Ежели побегу - значит, штучка-то у меня с собой. Схватят и выпытывать станут. Из меня, да и из вас с мальцом. А коли тут сидеть - хоть время потянем. Пока они наблюдать за домом будут, подходы ко мне искать… Глядишь, луна или две пройдут, затянутся твои раны, и отправитесь вы с Гармаем дале…
- Тогда тем более нельзя ждать, - Алан опустил глаза. Было стыдно, благородство требовало заявить, что останется со старухой до последнего и будет защищать её от всякой сине-зелёной водоросли, но в Таораме-то ждут… и главное его дело на Объекте - это проповедь Христа, а не защита бабушек… весьма плохенькая защита, надо сказать. То, что случилось ночью… во-первых, нельзя рассчитывать на повторение, чудо есть чудо, им невозможно управлять… а во-вторых, в распоряжении магических бандитов есть и вполне посюсторонние средства. Теперь он куда лучше понимал "завмага" Ирмааладу. Видимо, тот был в Анорлайе чем-то вроде "смотрящего", и более всего ему хотелось сбыть странного пришельца со своей территории. Вполне понятный ход мыслей.
- Почему же? - сухо осведомилась тётушка.
- Да потому что сама посуди - они же нас с Гармаем видели. И наверняка запомнили, какими словами я отгонял их колдовство. Представь, являются они к наместнику и рассказывают, что укрываешь ты опасного смутьяна, который учит о неведомом Боге, что оскорбительно местным богам и может вызвать их гнев… Через двудюженную часть небесного круга сюда являются стражники…
Тётушка поглядела на Алана точно так, как смотрела на Гармая, ляпнувшего что-то совсем уж детское.
- Глупости несёшь. Нет им ни малейшей пользы от доноса. Сам подумай - если наместник даст этому делу ход, то и тебя в темницу, и меня, и раба твоего. А толку от меня в темнице? Им же хочется моей особой силой колдовской завладеть, освоить. А сила - либо во мне, либо в доме спрятана штуковина заветная. Только без меня им нипочём не найти, колдовские штучки, ежели по сказкам да легендам судить, умеют ото всех прятаться, кроме хозяина своего. И остаётся только выпытать… А это вовсе даже несподручно в городской тюрьме делать… для того особые мастера нужны, а не тутошние умельцы с плетьми да ножными колодками.
Наверняка у Общества и свои темницы имеются… да только забрать меня отсюда - дело сложнейшее… у нас в Высоком Доме всё же какой-никакой, а порядок. Это пришлось бы самого государя обеспокоить или кого из ближайших советников его. А на такое лишь самый главный в "Синей Цепи" способен. Значит, эти, вчерашние, должны сразу наверх доложить… а стало быть, вся добыча из рук уплывёт, да и самим поосторожнее ходить придётся… знают слишком много. Нет, Алан, эти сперва сами попытаются всё из меня выдоить. Поначалу, как водится, выждут, чтобы расслабилась я, успокоилась. Потом явятся, грозить станут, прельщать… Это волынка долгая.
- Звучит разумно, - признал Алан. - Но знаешь, часто бывает так, что люди, от которых ждёшь разумных поступков, совершают сущие глупости.
- Бывает такое, - кивнула старуха, - но тут - вряд ли. К тому же если и нажалуются они наместнику, то без разницы, здесь ли ты, утёк ли куда. Укрывала у себя - значит, повинна. На колесо её али на кол…
Трудно было не признать тётушкину логику. По любому выходило плохо.
- Вот и смотри, - продолжала она, - есть у тебя два пути. Или и впрямь ты недолеченный уходишь - и тогда без всякого сомнения в дороге загнёшься. Или остаёшься тут, и мы ждём. Две беды на выбор. Одна несомненная, другая - неведомо ещё, как обернётся. Серединка на половинку. Уж лучше за её хвост ухватиться…
- Что ж, ты, пожалуй, права, тётушка, - согласился Алан. - К тому же если помру я в дороге - что с мальчиком будет? Далеко ли он один уйдёт, с рабским-то клеймом?
Тётушка задумалась, почесала нос.
