Он поднял голову, с трудом оторвав взгляд от притягательного зрелища ее голой груди, и посмотрел в глаза девушке, молясь, чтобы это не было сном. Он просто не мог сейчас проснуться в душной палате сумасшедшего дома, посреди ненавистного ему мира, мира без нее.
Глаза ее сияли торжествующим блеском, такие любимые серо-темные глаза. Он поцеловал их с невыразимым восхищением.
Я умираю?
Она коротко кивнула, взяла его за руку и повлекла за собою на берег.
Они оба, обнаженные, встали друг против друга. И он, чуть ли не впервые в жизни не застыдился своего тела, которое всегда находил некрасивым и волосатым. Из-за этого стыда он всю жизнь сторонился пляжей, стеснялся носить шорты или при всех снять рубашку.
Она, рассеивая его сомнения, доверчиво обняла его. Он судорожно прижал ее к себе, чувствуя прохладу ее тела.
Пойдем домой, - просто предложила она, - ты так устал...
Он тут же согласился, готовый идти за нею хоть в пекло геенны огненной, лишь бы быть, наконец, с нею рядом. И они пошли. Он обрел долгожданный покой и счастье. А она, благодарная ему за вечную любовь, ответила тихой улыбкой согласия. Красивая, покойная и счастливая жизнь после испытаний мира земли для них только началась.
Черт проводил их задумчивым взглядом, в свое время никто не позвал его вот также в Покой и Свет. Никто, а жаль.
Но тем не менее дело было сделано, задание выполнено, ситуация разрешена. Правда, оставался еще погибший алкоголик Свисток, которому дед Марка ночью успел поведать о своих проблемах. Но так ли он опасен?
Свисток, этакий нарцисс, влюбленный в собственные речи, нисколько на деле не заморачивался чужими проблемами, он был слишком величественен для этого. Правильно, у Свистка была мания величия.
И потому, обнаружив утром престарелого соседа мертвым, он сперва перепугался, но после взял себя в руки и принялся бегать от одного к другому, рассказывая, какую околесицу нес дед перед смертью. Каждый раз рассказы его обрастали все более и более новыми подробностями, и скоро Свисток уже вдохновенно врал, как самолично швырялся подушкой в целую банду чертей и как они ему угрожали, выплевывая перья и пух. А дед молился вслух и умолял Свистка спасти его от человека-паука, способного еще к тому же летать над кроватью. Почему над кроватью? Сурово вопросил один из санитаров, и Свисток поспешно ретировался к зарешеченному окну в коридоре, где на широком подоконнике развалилась пушистая кошка. Кошке Свисток и рассказал во всех подробностях случившееся с ним происшествие, и кошка подергав ухом от его присвистываний и пришептываний, выслушала, лениво жмуря глаза. И только один раз вскинулась, глянула наверх раскрытой рамы окна, а потом опять быстро легла обратно и нет-нет, да и бросала настороженный взгляд в сторону малого ангела, подслушивающего болтовню Свистка. Но наконец, убедившись, что ангел занимается болтуном и ее пушистости ничто не угрожает, снова погрузилась в безмятежный сон...
9
Наступила осень. Сухая земля была устлана словно ковром, желтыми листьями. И только клен, стоявший посреди других деревьев наполовину зеленым, наполовину красным разбавлял желтизну яркими резными кленовыми листьями, которые скупо ронял, с трудом, как видно, избавляясь от листвы.
В осеннем воздухе неторопливо пролетела прозрачная блестящая паутина, переливающаяся мелкими капельками росы так красиво, что Дьякон проводил ее изумленным взглядом.
Я люблю осень, - задумчиво глядя на пожелтевшие деревья, сказал Дьякон, - и знаю, что природа не умирает, о нет. Она, умытая дождями сбросив всю старую листву, засыпает под холодным снежным одеялом, а весною просыпается отдохнувшей, свежей, полной сил.
