А вот что установили довольно точно - это медленный дрейф "зоны отчуждения" относительно Земли. Когда накопили достаточный наблюдательный материал, смогли уже сделать экстраполяцию в прошлое.
Сенсация получилась громкая - почти такая же, как и само обнаружение "Врат".
Оказалось - если не врали расчёты - что около четырёх тысяч лет назад "зона отчуждения" располагалась точнёхонько на поверхности Земли. Мало того - с некоторой понятной погрешностью вычислили даже и её тогдашнее расположение.
Погрешность, впрочем, оказалась большой - с почти равной вероятностью в предполагаемую зону попадали и Месопотамия, и север Африки, и даже краешек Индокитая. Вполне возможно, зона медленно ползла по земной поверхности - пока что-то не вынудило её сместиться сперва в атмосферу, а после и в ближний космос.
Но самое интересное выяснилось, когда отследили динамику "Врат" по ту сторону.
Всё сошлось - четыре тысячи лет назад "зона перехода" располагалась на поверхности Неотерры.
Для физиков тут ничего особо интересного не было, но историки только что на одной ножке не прыгали. Так вот сразу разгадали, откуда взялась на Объекте гуманоидная цивилизация. Наши люди оказались. Заблудшие. Те, кого угораздило попасть в аномальную зону, кто сам не понял, что оказался на другой планете. А когда обратного пути не стало - пришлось как-то выживать здесь, общаясь с местной флорой и фауной.
Немедленно нашлись подтверждения в древних памятниках письменности, появились оригинальные трактовки шумерской мифологии. Тогда же над Неотеррой повесили исследовательскую базу "Солярис".
Большее, увы, оказалось невозможным.
Снилось ему что-то хорошее, а что - вспомнить, конечно же, не удалось. Может, Ленка приходила оттуда, взяв с собой малышей, Наташку с Димкой… А может, мама.
Ведь сон - это пока единственное место, где они могут встретиться. Увы, ничего не осталось - кроме ощущения, что они живы и что им хорошо.
А проснулся он от холода на лбу - видать, меняли повязку. Жаль… Когда ещё они снова придут…
- Ты как, господин? Живой?
Мальчишка сидел на корточках возле циновок и встревожено смотрел на Алана. Рядом была то ли огромная миска, то ли небольшой тазик с водой. И тряпки, предназначенные, видимо, для холодных компрессов.
- Куда я денусь… - Алан с трудом протянул руку и схватился за запястье Гармая.
- Ну, здравствуй…
У него были тысячи слов, но все они, одновременно устремившись к языку, застряли в гортани, слиплись в плотный ком. И всё, что он смог - это осторожно сцепить пальцы на тонком, но сильном запястье.
- Я так и знал, что тётушка Саумари тебя исцелит! - зачастил Гармай. - Это знаешь какая тётушка! Тут все о ней говорят. Она кого хочешь вылечит, если уж возьмётся. Весь город к ней бегает…
- И идут к нему лечиться и корова, и волчица… - тихонько прошептал Алан.
- Что, господин? - тут же наклонился над ним мальчишка.
- Ничего… Песенка такая в моей земле была… про доброго целителя… Ты-то сам как? Тебя-то там не тронули?
Во взгляде Гармая появилась снисходительность.
- Что же я, совсем дурной, давать себя трогать? - скривил он губы. - Я всё по уму сделал…
- Расскажи… - выдавил из непослушного горла Алан. - Что там было?
Поднявшись на ноги, Гармай не спеша собрал в деревянное корыто старые повязки.
Улыбнулся, вспоминая.