- Может, мне его оставишь? - не то в шутку, не то всерьёз предложила она. - Ты ж должен понимать… Долго ли ещё проходишь, Бога своего проповедуя? Прибьют ведь, раньше ли, позже. Или крестьяне камнями, или власти колесом одарят… Вряд ли ты хоть год протянешь. Везло тебе до сих пор, но долго везение не продлится, так уж в жизни заведено… А прибьют тебя - и его зацепят, он же тебя любит, он за тебя драться полезет. И про Бога вашего не скроет. Может, рядышком на кольях усядетесь. Так что подумай. У меня ему хорошо будет. Обижать не стану, а как придёт черёд помирать - дам ему волю, да и денег оставлю.
На первый взгляд это казалось убедительным. Он и сам постоянно дёргался за мальчишку. Но с другой стороны…
- Гармай ведь не телёнок и не мул, чтобы мы с тобой за него решали, - заметил Алан. - Такой же человек, с разумной и бессмертной душой, со свободной волей. И не младенец, третий год сверх дюжины ему пошёл. Пускай сам думает. Поговори с ним, хотя я уверен - он откажется.
- Ладно, поглядим, - проворчала тётушка. - А ты пойди всё ж в дом, приляг.
Успеешь ещё нагуляться.
Гармай был необычно хмур. Принёс обед - плошку с вязкой просяной кашей, варёную курицу, половину хлебной лепёшки. Молча выложил это всё на деревянный поднос, поставил к изголовью. И круто развернулся к дверной циновке.
- Ты что-то необычайно молчалив, - не притрагиваясь к ужину, заметил Алан. - Не заболел ли?
- Здоров я, - буркнул Гармай. - Пойду я, господин. Дел много…
Всё это было странно. Впрочем, за проведённые вместе месяцы Алан научился ориентироваться в прихотливых извивах мальчишкиного характера. И понимал - тот всерьёз обижен. Только вот на что?
- Постой, - велел он. - Сядь, поговорим.
Гармай секунду постоял на пороге - точно классический шарик из учебника механики, демонстрирующий неустойчивое равновесие - и, скрестив ноги, послушно уселся возле циновок. Опустил голову и принялся внимательнейшим образом разглядывать глиняный пол - красноватый, испещрённый едва заметными трещинками.
Словно трещинки эти, складываясь в тайные письмена, повествовали о чём-то необыкновенно интересном.
Тишина раздулась невидимым пузырём.
- Что стряслось-то? - проткнул этот пузырь Алан. - Что с тобой творится?
- Да ничего не творится, - скучно ответил Гармай. - Можно я пойду? У меня в кухне горшки не чищены.
- Подождут горшки. Я ведь не слепой, вижу, что ты ходишь, будто репейника наглотался. Снова какая-то беда случилась?
Гармай, отвернувшись, глядел на дверную циновку. Лопатки на спине чуть шевелились. И в такт им колыхались на загорелой коже белесые следы от давних рубцов. Так и остались шрамы, хоть и свиным салом мазали, и травница в Хагорбайе накладывала компресс из растолчённого корня позовихи, смешанного с конской мочой. Крепко лупил староста, на всю жизнь оставил по себе память.
- Господин, - приняв какое-то решение, Гармай резко развернулся к нему, - почему ты решил избавиться от меня?
Хорошо, что Алан ещё не приступил к каше. А то бы непременно поперхнулся.
- Ты сдурел? Солнцем мозги напекло?
- Не дурнее иных буду… Говорила со мной тётушка… О разном… И сказала она, будто ты предложил оставить меня. Ей, в смысле. Тётушке Саумари. Дескать, будет она меня вкусностями кормить, работой непосильной не нагружать, а как помрёт - волю даст и серебро… и дом вот этот…
Ага! Теперь понятно… Старуха, значит, не шутила… Провела, значит, разъяснительную работу с населением…
- Гармай, перестань нести чушь. Или ты тётушку не так понял, или она слова какие-то не те понесла… Всё на самом деле не так было.
- Значит, было? - вскинулся Гармай. - Было, да?