Друзья, верные своей привычке, выбрали безлюдный глухой уголок леса. Стремясь к незаметности, они забрались на самые верхушки деревьев. Карлсон облюбовал огромную синюю ель и раскачивался, вцепившись в ее верхушку наподобие звезды на новогодней елке. Роберт просто стоял на самой верхней ветке большой сосны. Но Дьякон... Дьякон опирался на воздух, не считая нужным имитировать уместные в данном случае обезьяньи повадки. Он знал, что вокруг безлюдно, а животным до него не было никакого дела.
Временами он оглядывался на Карлсона, пристально его рассматривавшего и поеживался от его взгляда, но тут же непримиримо дергал головой, внутренне не согласный с мнением Карлсона, как всегда недовольного внешним видом Дьякона.
Дьякон выглядел как монах. Выглядел намеренно. И, как иные люди, подражая модным звездам эстрады, обвешиваются блестящими сережками да цепочками, точно также и он подражал черному монашеству. Для того он достал где-то длинное, почти до пят, строгое пальто. Расстегивая воротник, Дьякон иногда поражал зрение случайного зрителя блеском большого серебряного креста висевшего на короткой серебряной цепочке и упирающегося ему в яремную впадину.
Правда, его и путали с монашком. Длинные волосы он стягивал на затылке в хвост, а на голову водружал настоящую шапку монаха - клобук, которую он попросту позаимствовал из какого-то монастыря.
Дьякон был чрезвычайно увлекающейся натурой. Он беспрестанно играл и сменял любимые образы один за другим. Теперь он играл в монаха и так и сыпал поучительными, да и философскими фразами, приводя в замешательство даже Карлсона, за много лет дружбы уже давно привыкшего ко всяким заскокам друга.
Дьякон вошел в образ и начал свою проповедь. Друзья, не перебивая, слушали его:
Есть души, - говорил он, картинно скрестив руки на груди и глядя на красный клен, - любящие весну и сезон пробуждающейся природы. Есть души обожающие солнечный свет и жару лета. Есть те, кто не может жить без осени и покрасневших кленовых листьев. А есть такие души, словом любящие холод и лед. Их стихия - снег и сугробы. Они ненавистники тепла и лета, и вечно ворчат, провожая недовольными взглядами пчел, ос, шмелей, мух и комаров. Таких - большинство в России. Жара для них стихийное бедствие. Они с ужасом читают про пустыни Азии и Африки, и не понимают, как можно жить при такой жаре?
Жара для них - жесточайшее испытание и они, умирая по дороге на работу и с работы, выпивают тонны воды, опустошая ларьки и магазины. Аптеки становятся для них вторым домом, в ход одет все: от анальгинов до убийственных доз валидола. У каждого с собою нашатырный спирт на случай потери сознания.
Они прокладывают новые невиданные тропы вдоль домов и под кустами, выискивая тени, и как вампиры с ненавистью поглядывают в сторону солнца, а облака встречают продолжительными стонами облегчения... ну наконец-то...
В дождь, даже в ливень они нарочито таскаются по лужам и довольные улыбки не сходят с их лиц. Никто из них зонт с собою не носит, зачем? Дождь становится навязчивой идеей, превращается в мечту и многим из них снятся струи дождя, снится дождливая осень. Такие сны живо обсуждаются вслух и некоторые украдкой смахивают слезу тоски, про себя высчитывая оставшиеся месяцы до начала осенней слякоти.
С минуту все молчали, погруженные в свои размышления.
И тут Роберт, светло улыбнувшись, сказал:
Ну, теперь моя очередь проповедовать. Пару лет назад мне одному поручили изобличить проворовавшегося чиновника, чрезвычайно хитрого, поклонника Штирлица и Джеймса Бонда. Он без труда уходил от любых проверок, а между тем жил не по средствам. Наблюдение я вел скрытно, пребывая невидимым. Все, что нужно было, я быстренько выяснил, мне понадобилось не так уж много времени, и был готов уже ретироваться с докладом к начальству, но меня заинтересовали соседи чиновника. Рядом с его многоэтажным замком, в поселке вообще много было замков. Так вот рядом с его замком жили вполне нормальные люди. Пенсионеры, которым родное государство от щедрот своих отщипывало небольшую пенсию так, чтобы они не умерли с голоду.