- Ну как… Вы с этим дедулей обедать пошли, а я на двор… Там тётка такая была, Уярниги… Поболтали мы с ней, она всё выспрашивала, господин, кто ты да откуда, про меня тоже интересовалась, ну, я малость сочинил, покрасивше чтобы…
Как мамку мою разбойники похитили, а батя на выручку отправился и сгинул в меннарских болотах, где чудовища водятся и потому ночью туда ходить никак не след… а меня малого злая бабка, то бишь свекруха мамкина, продала бродячему певцу, у которого четыре ручных кошки было и один барсук… я от него жалостливым песням выучился, а после он с государевой стражей повздорил и его на кол посадили, а меня в рабство продали, а у господина моего молодая жена была, до мужских ласк охочая, и взыграло у неё ко мне чувство, а господин про то дознался и обоих нас до полусмерти высек, потом её к матери в деревню отправил, а меня продал корабельщикам из Ордолама, а там на море шторм приключился и меня Хозяину Волн в жертву принесли, связали и за борт бросили, и проглотила меня огромная рыба, три дня и три ночи я в желудке у неё сидел, а после её волной на берег выбросило, а у меня под набедренной повязкой нож был, я дырочку проделал и выбрался, а там уж и тебя повстречал…
- Нда… - Алан с трудом напустил на себя строгий вид. - Если ты о себе такое наплёл, то воображаю, какова оказалась моя история. Но не отвлекайся на пустяки.
Что было дальше?
- Дальше она аж прослезилась, дала мне лепёшку просяную, чуть что не с тележное колесо, и ещё каши тыквенной. Потом я с Миургихи подружился, приёмыш он, его младенцем на перекрёстке дорог нашли и этот дед Хунниаси его к себе взял, а как подрос, к хозяйству пристроил… сейчас ему без малого дюжина… Мы с ним в камни поиграли, потом я его учил на палках драться, потом накричали на нас и я на сеновал пошёл, поспать малость. Только разлёгся - слышу крики. Ну, выглянул - вижу, тебя, господин, тащат. Толпища целая, и орут. Ну, схватил я дрын…
- Надеюсь, ты не помчался как дурак с этой толпищей махаться? - прохрипел Алан.
- Надо же трезво оценивать силы… В таких случаях надо воззвать ко Христу и к Пресвятой Деве…
- А то я в таких случаях не бывал, - фыркнул мальчишка. - Соображаю малость.
Помахаться-то можно было, это ведь мужики, ни фига драться не умеют… а то мы их с Айгхнарром не стригли. Но толку-то? Тут или драться, или тебя волочь, а вместе не получится. Я-то быстро смекнул, что ты им про Господа стал втолковывать, а они за богов вызверились… А ты сам виноват, нечего было на обеды напрашиваться… Видел же, сколько нам лепёшек и сыра за письмо накидали, и творогу в горшочке, очень даже неплохо наварились… и пошли бы себе прекрасно… Огхойя-то недалече…
Давно уже прошли те времена, когда Гармай воспринимал себя как раба и говорил соответственно. Большого труда стоило приучить его к отношениям на равных…
Единственное, что не удалось никак - это избавиться от обращения "господин".
Правда, во всё остальном Алан, похоже, малость перестарался. Услышь кто посторонний такие речи - в обморок бы свалился. А по возвращении из обморока задался бы интересными вопросами… Впрочем, на людях Гармай вёл себя более-менее адекватно.
- А ты понимаешь, что значит отказаться от приглашения? - строго заметил Алан. - Это ж смертельная обида главе рода. Думаешь, после этого нас бы так легко отпустили?
- Нельзя, что ли, наплести чего? - насупился мальчишка.
- Чего наплести? Что ждёт меня в меннарских болотах чудовище невидимое, дабы составить завещание? Ты фантазию свою буйную малость прикрути, когда о серьёзных вещах речь…
- Не, в чудовище не поверят, - серьёзно ответил Гармай. - А вот что до захода солнца надо тебе быть в Огхойе у начальствующего над городской канцелярией - в это поверят. А быть тебе у него надо по секретному делу, которое не след всем встречным обсказывать…
- Ладно, гони дальше, - шевельнул бровью Алан. Крыть было нечем. Версия у мальчишки родилась отличная… как жаль, что собственные мозги соображают с таким скрипом. Правду говорят психологи, что пик сообразительности - в четырнадцать лет.
- Ну а чего дальше… Смекнул я, что раз уж они тебя за околицу потащили, то камнями закидают. А ежели камнями, то надо, чтобы все участие приняли. От мала до велика. Все, кто камень бросить может. Кроме баб, конечно. Но и бабы тоже все набежали - любопытно же. В деревне почти никого и не осталось. И чем их было отвлечь от тебя, господин? Одно только средство было…
- Ну-ну? - Алан начинал догадываться.
