, спасаться бегством - это загубить проповедь о Христе. Пускай в отдельно взятой деревне - но всё равно. Тот, кто бежит - тот не надеется на своего Бога, стало быть, от начала и до конца лжёт. Во-вторых - Гармай. Где его искать-то сейчас, если каждая секунда на счету? Да и особо далеко не скроешься. Местность крестьянам до последнего камешка знакомая, выловят.
Ждать пришлось долго - как показалось Алану, едва ли не час. Во всяком случае, он успел мысленно вычитать вечернее молитвенное правило - может, и не самое подходящее к моменту, но ничего другого сейчас на ум не шло. За это время никто в горнице не проронил ни слова, даже со стола женщины не убирали. Тишина зрела, как нарыв.
Наконец послышались шаги, соломенная циновка, закрывавшая дверной проём, всколыхнулась.
Бывший жрец оказался высок, жилист и сед. Одет просто - потёртая накидка-тсамни, перекинутый через плечо плащ, на ногах - сандалии из грубой кожи.
- Счастье и благополучие сему дому и обитателям его, - звучно возгласил Арханзим с порога. - Ну, что тут у нас? - поинтересовался он уже куда более деловым тоном.
- Вот, почтенный Арханзим, - согнувшись в поясе, зачастил Хунниаси, - пришёл к нам путник, странствующий писец, я пригласил его отобедать, а он отказывается воздать благодарение богам и произносит странные и возмутительные речи, в коих я, по скудоумию своему, мало что смыслю…
- Писец, говоришь? - поднял бровь экс-жрец. - Покажи-ка, незнакомец, свидетельство.
Он долго изучал Аланову "лицензию", водил пальцами по вырезанным на потемневшем дереве буквам, разглядывал печать.
- Дощечка верная, - хмыкнул он наконец. - А вот обладатель дощечки… Ну-ка, повтори мне всё то, что ты успел рассказать этим добрым людям.
Алан заговорил, аккуратно подбирая слова. В общении со жрецом требовалась иная стилистика, и тут было сложнее - всё-таки с орбиты местную письменность особо не поизучаешь, храмовые библиотеки не посканируешь. А разговорная речь тут, как и в любом архаичном обществе, сильно отличалась от книжной.
Арханзим не перебивал, только время от времени постукивал пальцами правой руки по левой ладони.
- Значит, ты пришёл издалека, чтобы обратить нас в свою веру, поставить на служение тому, кого ты называешь "Истинным Богом"? - наконец уточнил он. - И наших богов ты почитаешь злыми духами, враждебными твоему богу? Я правильно понял?
- Да, - Алан едва удержался от академического "ну, сильно упрощая… в общих чертах".
- Ты говоришь, будто твой бог - единственный, кого можно именовать этим словом? - продолжал жрец. - Ты говоришь, что он - владыка мира? Что ж, бывало и такое.
Как повествуют храмовые свитки памяти, в старые времена появлялись безумцы, вещавшие нечто схожее. Но в твоих словах есть и куда большее безумство. Как это - Бог стал человеком? Как это - был казнён? И тем более - воскрес?
- И что же с ним теперь делать? - подал голос хозяин дома.
Бывший жрец пожал плечами.
- Если по закону, то надо повязать и сдать уездному начальнику для разбирательства. Кто таков, откуда свидетельство на буквописание получил, как смеет на землях Высокого Дома учить об иных богах… ибо есть государев указ, где таковое не дозволяется. Коли ты чужеземец, то своим богам промеж своих людей поклоняйся, а обращать никого в нездешнюю веру не смей… Но это если по закону… а вот надо ли оно нам…
- Что ты имеешь в виду, почтенный Арханзим? - обеспокоился Хунниаси.
- А вот что, - хмыкнул старый жрец. - Во-первых, сам посуди, обрадуется ли уездный начальник такому подарочку? Расследование затевать, в Высокий Дом за указаниями посылать, ответственность на себя брать… Как после этого высокородный Хинзаимини станет относиться к нашей Аргимге? Как к источнику неприятностей. Во-вторых, здесь, под крышей твоего дома, прозвучало оскорбление наших богов, покровителей села. Боги мстительны, почтенный Хунниаси. Если они не ощутят нашей ревности, если увидят, что мы не заступились за их достоинство… боюсь, нас ждут немалые испытания. Может, засуха, может, гнилой мор, может, увеличение налогов. Кстати, о налогах. Вот ты говоришь, этот самый, - ткнул он пальцем в сторону Алана, - написал тебе прошение о том, чтобы сыну подать скостили? А что, если свидетельство его всё-таки поддельное окажется? Или украдено у настоящего писца… Значит, мало того, что в прошении тебе отказано будет, но и к ответу призовут. Наравне с теми, кто расплачивается фальшивой монетой.
