- Стало быть, мой трудный вклад принят, потому что живы наши дети или мертвы - они вместе вопреки нам обоим.
- Видится мне так, - промолвил отец Прайма. - То, что случилось меж юными, - отражение наших взрослых распрей. Когда в душе и сердце оба мы желаем любви и мира - и враждуем по пустякам, и не можем остановиться себе на погибель.
- И вот ещё что привиделось мне, - добавил родитель Згонда после некоей паузы, когда разум его, казалось, витал где-то за краем Вселенной. - Пока длится полюбовный союз между нашими домами - длится и бытие наших детей, обращённых в камень. Пока оно длится - нерушим и мост, сотворяющий из обоих замков единую плоть.
Пожали они друг другу руки и поклялись в вечной приязни.
Тогда и стали замки Октомбер и Шарменуаз единой твердыней".
Провещав это, старый Торквес умолк и обратился в дым стыдливо-розоватого оттенка, который, в свою очередь, исчез в недрах доспеха.
- Ну, дела, - проговорила Олли, водружая стальную личину на прежнее место и понадёжней закрепляя в воротнике. - Это как получается - хозяева должны непременно творить между собой плотский союз, чтобы камень на месте держался? Подтверждать единство в каждом очередном поколении?
- Одна сказочка погоды не делает, - рассудительно ответила Барба. - Видишь ведь, сколько тут железных чучел. Если в каждом, как в сосуде джинна, закупорена некая поучительная история, это же года не хватит, чтобы всё прослушать и прийти к решению. Но вот что прими к сведению: вполне вероятно, что мост живой. Ну, как спрыснутые кровью владельца рутенские механизмы. Оттого и стоит крепко.
- Ох, век бы тебе такого не говорить, - с показным испугом ответила старшая сестра. - Выходит, у мостика имеется воля? И не совсем разумная? Может пропустить в Октомбер, может и стряхнуть прямо в Игрицу?
- Я вот что прикинула, - добавила Барба. - Та небольшая зала, где начинается мост, ведь принадлежала Згонду.
- И служила камерой пыток, - кивнула Олли. - Стоило бы, говоришь, разобраться, прежде чем лезть в полымя? А то удушит, как этим… имя дворецкого ведь многозначное. Торквес - красивое ожерелье в форме удавки.
Октомбер, вопреки утверждениям юных владельцев, смотрелся внутри куда как неплохо. Хотя камень сводов и стен давил на случайных гостей своей мощью, нарядные гобелены, которыми были затянуты самые крупные щели, отличались завидной сохранностью, штукатурка если и повыкрошилась кое-где, то незаметно для постороннего наблюдателя. К тому же хозяевам вполне можно было не выходить в залы и галереи, а ограничиться небольшим помещением, не так давно оборудованным под туалетную комнату. Вода поступала по трубам лишь холодная, зато рядом стояла небольшая печь, которая легко протапливалась обломками мебели. Ванна была из белой алебастровой глины, купальные простыни, полотенца и губки в виде рукавицы - из ягнячьей шерсти, в зависимости от цели восхитительно нежной или плотной. Для утренних омовений, когда мало времени или неохота нежиться в изобилии парной воды, служила низкая раковина в полу, огороженная, чтобы не летели брызги, слюдяным экраном почти в рост человека. Прохладная влага лилась в неё с потолка и обращалась в подобие той радужной пыли, что стоит над водопадом.
Сменная одежда и наряды, пригодные для любого сезона, ждали своего часа в шкафах, встроенных в нишу. Их было немного, зато наилучшего качества.
И, разумеется, низкое ложе с набитыми отборной волной тюфяками и подушками, накрытое, по сезону, атласным покрывалом или волчьими шкурами, хранило от промозглости внешнего мира ничуть не хуже старинных чудищ под балдахином.
- Любопытно всё-таки, где обретаются наши суженые, - сказал Сентемир, беря с инкрустированного столика чашу с ароматной грибной похлёбкой. - Можно пари держать, что до поварни в дальнем конце коридора они пока не добрались: как вышибли дверь, так и застряли в оружейной.