- Словом, я в дом к дедушке Хунниаси вернулся, горящую головню из очага взял - и на сеновал. Знатно занялось… Выждал, чтобы уж точно не потухло, и бегом к околице. "Пожар!" ору. "Горим!". Ну а там уже дым столбом взметнулся. Ясное дело, как они дым увидели, мигом про тебя забыли, назад кинулись, добро спасать… А я тебя отволок от дороги, в кусты. Совсем уж испугался, думал, убили. И как бы хоронил я тебя? Ты ж мне пока не обсказал, как это по-христиански делается. А неправильно хоронить нельзя, дух тогда бродяжить станет…
Уж в чём нельзя было отказать Гармаю, так это в детской непосредственности.
- Да ладно тебе… бродячий дух… Дальше-то как было?
- А дальше оказалось, что дышишь ты, живой, значит. Ну, я смекнул, что в Огхойю тебя надо… наверняка какой знахарь найдётся… не стоит город без лекаря… Ну и потащил потихонечку. Плащ твой на полоски порвать пришлось, обвязал я тебя и лямки сделал… ты ж тяжёлый, между прочим. Ну вот… тащу и Христа прошу, чтоб помог, значит. Потому что нельзя тебе помирать… да и я без тебя куда? - он всхлипнул, что совсем не вязалось с прежним иронически-хвастливым тоном.
- Так ты что, до самой Огхойи меня волок? - изумился Алан. Раньше он предполагал, что пацан уговорил кого-то подвезти израненного господина. Да ведь и глаз мула запомнился…
- Ну, почти, - кивнул мальчишка. - Дотащил я тебя до рощицы близ городской стены, а дале в город побёг, выяснять насчёт лекаря. Мне к тётушке Саумари и показали дорожку. А там уж она соседей упросила, чтобы помогли. Те мула оседлали и со мной пошли… Повезло ещё, что солнце не село и ворота городские открыты были.
Что-то Алану было всё-таки непонятно. Сидела в мозгах кривой занозой какая-то мысль, и никак он не мог её ухватить.
- Слушай, - наконец сообразил он. - Когда мы в Аргимгу пришли, солнце уже полдень миновало. Пока я крестьянам бумаги писал, пока обедали, пока эта буча случилась - времени-то изрядно прошло. А от Аргимги до Огхойи пешего пути едва ли не полдня. Пешего, заметь. А не если один другого по земле волочит. По моим расчётам, ты бы никак до захода солнца не управился, и более того - дай Бог чтобы к утру до города добрался. С моей-то тушей… Как же тебе удалось так быстро?
Мальчишка задумался. Потом покрутил головой, отчего длинные чёрные космы взметнулись львиной гривой.
- А я знаю? Не хватало мне тогда об этом думать. Тащил и всё. Ну и Христу сказал, чтобы пособил. Ну и вот… чего ж непонятного-то?
Слов у Алана не было. И вообще ничего не было в голове - ни мыслей, ни чувств.
Одна лишь теплота, разлившаяся по жилам и растворившая в себе боль. Теплота укачивала, и размах волн становился всё сильнее - до горизонта и обратно, и не было ни света, ни звука - только непрерывный полёт между небом и бездной.
Точно так же болтало в десантной шлюпке, пока та разгонялась. Тесная кабинка, до всего нужного рукой дотянешься… если, конечно, сумеешь поднять эту руку, превращённую перегрузкой в чугунную чушку. Правда, тянуться было незачем - лежи себе в мягком кресле, стискивай зубы и терпи… самое главное сделает за тебя электроника. Какое счастье, что бортовые компьютеры этих, по выражению Серёни,
"космических велосипедов" управляются вполне внятной операционкой DoorSky, а значит, перепрограммировать - не проблема. Были бы мозги…
И всё равно только на разработку программы ушло три года. Конечно, в одиночку бы ему нипочём такое не провернуть, но мир не без добрых людей… которые бесплатно пишут тебе требуемые модули, а главное, не задают лишних вопросов. "Так угодно Господу", отшучивался он, и шутки принимали.