- Да… - горестно протянул старичок. - Что делать-то будем?
- А по древнему обычаю, - улыбнулся Архинзим. - Оскорбителя богов вывести за пределы села… - Он немного подумал и добавил: - Камнями побьём. Иначе дух его может вернуться и отомстить тому, от чьей руки наступила смерть. А камни - дело верное, тут уж не разберёшь, кто когда кинул.
- А неприятностей не будет? - пугливо поёжился Хунниаси. - Всё-таки свободный человек, писец, свидетельство вон… сам говоришь, похоже на подлинное…
- Какие неприятности, ты что? - жрец ощерил гнилые зубы. - Серьёзные люди, чью смерть стали бы расследовать, по дорогам пешком не ходят и ради пары лепёшек письма не пишут. Никто и не узнает, что забредал сюда такой.
- Ну, коли так… - решился Хунниаси. - Гуангири, Хайзару, вяжите негодяю локти.
А ты, Гиахиру, беги покличь народ. Это надо ж, какую змею пригрели…
Стоять к Алану лицом к лицу старичок всё же избегал. Вряд ли совесть грызла - скорее, просто сглаза опасался.
3
Качаться на волнах было приятно. Прямо как в детстве, на аттракционах в Бирюлёвском парке. Спиралью закрученная трасса, разноцветные машинки старинных моделей - "Нивы", "Лады", "Жигули" - красные, голубые, зелёные. Прямо как россыпь мелкой карамели, которая, по мнению бабы Гали, чрезвычайно вредна для зубов. Она и аттракционы не жаловала - попасть внутрь чудесной машинки стоило долгих препирательств, торговли, а в крайних случаях безудержного рёва, надсадного, с драматическими переливами. Дабы привлечь внимание прохожих к бессердечной бабушке. Иногда срабатывало.
И неслись "леденцы" к самому небу, к белым как пломбир облакам, и срывались в бездонные - метра в два - пропасти, и сладко замирало сердце, а по ушам начинали скакать мурашки. Такие уж были у него чувствительные уши.
Но эти, нынешние волны были не хуже. Даром что их нельзя увидеть в тёмном киселе, затянувшем вселенную - зато кажется, что тебя вращают и перекидывают чьи-то огромные тёплые ладони, и пахнет скошенной травой, в которой нередко попадаются спелые земляничины. А главное, когда взлетаешь на вершину, достигаешь высшей точки своей извилистой траектории - ты понимаешь, что стыдиться нечего, всё сделано правильно, во всяком случае, по максимуму из возможного. Значит, опасения отца Александра - это всего лишь банальная перестраховка.
В тот последний мартовский вечер они засиделись заполночь. Выл заполошный ветер, швырялся сухой снежной крупой в окна, в просветах между облаками изредка сочилась молочная лунность.
- Ну что, ещё по чайку? - отец Александр, не дожидаясь ответа, плеснул в чашку Алана заварки. Вновь пахнуло летним лугом - матушка Нина добавляла к стандартным индийским "слоникам" собственноручно собранные и высушенные травки.
- Вам к семи на раннюю Литургию, - напомнил Алан. - Может, завтра договорим? У меня, честно сказать, уже и голова гудит, и глаза слипаются.
- Ничего, я железобетонный, - серьёзным тоном сообщил отец Александр. - И вам, Алан, тоже придётся стать железным… если, конечно, вы окончательно решились.
- Окончательно, окончательно… - Алана уже начинали раздражать батюшкины оговорки, да и в сон действительно клонило. Позади остался многочасовой разговор, но, похоже, к финишу так и не пришли. Не до утра же сидеть. Ему-то ещё ладно, рано не вставать, от отпуска осталась целая неделя, а вот отец Александр гробит здоровье с основательностью муравья из басни.
- И тем не менее… По-моему, Алан, вы не до конца понимаете одну простую вещь.
Вам, наверное, кажется, что повернуть сейчас на попятный - это чуть ли не Христа предать. Думаете, что отказаться от нашего безумного проекта - значит впасть в великий грех? Да ничего подобного! Это только когда уже взялся за гуж, отговариваться поздно. А если вы сейчас передумаете, ну или, по крайней мере, отложите на будущее - ничего страшного не будет. Это не грех, а просто трезвая оценка своих сил.
- Однако вспомните евангельское, - прищурился Алан. - "…никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадёжен для Царствия Божия".