- А что дашь в заклад? Не проиграй смотри, - отозвался Арминаль, пощипывая кисть вяленого изюма. - Почём ты знаешь, что такие примерные юницы не пошли по линии меньшего сопротивления, а начали с прямого разбоя?
- Это твоя-то невеста примерного поведения? Не смеши, - Сентемир отхлебнул из посуды, чуть поморщился: горячо. - Моряна она и есть моряна, хоть вся, хоть в малой доле. Вот моя зато…
- Не хвастай. Меня любезно предупредили, что Барба от монаха и пришлой рутенской ведьмы, как будущий антагонист Пророка Езу, - усмехнулся Арминаль. - Олли хотя бы честна и прямодушна. Вот что скажи, если ты такой умный: старине Торквесу удалось нагрузить их своей повестушкой или они отступили в беспорядке и с визгом?
- Такие отступят. Тем более что я заманил его в самый красивый футляр изо всех возможных. Чтобы пришельцу на такой не польститься, это я не знаю, кем и быть надо.
- Женщиной, - с лукавством проговорил Армин. - Из тех, кому лишь бы в самую большую суповую кастрюлю влезть и ещё крышкой прикрыться.
- Там тоже свои презенты имеются, - отозвался Сентемир. - Я лично проследил. Ну, если первое у нас получилось, девы хотя бы призадумаются, стоит ли лезть на запретную территорию. То бишь к нам.
- Угу. И мы к ним тоже ни ногой. Сента, как по-твоему, что там за приданое? Драгоценные металлы у нас, варваров, меньше в ходу, чем холсты, пенька, баранья волна, зерно и убоина. Предки и вообще брали оброк тёсаным камнем.
- Вот что хотел бы я знать более всего, - ответил его собеседник. - Кто возьмёт оброк сейчас - мы или с нас самих?
Обучение строптивых
- Барб, может быть, мы всё-таки уже хотим есть? - спросила Олавирхо. - Чтобы в пытошной камере было чем отвечать на вызов, помимо жёлчи.
- Кое-какой съестной припас имеется в тюках, которые грузят, - задумчиво ответила сестра. - Но пока никто не докладывал нам о завершении работ, а выходить из стен на воздух просто так неинтересно. Давай-ка оставим мирные воинские радости и отыщем поварню.
Обе с завидным стоицизмом миновали тройной зал оружейной, правда, почти незаметно для себя вооружившись парой джамбий - широких крючковатых кинжалов, годных под обе руки.
Кухня обнаружилась после того, как девушки прошли весь замкнутый кольцом коридор. Она тематически и весьма гармонично примыкала к оружейной палате и содержала уйму шлемоблещущих котлов, кастрюль и уполовников с шумовками. Каждый разделочный нож стоил флибустьерского тесака, двузубые вилки и рашперы для жарки мяса могли удержать на себе немалых размеров тушку. Дверца печи размером с котёл паровоза была гостеприимно приоткрыта, поленья торчали из неё, как нечищеные зубы великана-людоеда. В открытом зеве мраморного дракона неторопливо поворачивался гибрид каминной решётки и вертела.
- Ничего себе, - прошелестела Олли с неожиданной для себя робостью. - Это на кого же здесь охотились былые владельцы?
- Почему бывшие? - Барбара пожала плечами. - Диковидная штуковина в камине неплохо промаслилась. Паутина уже после в жир влипла.
- Непохоже на наших ребятишек, - ответила старшенькая. - Эти разве что у самих себя овечек воруют.
- А волки?
- Ну, разве что с большой голодухи. Убьют такого по крестьянской просьбе, освежуют и сразу в обжарку.
- У нас вообще медведь не кровати. Молью траченный.
По ходу беседы Барба вертела головой по сторонам - принюхивалась.
- Любопытно, - сказала наконец. - В арсенале ничем особым не пахло, кроме чуточку ржавого и кислого железа, а фантом оказался. И вот теперь, как к нему привыкла, и здесь чем-то похожим наносит. Мышиным горохом, словно в библиотеке? Старыми пергаменами?
- Наверное, посуду плохо мыли, - Олавирхо с подозрением заглянула в хилый комод и, не обнаружив там ничего, кроме грязноватой ветоши. - Барб, они нас что - голодом выморить пытаются?