- Было, да не так. Ты не топорщи колючки, а выслушай. Обсуждали мы утром с тётушкой… планы на ближайшее будущее. Я-то всё порывался в путь-дорогу, а она мне объяснила, почему сейчас не следует… Ну и вот… Сказала она мне - всё равно, мол, погибнешь, выловят тебя и казнят за проповедь Истинного Бога.
Кстати, весьма вероятно… Так вот, говорит, мальчика-то вместе с тобой заметут… оставь его мне, тут ему безопаснее будет.
- И что ты ответил, господин? - требовательно спросил Гармай. Глаза его - чёрные, с едва ощутимой раскосинкой, повлажнели, и отразился в них рыжий огонь факела.
- Я сказал, что ты - свободный человек, а не вещь. И что не могу принимать за тебя решение. Тут уж не моя и не её, а твоя воля. Как захочешь, так и будет…
Гармай резко дёрнулся, миг - и вот он уже стоит у занавеси. Точно скрученная туго пружина распрямилась.
- Значит, - голос его стал громче, но и выше, - ты подумал, что я могу тебя оставить? Значит, ты сомневался во мне, господин? Я восемь лун с тобой, ты меня от лютой муки спас, мы с тобой из Хагорбайи бежали, я тебя после камней волок - а ты решил про меня, будто не нужен ты мне? Решил, что я тебя на тётушкино серебро обменяю? Вот, значит, как ты про меня думал?
В горле у него булькнуло, он отодвинул было циновку, намереваясь выйти - но тут же отскочил обратно, сел, спрятав голову между коленей, и закаменел.
Это была уже вторая истерика. Первая случилась полгода назад, вскоре после крещения, когда Алан объяснил мальчишке очевидное: взять его туда, в далёкую заморскую Терру абсолютно невозможно. В загадочную Терру, где повозки не только ездят без лошадей и волов, но и сами летают по воздуху, где из особых шкатулок звучит чудесная музыка, а все кругом свободные и сытые… "Да пойми же, наконец - я и сам туда не вернусь, не на чем мне возвращаться, улетела моя лодка". Не верил ему Гармай, видимо, чувствовал в голосе фальшь. И был недалёк от истины - всё-таки в горном тайнике хранилась универсальная радиостанция "Эриксон-С360" с вынутыми и завёрнутыми в пластик батареями. Не то чтобы и впрямь собирался воспользоваться, понимал ведь, что обратного билета не будет. Но как-то всё-таки… Не поднялась рука выбрасывать.
- Так, понятно… - Алану иногда удавалось говорить жёстко, с командирскими интонациями. - Подойди сюда и сядь. Вот так, рядом. За руку меня возьми. И попробуй слушать не слезами, а ушами. Я прекрасно понимаю и всегда понимал, что никогда ты меня не бросишь, что я для тебя… в общем, много значу. И уж поверь, ты для меня тоже. Я рассказывал тебе… было у меня двое детей, близнецы…
Погибли они, когда и четырёх им не исполнилось. И случилось это десять лет назад. Сейчас бы они ровесниками тебе были. И то, как свёл нас Господь… не случайно это. Я в тебе… ну, как бы их увидел. И не брошу тебя никогда. Никаким тётушкам не сплавлю. Но пойми и другое: есть такая штука, свободой называется. И нельзя её у человека отнимать. А уж тем более у самых близких. Всегда должно быть право выбора. Гармай, родной мой, я не сомневался в твоём решении. Но ты сам должен был решить, понимаешь, сам. Не могу я вот так без тебя взять и сказать, чего ты хочешь.
Гармай молчал, не выпуская запястье Алана и всё сильнее сжимал пальцы. Как бы не раздавил, шевельнулась неуместная сейчас мысль. Года через два он вообще сравняется ростом, а силой явно превзойдёт. Богатырь, однако… Если, конечно, пройдут эти два года, если не сбудется старухино пророчество о кольях и колёсах.
Но что делать? Нет ничего глупее, чем пугать сейчас мальчишку будущими напастями. Эффект получится обратный. А может, и обойдётся всё-таки, не допустит Господь… из апостолов один-то уж точно своей смертью умер, Иоанн Богослов.
Значит, какая-то вероятность всё же есть.