Разумеется, на "Солярисе" не было и не могло быть никакой пилотируемой техники, предназначенной для посадки на планету. Эти шлюпки болтались в ангаре лишь затем, чтобы в случае аварии транспортного бота - буде таковая случится по выходе из "Врат" - прилететь на выручку пассажирам. Но, конечно, параметры этим железкам задавались с запасом. Просто никому и в голову не приходило, что по аппаратным возможностям их вполне хватит на несколько сужающихся витков по орбите и вход в атмосферу. Стоит лишь ввести соответствующую программу…
Повезло и в том, что технического персонала на "Солярисе" было не столь уж много, и господам исследователям приходилось помимо своей прямой, столь нужной благодарному человечеству деятельности "драить медяшку". Сильвер, комендант станции, оказался в этом отношении беспощаден. Будь ты пузатым доктором наук Сайдивейсеном, виднейшим специалистом по форме крыльев бабочки "фараонов нос", будь ты милейшей Анечкой, специализирующейся по связям азбуки "гаяни" с вавилонской клинописью - есть расписание вахт, и попробуй отказаться. "А если метеоритная атака? - щурился на недовольных Сильвер. - Девятьсот одиннадцать прикажете набрать?" Это было разумно - и очень, очень удобно. Никаких вопросов не вызывало пребывание филолога Ёлкина в транспортном ангаре… Техника - она пригляд любит… маслицем там смазать, спиртиком… С главным механиком станции Милном, однофамильцем создателя "Винни-Пуха", дружба установилась быстро. Любил старик тех, кто неровно дышит к железкам… а ещё любил российский ягодный самогон, который Алан исправно привозил с Земли в каждый свой отпуск. Сидели они с Джозефом Милном в его каюте, неспешно обсуждали земные новости, закусывали хрустящими солёными огурцами - матушка Нина была мастерицей по домашним заготовкам, ругали коменданта Сильвера, которому до полного сходства со знаменитым пиратом не хватало лишь имени Джон да протеза вместо левой ноги… в остальном имело место полное совпадение…
По-настоящему следовало опасаться лишь службу безопасности, для того и внедрённую на "Солярис" Мировым Советом, чтобы никакой хитрый овощ не учудил с неотеррянами "контакт третьего рода". И первые годы работы станции полковник Шевчук действительно блюл. Наседал на психолога Ниньеса, дабы тот денно и нощно тестировал сотрудников, не развивается ли у кого острая шизофрения, не собирается ли кто сбросить чего с орбиты на головы братьев-инопланетян, лично проверял начинку наблюдательных зондов, постоянно отрывал людей от дела, таская к себе на доверительные беседы…
Дурной энергии Шевчука хватило лет на пять, потом полковник малость успокоился и заскучал. Дабы жилось ему веселее, Мировой Совет прислал на "Солярис" альтернативную "контрольную службу" - мрачного трезвенника Упманиса. Что самое печальное - тоже полковника. Равные друг другу по иерархической вертикали, безопасники мгновенно встали в боевую стойку. Шевчук считал Упманиса выскочкой, а появление его на борту "Соляриса" объяснял исключительно интригами. Прямой как телеграфный столб Упманис был уверен, что раззява Шевчук развёл на станции типично русскую несуразицу, и лишь теперь, с появлением настоящего профессионала, здесь наступит новый и окончательный порядок.
Внешне полковники держались друг с другом корректно, но какие кошки - чтобы не сказать "пантеры" - бегают между ними, было заметно каждому. Любой приказ, издаваемый одним - к примеру, о том, что каждый сотрудник обязан раз в три месяца отчитываться о содержании полученной и отправленной почты - другой тут же отменял своим распоряжением. И придумывал что-то не менее идиотское.
Цирк этот забавлял население "Соляриса" и, в общем-то, не слишком мешал работать. "Немного смазки", усмехался любитель классики биохимик Зельдин, с которым они как-то очень быстро сошлись. Дёргаться приходилось лишь Алану - как тут готовиться к миссии, когда сплошь и рядом произрастают чудеса бдительности?