- Почему? Сыр, хлеб и вино почётным узницам вроде положены. Другое дело, кто будет нас и дальше тайком кормить.
- Ми-ы, - гулко донеслось откуда-то из лужёной утробы.
Девушки переглянулись.
- В сказке про Королевство Трёх Толстяков такая же точно громадина вела в потайной ход, - негромко сказала Олли, указывая на самую большую кастрюлю или котёл - в пол человеческих роста.
- Ведущий к зоосаду, то же политическая тюрьма, - добавила Барба. - Ты ведь сильная? Ну-ка подними!
Олавирхо в один прыжок оказалась на плите и сдёрнула вниз тяжеленную крышку.
- С самой посудой не вышло, замурована… - попыталась объяснить, дёргая за ручки, но тут в воздух со свистом прянул рой летучих мышей, закружился под сводами, виртуозно огибая углы и выступы, и расселся скопищем смоляных сталагмитов.
Когда девушки устали следить за истечением живого дыма или тумана и опустили взгляды, на краю котла сидело нечто. Или некто.
Карлик со сморщенным смуглым личиком: вместо глаз огромные бельма с точкой посредине, вместо носа пятак, плащ, весь в лохмотьях, кроет туловище, остроносые сапоги с чёрными лакированными когтями - ноги. По четыре долгих пальца на каждой из скрещенных на груди рук.
- Ничего себе мышка, - протянула Олли. - Летучая… Летейская. Ты говорящий?
Существо гнусно захихикало.
- Клянусь, вот он эхо и передразнивал, - кивнула Барбара. - Теперь понятно откуда наносило… лицом без определённого места жительства. Говорить по-людски умеешь?
Существо закатилось ещё пуще.
- Барба, а оно мясное? - спросила Олли, вытаскивая из-за пояса джамбию и поигрывая хищно изогнутым клинком. - Не думаю, что очень, жестковато от старости, но вот его подданные - пожалуй. Другой снеди ведь всё равно не предвидится. Если соорудить сачок из вон той рыболовной верши и подстерегать все входы-выходы из родной кастрюли…
- Мы невкушные, - ответил карлик. - И вы не знаете, как наш шервировать. В шмышле приготовить.
- Ничего, с обыкновенными mus domestica как ни на то справлялись, - сурово ответила Барба. - На папы-Раудиных уроках по стратегии и тактике экстремального выживания. Травы там, коренья, лягушки, иной подножный корм, оборотная вода, рытьё пещер, противочумные одеяла из сурчиных шкурок…
- Шурчиных шкурок? Он же шами шумные.
- У тебя дикция неважная, - сердобольно заметали Олли. - Наверное, клыки во рту мешают? В смысле ранят.
- Вы жалеете? Меня? - вдруг спросил карлик вполне серьёзно. - Даже если издеваетесь, всё равно. Вы, наверное, сильные, раз так умеете.
- Или просто не понимаем, что опасно, а что нет, - вздохнула Барба. - Опыта не хватает. Ты и впрямь можешь нас покусать досмерти? Кровь выточить из вен и прочее?
- Не могу, - удручённо ответил карлик. - Я ведь только бывший человек - ни прибавить, ни убавить. Хотя скорее убавить. Даже клыки легче втянуть внутрь, чем выпустить наружу, изо рта. Дело в том, что рядом с моим подземным убежищем стало слишком шумно и чересчур бодро. И когда мне предложили переждать в плите с частью моего народа…
- Довольно, не продолжай, - Олли решительно вклинилась в паузу. - Что до шума - я надеюсь, он прекратится, наконец. Удивительно, что эти прислужники нечистого делают там с нашим приданым. Красть, во всяком случае, им наверняка будет скучновато.
- Позвольте поинтересоваться, а что там такое? - спросило потустороннее создание с весьма живой интонацией.
- Поинтересоваться-то можно, да большого проку с того не будет, - ответила Барба. - Небольшую часть его составляют женская одежда, столовое и постельное бельё, простые, как мы привыкли…
- О! Знатные девицы из хорошего дома - и привыкли к простоте? Это ново! - обрадовался человечек и даже потёр руки. При этом стало ясно, что когти на самом деле - сильно отросшие и перекрученные спиралью ногти. Обыкновенные.