- Знаешь чего, господин? - Гармай наконец ослабил хватку. - Неправильно ты сказал. Когда любишь, то и решать можешь. Потому что ни капельки не сомневаешься. А ежели сомнения есть, значит, и любовь малость того… с червоточинкой.
- Ладно, проехали, - вздохнул Алан. - Успокойся, вот он я тут, и никуда от тебя не денусь, глупостями голову не забивай. И вообще, чего вцепился, поесть не даёшь!
И правда, каша успела остыть.
12
Не спалось. Никакой тебе ночной прохлады - жара, та же самая, что и днём.
Разница, во всяком случае, неощутима. Вроде и комната уже не в дебрях дома, без факела, который, между прочим, не только светит, но и греет - а всё равно покрываешься липким потом. Из настежь раскрытого окна горницы не льётся никакой живительной прохлады - лишь бледноватый лунный свет. Серп зреет, скоро уже до половины толщины доберётся. А когда тётушка уехала - был тонюсенький ломтик, словно мармеладная лимонная долька - не сама зеленовато-жёлтая лимонность, а её оранжевый ободок.
Трудно жить в мире, который на тысячи лет не дорос до мармелада. И дорастёт ли когда-нибудь? Развития почти и нет… да, конечно, за четыре тысячи лет что-то изменилось… научились плохенькую сталь выплавлять, судоходство какое-никакое… хоть и вдоль берегов плавают, но всё-таки уже не рыбацкие лодчонки, а здоровенные шхуны и галеры… да и светская культура появилась… все эти мудрецы и поэты Высокого Дома, да, кстати, и в Гуирситахали… хотя тут порой задумаешься, может, лучше бы там как в Ги-Даорингу было…
В общем-то, оно и понятно - в насквозь языческом мире прогресс немыслим. Всё по традиции, по старинке, как дедами завещано, и боязно новшествами богов обидеть.
Конечно, политеизм здесь, особенно в Высоком Доме, выдохся. Не Шумер, явно не Шумер… да, в общем, и не Египет с Вавилоном. Высокий Дом - тот явно в сторону Рима эволюционирует, Ги-Даорингу похоже на ацтеков, а Гуирситахаль… вот это более чем странный и неприятный исторический казус… если только не сказать "опухоль". Нет, здорово всё же, что здешние корабли неспособны пересекать океаны… а то бы и Высокий Дом заразу подхватил… и в здешних школах для юношества изучали бы хитрую науку "шимаридайи" - как превратить человеческую жизнь в ад, не причинив, однако же, ни малейшего вреда телу… Ги-Даорингу тоже не сахар… но тут хотя бы культурного влияния можно не опасаться… тамошний яд очень уж не сладок…
Алан тихонько, стараясь не разбудить Гармая, вышел из горницы, прошёл извилистым коридором мимо старухиной "приёмной", мимо кухни - и вышел на крыльцо.
Ходить получалось без особого труда. Кололо слегка в левом боку, ныл тазобедренный сустав - но это вполне терпимо. Ещё немного, и можно было бы отправляться в путь.
Но сначала необходимо дождаться тётушку.
Как-то всё странно и быстро получилось. "Скоропостижно" - сказала бы Ольга Николаевна, заведовавшая их кафедрой, когда свежеиспечённый кандидат наук Ёлкин приступил к обучению несознательной студенческой молодёжи. Язвительная была тётка… впрочем, почему "была"? Она и пенсионного-то возраста сейчас не достигла, до декана доросла… "гроза-заноза". Чем-то, кстати, смахивает на тётушку Саумари… или та на неё.
Нет, странно, странно. Какой-то загадочный больной в северных лесах Ноллагара, от которого пришёл сумрачный юноша и долго шептался о чём-то со старухой.
Длительный отъезд - на луну или на две… Уж не связано ли это как-то с "Синей цепью"? Тётушка скрытная, делится лишь той информацией, какую считает нужной.