Впрочем, по большому счёту опасаться было нечего. Разве что запас серебра мог вызвать какие-то подозрения. К чему бы оно филологу Ёлкину? Ну так не в каюте же это хранить… На "Солярисе" нашлось немало укромных мест, а детектор взрывчатки - терроризма полковники опасались более всего - на мелкие и рассованные по разным уголкам серебряные слитки не реагировал. Более же ничего подозрительного Алан с собой не брал. Кусок ткани, из которого уже внизу предполагалось сшить хитон? Помилуйте, да это просто скатерть!
День "Х" оказался хмурым. Сгустились свинцово-сизые облака с едва заметной желтизной в подбрюшьях, готовые разразиться ливнем, градом, а то и чем похуже. И хотя это были всего лишь компьютерные обои, настроение оказалось подстать.
Возможно, психологи, разрабатывавшие программу динамики интерьера, исходили из тех здравых соображений, что постоянное солнышко приедается и нужно разнообразие. Но сегодня душа просила именно солнышка. Быть может, это вообще его последнее желание… нет никаких гарантий, что полёт пройдёт нормально.
Может засбоить самописная программа… может отказать железо… в конце концов, скафандр тоже может заглючить… и как поведёт себя автоматический парашют? На то ведь она и автоматика, чтобы сбоить… а в ручной режим не переключить, парашют базовой конфигурации… счастье ещё, что он вообще входит в комплектацию скафандра, а скафандр входит в комплектацию шлюпки… Эх, безопасники… Шмон в каютах мы устраивать умеем, художественным стуком развлекаемся… а вот взять и представить себя безумцем, желающим спуститься на планету… инструкциями таких фантазий не предусмотрено.
Алан привычно кивнул соседу по каюте Хуану Рамиресу:
- Здорово, Ваня! Как спалось?
Рамирес, давно уже усвоивший, как звучит его имя по-русски, заулыбался и начал с подробностями пересказывать свои сны. Такой уж был зануда. Да и английский его оставлял желать лучшего… Что с него взять, атмосферный физик…
Уединившись в санузле, Алан коротко помолился. Долго было невозможно - и Рамирес бы долбиться начал, и на завтрак опаздывать незачем.
- Господи, - прошептал он, пустив на полную мощность дефицитную воду, которую сегодня уже незачем было экономить. - Ну вот, настал час. Помоги мне, даруй Свою благодать… Будь рядом со мной…
В столовой было шумно… там всегда было шумно. Гремел древний джаз, вещал что-то несвежее инфор… Запись… Связь с Землей поддерживалась только посредством транспортных ботов, а те ходили не каждый день… Жаль, но "Врата" были непроницаемы для радиоволн.
- Ну что, ты в отдел? - хлопнул его по плечу Гриша Курочкин, и Алан едва не подавился омлетом. - В курсе, что Акуяки нам подкинул даоринговские кодексы расшифровывать?
- Да, Гриш, я давно знал, какой он халявщик, - отозвался Алан. - Можно в порядке дружеской взаимности дать ему на экспертизу "речения старых государей". Пускай повычисляет нам процент шумерских фонем. Погоди, сейчас приду.
Пошёл он, однако же, совсем в другом направлении. Сперва - в технические отсеки, собрать серебришко. Затем - к себе. Скучного и приставучего дона Хуана, к счастью, уже не было, и Алан спокойно занялся диском. Удобная вещь эти многослойные напылители… Диск себе как диск, на внешнем уровне - монастырские песнопения, сводный хор Суздальской епархии. Слой стирается - а под ним уже то, что нужно. Программа, которую придётся скормить компьютеру десантной шлюпки. Дай Бог, не подавится.
На пути в транспортный отсек ему попалась биологиня Мортон. Объёмистая, пылкая и совершенно одинокая в свои двадцать восемь с хвостиком. Алан отбрыкивался от тесных отношений вот уже четвёртый год - ровно столько, сколько Джулия Мортон пребывает на станции. С первого своего дня она положила глаз на одинокого филолога. И совершенно не могла понять, отчего бы двум одиночествам не сойтись близко-близко…