- Ты, верно, был человеком, до того как стать… - начала Барба.
- Хозяином летучих мышей? Разумеется, - ответил он. - И это вовсе не такая забавная история, как вам может показаться. Хотите послушать? Уверяю вас, терпение ваше будет вознаграждено сторицей: пока мы находимся тут, мои приятели добудут вам какую-никакую пищу, не требующую готовки.
- Отчего же нет, - ответили сёстры почти хором.
- Тогда навострите уши, распушите перья, откройте глаза пошире и не вертите головами, мои совушки…
Давным-давно не было здесь никаких башен и никаких стен, только холм высился, подобно острову, посреди плавного течения Игрицы. Река здесь раздваивалась и огибала вершину словно обручальным кольцом - с того и звался холм Обручальным. Склоны поросли густым лесом, основание было широким, а самая вершина в своей наготе походила на острый отломок кости. Граница двух маркизатов, Октомбер и Шарменуаз, проходила по реке, сам же холм был ничейным. Владельцы - и один, и другой - зарились на сие место, желая возвести на нём пограничную крепостцу, но не хватало обоим ни воинов для захвата, ни золота для того, чтобы свести лес, наломать и привезти камень для башенных стен.
Сами маркизы с семьями жили не так далеко от берега, всяк по свою сторону весёлой воды. И были у них младшие дочери, почти ровесницы: как и принято в нашей земле, светловолосые и сероглазые, крепкие станом и отважные духом. Никогда эти девушки не видели друг друга, ибо враждовали их отцы. И разделяла обеих широкая вода.
Но вот однажды вышла на прибрежный песок девица Айелет из рода Шармени, чтобы выстирать и высушить на себе нижнюю сорочку, благо не было никого на берегу в такой ранний час. И видит - наклоняется над водой такая же юная красавица и тоже нагнулась над чистой водой, и так же, как и перед Айелет, плещется и мерцает перед ней отражение.
Выпрямились обе и глянули друг другу в очи - а зрение обеих было по причине юности таким острым, что разглядели они друг в друге всё до последней чёрточки.
- Кто ты? - спросила Айелет. - Не верю я своим глазам: будто поставили на самом стрежне зеркало от воды до самого неба.
И произнесла такие строки:
- Словно одно чрево выносило нас,
Словно облекла скорлупа одна,
Словно мы лежали, сплетясь накрепко:
Птенцы одного яйца, ядра одного ореха.
- Зовут меня Исанжель из рода Октомбри, - отозвалась другая девица, и слова сии перенеслись на другой берег так легко, будто у них были крылья. - Не верю я своим глазам: где у меня родинка на правой щеке - у другой девицы на левой. Где серебряный перстенёк на пальце левой руки - у неё на правой в точности такой же: с мужской синей бирюзой, алыми девичьими корольками. Так же в точности спускается золотой локон на её белую щёку, а на щеках играет алый румянец и смеются ямочки. Так же крепки её груди, не знавшие в себе молока, и строен нагой стан.
И произнесла стихи:
- Верно, были у наших матерей мужья-близнецы,
Верно, на одно лицо и статью одинаковы,
Верно, спутали их милые родительницы,
Как всех четверых вокруг клинка оборачивали.
А был тогда древний обычай: если молодая пара желала сойтись не по сговору, не по желанию родителей, а по своей вольной воле, то отыскивали они присяжного мастера тяжёлого клинка и над вынутым из ножен мечом произносили слова клятвы. Считалось это порицаемым, но также и законным, ибо по нагой остроте проходит граница меж смертью и жизнью.
- И наши стихи будто один арфист сочинил и положил на мелодию, - ответила Айелет. - Я зовусь Айелет да Шармени, и делит нас надвое не крепкое серебряное зеркало, не острый стальной меч, а тихая речная вода.
В те давние времена Игрица и впрямь текла по равнине и бесилась только в ледоход, разламывая пополам льдины, разливаясь озером и подтачивая берега.
- Отчего тогда тебе, Айелет, не переплыть через воду? - ответила Исанжель. - Или ты хочешь подождать, пока я сама такое сделаю?