Впрочем, ночные гости как две недели назад растворились во тьме, так до сих пор и не проявлялись. Конечно, расслабляться не стоило. Ясное дело, выжидают. Уж не напали ли они на старуху по дороге? А может, та вызвала огонь на себя, отвлекла их внимание от "вестника Бога Истинного"? Маловероятно. Тётушка вполне себе на уме, глупым героизмом, надо полагать, не страдает и на амбразуру не полезет. Не то что некоторые…
Он поднял глаза, всматриваясь в завалившийся на бок лунный серп. Здешняя луна слегка крупнее земной, но значительно ярче. Процентов на сорок… Несколько иной минеральный состав, альбедо повыше будет… В общем, внушительная луна. Местный эталон красоты, кстати.
Та девушка, Илазугги, тоже более чем вписывалась в здешний идеал красавицы. Имя соответствовало - на здешнем наречии, алгойни, "ила" как раз и было луной, а "зугги" означало "подобно". Луноподобная Илазугги. Сколь же ей тогда было? Вряд ли больше шестнадцати. Совсем ещё ребёнок…
Алан хрустнул пальцами, расправил спину, вновь посмотрел в равнодушное лицо луны. Все луны равнодушные… что им человеческие беды.
- Господин, - тормошила его Анигидах, - беда, господин. Пойдём скорее!
Анигидах, немолодая уже тётка, была рабыней высокородного господина Миусихару, начальствующего над городской Карательной Палатой, проще говоря, местного судьи.
Худая, некрасивая, с плоским как блин лицом, она напоминала мышь. Такая же тихая, такая же пугливая, такая же упрямая. На собраниях общины она появилась месяца через два после его прихода в Хагорбайю. Сейчас уже Алан не помнил, кто именно её привел - вроде бы жена водоноса Огайями. Поначалу она слушала молча, никак не выказывая своего отношения к проповедям, потом дело пошло, и к зиме она пожелала принять крещение. По созвучию имён крещена была Анной. И после уж усердно посещала беседы - как и те импровизированные мирянские богослужения, за которые - Алан это знал совершенно точно - ему придётся ответить перед лицом Божиим. Говоря откровенно, капустники какие-то получались.
К весне Анна-Анигидах привела с собой молодую девчонку - хоть сейчас на конкурс красоты "мисс Хагорбайя". Девчонка пугливо жалась, не задавала вопросов и только пожирала его огромными карими глазами.
- Ты хоть знаешь кто это, господин? - просветил его ночью всеведущий и всеслышащий Гармай. - Это ж городского судьи дочка, господина Миусихару. Как бы беды не стряслось… отец-то её суров будет. Ежели прознается…
- Ну, коли уж Господь её привёл к нам, то на Него и надежда, - наставительно возразил Алан. - Положись на Бога и не волнуйся понапрасну.
Но у самого и кошки на душе поскребли, и собаки. Если этакий папашка узнает, куда бегает по ночам его единственная дочурка… худшего врага из местных и пожелать нельзя. Но не прогонять же девочку.
А девочка втянулась. Девочка готова была часами слушать истории из Житий святых - Алан как мог пересказывал их, делая поправку на местные реалии. Девочка мечтала о крещении, но смирилась с необходимостью долгой подготовки. Девочка, в конце концов, оказалась очень даже неглупой - ей были интересны богословские тонкости, она задавала правильные вопросы и не удовлетворялась дежурными ответами. Она молилась настолько просто и искренне, что Алан завидовал ей белой завистью - у самого так никогда не получалось.
- Знаешь, Алан, - порой откровенничала она, - когда к нам из твоей Терры приедут священники и монахи, я, наверное, тоже в монахини пойду. Отец меня замуж прочит… за Уигамихи, сына начальствующего над налоговой палатой. А этот Уигамихи… даже говорить не хочется. Как подумаю, меня тошнить начинает.
- Не накручивай себя, девочка, - внушал ей Алан. - Сказано ведь - "жена спасётся чадородием". Твои страхи - это, извини, возрастное. Так все девочки говорят…
- Ну уж и все, - хмыкнула она. - Подруга моя Иссиатури только о замужестве и думает. Ей даже всё равно, за кого, лишь бы не урод был, и с деньгами…
- А кроме того, не забывай, что Господь велел быть в послушании у родителей.
Если, конечно, они не требуют того, что несовместимо с верностью Господу нашему.
Но замужество-то совместимо. Сказано Самим Богом - "оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью". И вот ещё о чём подумай.