Оба супруга в связи с этим, дабы немного компенсировать столь досадное недоразумение как нищенская пенсия, постоянно копошились на своих земляных сотках. Они неустанно двигались вокруг кустов смородины и крыжовника, таскались с лейками в двух больших стеклянных теплицах, где посреди зарослей мохнатых листьев можно было всегда обнаружить то свежий огурец, то крепкий помидор, то сладкий перец. У каждого из супругов было какое-то собственное дело: один, например, что-то такое возил в тачке на колесиках и высыпал это что-то на и без того пышные гряды разной зелени; другая, к примеру, что-то такое тяпала небольшой мотыгой или рыхлила маленькими граблями.
Они все лето проводили в саду. А начинали заниматься садом еще зимой, едва только становилось солнечно. И чиновник, сосед неугомонных пенсионеров ориентировался в основном по ним. Пенсионеры, самые первые из всего поселка начинали чинить и красить деревянный забор. Первыми поправляли беседку, стол со скамьями, чтобы можно было по вечерам пить чай. Первыми собирали по всему саду и огороду прошлогоднюю листву и первыми устраивали прошедшей зиме погребальный костер.
Они вместе занимались огородными делами, но все-таки каждый всегда занимался каким-нибудь одним делом, в который другой никогда не вмешивался.
Так, женщина любила возиться с цветами и всегда сажала перед домом несколько клумб восхитительных цветов. Он никогда не мог запомнить их названий, сколько бы она ему не повторяла, а только любил подойти, полюбоваться на них вечером, после трудов праведных и вдохнуть свежий аромат, который цветы издавали в особенности сильно, ближе к ночи. Это были разные цветы и белые, и желтые, и сиреневые, и фиолетовые.
Он любил украдкой, чтобы не видела она, потрогать их нежные лепестки и даже иногда целовал какой-нибудь цветок, с удовольствием касаясь его губами.
Детей у них не было. Они скорбели по этому поводу, но каждый по-своему. Мужчина с увлечением возился с шаловливыми детьми поселка из простых семей, которые изредка набегали в изобилии к ним в гости. А женщина, улыбаясь, наделяла детей конфетами, но стоило им проследовать за ее супругом куда-нибудь в дом, как она тут же начинала плакать и жаловаться вслух на несправедливую судьбу. Они были бездетны, но она все время считала, сколько бы было их сыну лет и сколько внукам, о дочери она даже не задумывалась, в ее мечтах всегда сиял сын. Когда дети убегали, стремясь к своим родителям, он выходил, садился на крыльцо и глядел с большой грустью вокруг. Под нос себе он всегда тогда бормотал одну фразу: "Зря только небо коптим!" И имел в виду, что не видит своего продолжения в потомках, что было бы для любого нормального мужчины абсолютно естественно.
Он тоже имел любимое дело, которому обучал всех детей в округе.
Он любил мастерить. В доме у него была собственная мастерская. За долгие годы своей жизни он уже переделал все, что только мог. И взялся, наконец, за дом.
Он переделал наличники на окнах, и даже сами рамы. Провел гигантскую работу и заменил весь забор. Перебрал крыльцо и, по сути, сколотил новое.
Сосед его, чиновник, привыкший к махинациям и аферам, но не к физическому труду на благо людей, не мог надивиться на подвиги пенсионера.
Внутри дома наш мастер переделал каждую вещь, даже часы с кукушкой подверглись масштабной чистке. Но основное диво заключалось в том, как он все переделывал. Он не просто пилил да строгал, о нет, он наносил инкрустации. Специальных ножичков у него было в запасе штук сто и ими активно пользовались его добровольные ученики. Частенько они все вместе сидели в мастерской и, сдвинув от усердия брови, вырезали и вырезали некую замысловатую фигуру, скажем на доске от забора, а закончив, без замедления прибивали доску на место и готовили новую...