- Да не возложили вы пока руку, - улыбнулся отец Александр. - У вас и плуга-то пока нет, а только одни романтические намерения…
- Девять лет подготовки не в счёт? - Алан потянулся ложечкой в крыжовенное варенье. - Вы же помните, когда у меня возникла эта идея…
- Помню, - согласился священник. - Но в чём, простите, разница между вашей подготовкой и обычной работой учёного-исследователя? Что, не будь у вас идеи, вы не изучали бы местные языки? Не просматривали бы записи с наблюдательных спутников? Не собирали бы всякую смежную информацию? Алан, вы же учёный… да знаю, знаю, как ваш брат этого слова не выносит… ну, пускай будет "научник".
Вы же не "от сих до сих" на Станции работаете. Это же для вас основное… Так при чём тут какая-то специальная подготовка?
- Я, между прочим, не только за монитором сидел, - возразил Алан. - Я ещё и в спортзале каждый день до седьмого пота себя изводил. Сами же понимаете, каково там придётся гиподинамичному интеллигенту…
- Ну и что? - парировал отец Александр. - Общая физическая подготовка, в любом случае полезно… здоровому духу ничем не помешает здоровое тело. Вы же не основы диверсионной работы осваивали… где же ваш специфический плуг?
Алан невольно улыбнулся.
- Кстати, я и местный песенный репертуар освоил. Не исключаю вариант, что придётся зарабатывать на хлеб распеванием песенок. Слава Богу, со слухом и голосом всё в порядке…
- Да, - священник закатил глаза, - вот это уж плуг так плуг… А если серьёзно, - голос его уподобился наждачной бумаге, - плуг начнётся только в тот момент, когда вы окажетесь на поверхности. Не раньше. До того момента можно повернуть, и в этом не будет ничего стыдного. Представьте, что получится, если вы уже там, на Объекте, поймёте, что не готовы, что не потянете… что просто сами себя взяли на "слабо". Вот тут уже действительно плохо… Ведь как только начнётся проповедь - начнётся и ответственность, причём нешуточная. Вообще, даже сравнивать тут не с чем. Ведь вы там будете первым… и, скорее всего, единственным… Можете ведь всё испортить… Впрочем, сами прекрасно понимаете, мы ведь сто раз говорили.
Целую минуту никто не мешал ветру хулиганить.
- Да, сто раз, - ответил наконец Алан. - Всё я это прекрасно понимаю. Да, конечно, семь раз отмерь… а лучше семьдесят семь… Но так можно мерить ещё полвека. В какой-то момент надо просто взять и сделать. Это как в холодную воду нырнуть. Вот надо - и всё. И ныряешь. А если будешь стоять на берегу и анализировать… Я прекрасно понимаю, что подготовлен слабо. И человек я, сами знаете, мягко говоря, не святой, и богословское образование хромает, и характер не самый подходящий для таких дел… Но другим-то я уже не стану. Как ещё дальше готовиться? Всё, что можно было сделать, я сделал. Девять лет готовился. Через полгода кончается срок моего контракта и придётся возвращаться со Станции.
Попаду ли я туда снова? Так что сейчас - самый благоприятный момент.
Отец Александр молча потягивал чай из фаянсовой кружки, расписанной зелёными оленятами.
- Так значит, у вас вообще никаких родственников тут не осталось? - хмуро спросил он. - Ничто не держит?
- Обсуждали уже, - хмыкнул Алан. - Вы же все мои обстоятельства знаете. Ну, троюродная тётка есть, в Канаде живёт. Видел её один-единственный раз, ещё когда мама жива была, они с мужем приезжали к нам. Я тогда на первом курсе был… Да сейчас она, наверное, и не помнит обо мне. Уверяю - плакать не станет. Что же до отца… я знаю не больше того, что записано в свидетельстве о рождении. В молитвах поминаю, конечно. Как живого. А как оно реально… Честно скажу, давно уже и неинтересно.
Вновь помолчали, дав высказаться заоконному ветру.
- Знаете что, - оборвал паузу священник. - То, как вы рассуждаете - оно, конечно, логично. По человеческому рассуждению. Но мне кажется, что в этих наших с вами раскладах мы как-то вынесли за скобки Промысел Божий. С нашей точки зрения - момент благоприятный. А вы уверены, что Господь считает так же? Да, конечно, мы с вами много молились, и мы люди трезвые, понимаем, что ответ на молитву вовсе не обязательно должен быть эффектным… сны там, видения, откровения. Но всё же… Ну вот нет у меня глубокой внутренней уверенности, что пора. Нет и уверенности, что рано. Трудное дело…
- У меня такая уверенность есть, - тихо сказал Алан. - Я это знаете когда окончательно понял? Вчера, на кладбище. Пообмёл там снег, постоял… И как-то вдруг почувствовал, что тянуть больше некуда. Что надо на Объект. Понимаете, не только мне надо… но вот даже им… Ленке с малышами… Будто они благословляют меня. Странное чувство, правда?