- Барб, не делай! - крикнула Олли.
- Это не он, - хладнокровно ответила сестра. - То есть он в самом деле старый сеньор Октомбри, но находится в чужом замке не по праву. Его тут не было во время более поздней истории, которую рассказал нам Торквес. А позже именно от него входы на мост заплели.
И она резко потянула за вторую часть оков, словно за кисть звонка, которым вызывают служанку, поднявшись при этом на цыпочки.
Незримый двойной смерч прихлынул в комнату и закрутился по полу, прижимая обеих девушек к стенам.
- Бросить в него джамбией или как, - пробормотала Олли, плюясь мраморной крошкой.
- Погоди, не лезь, - ответила сестра, - сами справятся.
В самом деле, минуты через две чудище улеглось наземь и утихло.
- Вот теперь можно и поговорить, - сказал некто с басовито-уверенной интонацией. - Убрался восвояси. А то завёл манеру подстерегать: гостей с моста слизывать пенной струёй и в реке топить. Правда, молодых хозяев кое-как слушается.
- То есть вы не думаете, что это прямая подстава, незнакомец? - спросила Олли.
- Сестра имеет в виду такую шуточку наших женихов, - пояснила Барба. - Просто лексический запас у неё своеобычный. Да, мы зовёмся Олавирхо и Барбари.
- И я вовсе не чужак и незнакомец какой-то, но гость, - пояснил невидимка. - Навещал однажды в Вестфольде Акселевых детишек, решил после чуток развеяться - и застрял. Места здесь дикие, скудные, для потомственного горожанина непривычные - но больно хороши.
- Какого Акселя? Не нашего побочного предка? - спросила Олавирхо.
- Похоже, что его, - ответил призрак. - Вернусь на Поля - спрошу о таких хорошеньких потомицах: откуда взял и с какого боку они припёка. Да, имя моё, любезные сэньи, - мэс Лебонай из Марсалии. Городок такой есть на готийском побережье, что нынче отошёл моим любимым морянцам.
- А мы вроде королевские приемыши, - объяснила Барбара. - Не более того.
- И не менее, - влезла со своим Олавирхо. - Я, кстати, наполовину ба-нэсхин, по отцу. Ну, вообще-то моя Орихалхо скорее вторая мама.
- О, тогда моя история - для вас, - обрадовался Лебонай. - С крепостью она никаким боком не связана, но вдруг пригодится. В познавательных целях, потому как про Морской Народ. Будете слушать?
- Да почему же нет, - ответила Барба. - Тем более ты нас из беды выручил.
- Тогда слушайте!
Звали моего героя примерно так: Кхоломбхи. То есть, в зависимости от обстоятельств, Коломба или Колумбан. То есть крестили. То есть - в честь легендарного монаха-миссионера из земли Эйрин. Нет, снова вру. Звать его в городе не звали вообще никак - просто кричали при большой нужде "Эй" или "Нэсси". То есть "существо с моря", морянин, в отличие от землянца, вертдомца, человека родом с твёрдой суши. У вас, наверху, ведь до сих пор так говорят?
Когда древние ирландские отшельники прошли сквозь Радужный Ореол, они прежде всего увидели множество малых островков, а на самих островках по неистребимой привычке приобщили местное население к своему нохрийскому богу. При этом они едва распознали в жителях взрослых особей, с неким усилием сочли их за людей, а по поводу того, чтобы определить, где мужчина, а где женщина, доверились самим морянам. Даже венчали прелестных и юных (по определению) ба-инхсани с матросами, порядком изголодавшимися по женскому лону, и растолковывали обеим сторонам, что судьба жены с вот этих самых пор - плодить супругу детей и следовать за ним неотступно. Соблюдение первой заповеди породило череду ребятишек, которые выглядели натуральными землянцами: гордость своих отцов, однако! Соблюдение второй - то, что наша Марсалия оказалась переполнена брошенными женщинами странного облика: смуглыми, черноволосыми и пухлогубыми, ростом по плечо готийской девочке-подростку (переростку, ха) и в точности такой же стати. Как в эту компанию затесались мужчины, одному пророку Езу Ха-Нохри известно.
Марсалия - готийский морской порт не из последних, полный малых и больших судов, стоящих на рейде, пирсе и у гнилого причала, и такая же полная жопа. Насильственно разведённым обезьянкам, которые из рук вон плохо изъяснялись на местном диалекте и не были обучены ничему толковому, оставался лишь один путь: в грузчики. Дома терпимости такими уродками брезговали: ни груди, ни бёдер и вдобавок нос что лепешка или (напротив) ястребиный коготь. Хотя воинские школы… Я имею в виду - не армейские, скорее такие, откуда берут танцевать на похоронах с нагим железом в кулаке…
После армии и флота я начал карьеру именно в одном из бойцовых клубов, иначе "аквариумов". Потом следовали неизбежные ступени: охранник и учитель салажат, вышибала в высокопробном борделе, доверенное лицо мадам бандерши. Поднабравшись опыта и звонкой монеты, я сам купил помещение с лицензией. Чуть захиревшее.
И поймал сразу всех возможных зайцев.
Наряду с традицией моя знакомая мадам оказывала услуги определённого вида. Для тех, кто хотел научиться властвовать собой и своей половиной или, напротив, скучал по домашним и флотским порядкам с мордобитием, рукоприкладством и линьками. В том самом роде, вы понимаете. Но услужали её девицы робко и не вполне умело.
А не вышедшие рылом морянки и моряне были благодарной почвой для моего экск… эксперимента.