Интересная история, - вмешался Карслон, - но скучная, хотя и правильная. Побольше бы таких Левшей, глядишь и новые мастера, научившиеся у такого учителя труду и красоте резьбы по дереву пойдут легко по жизни, не задумываясь, в принципе, о судьбе своего Отечества, не помышляя обсуждать поступки вороватого правительства. Только своим делом вдохновляя окружающих к жизни. Но у меня тоже есть, что рассказать, хотя это и мало похоже на проповедь. Последнее мое задание было весьма занимательным.
Я вычислил наркоманов и поставщиков наркотиков. Работал в одном студенческом общежитии, конечно, никто из них меня не видел, я поставил щит невидимости.
Накурившись травки, молодежь быстро впадала в транс, комната довольно небольшая беспрестанно пополнялась новыми куреманами. И вот, пришли какие-то, начался спор, смысл которого сводился к одному, что водка гораздо лучше травки и в этом нет никакого сомнения.
Наркоманы не соглашались с доводами выпивох и наконец, кто-то предложил игру. Играли студенты всегда, ни одного дня не проходило без игр. Один загадывал свое желание, другой исполнял. Самый простой фант считался прокукарекать, скажем, три раза.
Итак, они азартно поспорили, потом один уселся на подоконник, отклонился в сторону распахнутого окна и без передышки выпил целую бутылку водки. Перевел дух и захрустел протянутым ему кем-то огурцом, закусывая.
После того, как друзья стащили его с подоконника и закрыли окно, он быстро пьянея на глазах, резко поднял палец кверху:
Теперь моя очередь! Ты! - ткнул он в невзрачную девицу, зеленую от выкуренного косячка травки, - разденешься и обойдешь общагу вокруг... голой!
Избранная испуганно отшатнулась и вполне явственно пискнула. Остальные с интересом, будто впервые увидели, оглядели ее всю с ног до головы.
Она была маленького роста, худенькая и вообще похожа на подростка. Плоская грудь и коротко подстриженные волосы только дополняли общее впечатление.
Ну, ты чего? - подала она, наконец, голос. - С ума, что ли сошел?
Но парень оказался упрям.
Ты! - категорически прикрикнул он и упал навзничь на студенческую койку, уже отключаясь, прошептал. - Ты!
Девушка шмыгнула обиженно носом и принялась раздеваться.
Через несколько минут, босиком и голая она проскочила мимо вахтера общежития, разинувшего ей вслед рот, и выскочила на залитую солнцем улицу.
Был вечер последнего дня лета. В принципе, тепло.
Но девчонка тряслась, скорее, правда, от страха. Она оглядела почти пустую улицу и припустила бегом.
Вслед за нею вывалились ее друзья-наркоманы. Человек двадцать. Они решили ее сопровождать, и может даже охранять в исполнении этого нелепого фанта.
Но только они все завернули за угол, как... Трое пьяненьких мужичков замерли, наткнувшись на нее. Каждый держал початую чекушку водки, и выпитые граммы уже вполне явственно отражались у них в глазах.
От вида обнаженной девушки, просто так разгуливающей среди бела дня, они обалдели. Один сразу проявил благородство, содрал с плеч пиджак и накинул на нее.
Троица ощетинилась на сопровождавших девушку студентов. Мужички решили, что студенты девушку обижают.
Без предисловий, обменявшись только многозначительными взглядами, они напали на молодых людей с кулаками. Завязалась потасовка.
Испуганная девушка, сбросив ненужный ей пиджак, продолжила забег, обогнула общежитие с другой стороны, таким образом, выполнив фант, вбежала на крыльцо и гаркнула во всю силу своих легких, получилось очень громко:
Наших бьют!
Из некоторых окон свесились лохматые головы, прозвучали вопросы:
Где?
Она ткнула пальцем за общагу:
Там!
Многие головы кивнули, убираясь в комнаты. Но некоторые, прежде чем перейти в стадию многоборья ненавязчиво поинтересовались об отсутствии на ней одежды.