Бросилась Айелет в реку как была и легко достигла другого берега - в те давние времена оба они были невысокие.
Взялись девушки за руки и поцеловались, а потом улеглись в зарослях чернотала и стали учтиво да прилично беседовать.
На следующий день сделала такое Исанжель, и укрыли их обеих поникший тростник и свисающая с кручи трава.
Мало кому из родни и тем более слуг приходило на ум учинять семейный досмотр. И оттого длилось счастье девушек всю весну и всё лето. Однако встречались они лишь при ярком свете солнца и никогда - при тусклом свете луны.
- Если бы тебе стать прекрасным юношей, пожалуй, не было бы нужды нам ото всех таиться, - сказала как-то Айелет подруге.
- Если бы тебе стать прекрасным воином в цвете лет, всё равно не обручили бы нас и не повенчали, - ответила Исанжель своей милой. - Ибо наши отцы вечно в ссоре.
- Что же нам делать? - спросила подругу Айелет.
- То, что уже делаем, - ответила Исанжель с грустью. - Видно, большего не подарит нам судьба.
Весна - время лёгкое, лето - беспечное. Но в середине осени, когда поникли и поредели ивы, пожухла трава и земля сделалась волглой, пришлось обеим укутываться в плащи и укрываться от заморозков попеременно в широкой яме от корней упавшей сосны или в узкой норе под обрывом. Тогда увидел их ласки главный смотритель дома Шармени и доложил хозяину.
- Ведал я, с кем милуется моя родная кровь, надеялся, что примирит это наши семейства, но не подозревал, что так далеко зашло дело у обеих, - сказал тот в гневе и ещё прибавил:
- Вот если бы уже стояла на верху холма замковая башня, заточил бы я туда мою блудную дочь и не тревожился более ни о чём.
Когда же переплыла Исанжель через реку с узлом своих одежд на голове - ибо то была её очередь искать брода - и стала обтираться и кутаться, увидел её один из пастухов отца. Он давно уже чуял неладное, а тут ещё Айелет смотрела со своей стороны на подругу, улыбалась и махала рукой.
И вот рассказал пастух о виденном управителю дома Октомбри, а тот - отцу Исанжель Рассвирепел тогда сеньор Октомбри и промолвил:
- Родные стены не могут удержать их от непотребства, которое творят.
И пожелал вслух:
- Вот если бы уже стояла на верху холма замковая башня, запер бы я туда мою презренную дочь и оставил на произвол судьбы.
Сами девицы не подозревали о том, что их кто-то видел. Но когда в очередной раз увиделись на берегу сеньората Октомбри, сказала Айелет:
- Снег в воздухе, изморозь на земле, остуда в сердце. Ибо всему своё время и место под солнцем: зимой спать, весной ликовать, летом растить урожай, в начале осени его собирать, поздней осенью грустить. Расстанемся же для грусти и памяти, ибо урожай нашей любви уже поспел и собран в житницы.
И ответила Исанжель:
- Печально всё это. Одно остаётся нам в утешение: что ходили мы прямой дорогой дня и никогда не соблазнялись кривыми тропами ночи. Оттого надеюсь я на новую, лучшую весну.
- Я тоже надеюсь, - вздохнула Айелет и даже немного поплакала.
А пока обменивались девушки на прощанье любезными словами, в глубочайшей тайне спустился сеньор Шармени в погреб своего дома, зажёг чёрную полуночную свечу посреди мелового восьмигранника, окропил алой влагой, что выцедил из пальца, и воззвал к Хозяину Сов:
- И словом, и мыслью моей заклинаю -
Приди на мой зов ты, кто изгнан из рая.
И плоть, и всю кровь, и что хочешь возьми,
Чтоб дом мой над всеми вознёсся людьми.
До самых сводов полыхнула свеча, и посреди пламени встал, упираясь в своды, Ночной Властелин. Фосфорным лунным серебром горел в полутьме его лик, тусклым серебром падающих комет - двойной ряд галунов поперёк груди, похожий на рёбра скелета. Мантия соткана будто из чёрного смерча, кудри сплетены из клубящихся змей.