А чего это ты?!
Да, - отмахнулась она, - мы играем!
Головы понимающе закивали. А через несколько коротких минут драка разрослась. К трем мужичкам откуда-то присоединились еще несколько пьяненьких. Из их бессвязных слов стало понятно, что все они работяги с завода. Завод стоял неподалеку, пыхтел трубами, загрязнял воздух и выплевывал после смены угрюмых, озлобленных, грязных рабочих. Смена, как раз закончилась. И понятно, что в духе солидарности, трое мужичков были заводскими, рабочие всех цехов, так или иначе, присоединились к своим. Толпа мужичков разрослась до сотни и росла, без остановки пополняемая рядами работяг, выплывающих и выплывающих мрачными волнами из проходной. Студенты несли потери. Оттесняемые на крыльцо своей общаги, побитые и бессвязно выкрикивающие ругательства, молодые люди уж и не чаяли избавления.
Мне очень хотелось вмешаться и быть может нагнать волны непреодолимого страха на рабочих, чтобы они разбежались, но не успел я решиться, как ревущая толпа фанатиков, раздраженная проигрышем своей футбольной команды, налетела на работяг. Фанатики, как видно, продвигались, куда попало, лишь бы найти на ком сорвать зло.
Студенты тут же закрыли дверь, задвинули тяжелый засов, предназначенный для ночной охраны. И взобравшись на подоконники, испуганно выглядывали из окон на разыгравшееся сражение. Куда им было, худосочным и хлипким, зеленоватым и синеватым от наркотиков, махать кулаками. Они были рады спрятаться...
А работяги, заматеревшие возле своих железных станков, между тем, побеждали толпу фанатиков. Фанатики, в основном, подростки и мужики с пивными животами, скоро побежали.
Работяги же издав победный вопль, почти всей толпой пошли праздновать. Никто уже и не вспоминал, с чего началось сражение. Для русских главное не сражение, а победа. Работяги испытывали подъем сил, и хорошее настроение им было обеспечено, наверное, на месяц вперед.
Друзья разразились хохотом.
Спустя несколько минут они телепортировались по туннелям в Центр. По пути Дьякон спросил у Роберта о молодежи, которую ему поручили обучать.
Роберт засмеялся на опасения Дьякона, не рано ли обучать столь маленьких детей:
Поверь, - сказал он, - Марк с Кристиной не маленькие. Они уже сейчас вполне могут к нам присоединиться и достойно выполнить любое задание.
Дьякон только недоверчиво покачал головой.
А в это время Марк с Кристиной ехали в троллейбусе. Они занимали последнюю площадку и глядели в стекло заднего окна с интересом что-то обсуждая.
Троллейбус остановился. Шипя, распахнулись двери. И глядя на нескольких пожилых женщин, стоявших на остановке Кристина, вдруг, захихикала. Марк удивленно обернулся:
Чего это ты?
Я представила, - смеялась она, все более и более увлекаясь, - я представила себе, как наша молодежь становится взрослыми...
Последовала долгая пауза, в процессе которой Кристина отчаянно пыталась побороть охвативший ее приступ веселья.
Ну? - недоумевал Марк, не могучи понять, что так ее рассмешило.
И вот, эти взрослые становятся старыми, - объясняла сквозь слезы Кристина и тыкала пальцем невежливо в сторону пожилых женщин.
Все еще не понимая, Марк посмотрел, ничего особенного не заметил и, пожав плечами, опять обернулся к своей подруге:
Ну?
Они носят ту же одежду, что привыкли носить молодыми, понимаешь? - плакала Кристина. - Те же платочки на голове, те же носочки на ногах, те же глухие кофты на все пуговицы, застегнутые до ворота, те же шерстяные юбки и цветастые блузки. Видишь?
Он снова посмотрел, но уже другими глазами.
А теперь посмотри на этих, - бесцеремонно ткнула пальцем она в сторону молодежи, тусующейся уже на следующей остановке. - И представь их в старости.
Они сложились пополам от неудержимого приступа веселья.