Дело в том, что у ба-нэсхин чувствительность к боли немного ниже, а выносливость - куда как выше человеческой. Теперь-то все об этом знают. Также у них гибкий душевный склад, спокойный темперамент, беззащитный облик, а в придачу тем из них, кого я навербовал, довелось хлебнуть горячего полной ложкой. Так что и мысли у них не возникало фордыбачиться.
Цену за их услуги я назначил по поговорке: "Заплатишь побольше - проймёт поглубже", Во-первых, привлекает внимание. Во-вторых, отсеивает нежелательную клиентуру. В-третьих - есть на что нанять охранцов и подмазать городские власти. Третье соображение оказалось, кстати, самым недолговечным. Всё и так стало нашим… ну. почти.
Итак, девушки в основном прощупывали любопытных, юноши - сторожили и обучались тонкостям сего дела у отставников, в том числе меня самого. Публика сразу возникла чистая: кто ощущал себя достаточно сильным, чтобы открыто потакать своим прихотям, кто - слишком слабым и избалованным, чтобы устоять перед риском и соблазном, а кто завернул якобы во имя проверки. Впрочем, последние, то есть члены Совета Знатнейших и маэстрата, состоящего из купцов, готовы были и чёртову куму приветить, лишь бы город не слишком напоминал Содом. Или, что то же, достославную столицу родимой Готии, Лутению - особенно в последние времена, весьма и весьма интересные.
Постепенно вкусы клиентов определились, полюбовные связи установились - с обеих сторон народу было немного, однако деньги текли плодоносным потоком, и я уже подумывал, не освежить ли прежние контакты ради поиска иных медоносных пчёлок и пастбищ. Новые контакты - с шорниками, кузнецами и одним замечательным столяром-краснодеревщиком - я уже наладил.
У нас были надлежащим образом оформлены четыре больших зала и десятка три крошечных двойных спаленок для персонала. Большинство благородных посетителей требует интима один на один, но кое-кто смущается проносить кнуты, цепи, ошейники и прочий собачий антураж туда, где шёлковые обои в розочку и скондские ковры с медальонами. Простор ему подавай и соответственные декорации. Насчёт обоев - это фигура речи, обстановка у моих тружениц строгая, хотя недешёвая и легко пачкается.
В общем, всё было на мази - то бишь смазано, подмазано и поставлено на резвые колёса.
Посреди наступающих и отступающих проблем я держался скромно и с уверенным достоинством: педель в аристократическом учебном заведении.
И вот именно тогда мне нанёс визит сам молодой Марсальский Господин.
С неким опозданием замечу, что власть в городе была о трёх головах. Первое - своего рода парламент, в свою очередь состоящий из двух палат. О нём уже было. Второе - некий пришлец в чине маркиза или графа. Его можно было бы и не считать, только вот назначал его король, а держала на привязи Супрема. В центральных землях этим монашкам уже начали переламывать хребет по причине Великой Готийской Заварухи, сиречь революции. Однако последний король ещё не был удавлен на кишке последнего попа, его королева не сложила под меч очаровательную головку, а простые граждане считали, что в такой помойной клоаке, как Марсалия, навести и сохранить порядок могут лишь оборотни - ищейки в чёрной сутане, которую легко поменять на мирскую одежду.
Ну да, тот же род зверя, что и моряне. В некоем смысле.
А третьей головой был Старый Господин города. Мейстер Годомер.
Исполнитель суровых приговоров. Городской палач.
И не думайте, что от него так уж нос воротили. Маэстратцы вынуждены были перед ним стелиться, прямо-таки лебезить: верная рука на эфесе меча - дело редкое, а нужда в ней никогда не перестаёт. Неровён час такой ценный специалист уйдёт в места, где лучше платят. К подножию лутенской Старой Брюзги, например. (Говорили, у тамошних заплечных мейстеров уже руки отваливаются - за шнурок дёргать. Или по старинке винты на гарроте закручивать.) По традиции, городские господа были мастаками в деле целительства: приходилось досконально изучать телесный строй и склад, причём, что ценно, благодаря обильному вскрытию мертвецов. Также - чтобы не простаивали без дела - им дали на откуп местные бани и отхожие места, отчего сад вокруг "Вольного Дома", обиталища палачей вне городских стен, было не стыдно показать любому герцогу, а члены господской семьи благоухали крепким лавандовым и гвоздичным мылом собственного производства. Я имею в виду растительное и животное сырьё, а не конечный продукт.
А ещё палачи в рамках традиции блюли в лупанарах тишь, гладь и благодать. Чуточку пробовали на зуб доброкачественность предлагаемого товара, в частном порядке меняли здешнее шило на своё мыло - ну, как всегда.
Так вот, расположилось любимое чадо старины Годи в кресле напротив меня и доложилось по существу.
Парню уже скоро двадцать лет, действует при папаше и его именем успешно, однако работать самостоятельно не дают. Не позволяют вступить в гильдию и сдать шедевр. Считают незрелым, хотя в полную силу вошёл, как и положено людям его склада, лет в шестнадцать.
- И отчего так, мейст Фальбер?
(На самом деле он Фальберг, на вестфольдский манер, но тут же у нас Готия.)
Оказывается, не умеет соблюсти меру. Слишком ненавидит преступников и жалеет тех, кто невинен. Не владеет собой в должной мере. Переступает за грань и в результате причиняет лишние муки и тем, и этим.
- Невинным-то отчего? И откуда они вообще у вас берутся?
- Утверждение свидетелей, мэс Лебонай. Их обвинения следует проверить и запечатать силой, но прилагать вдвое, а то и втрое меньшие старания, чем если бы они сами преступили. В попытке облегчить дело у меня зачастую срывается рука. А если меня не примут старшие - семья, того и гляди, потеряет город.
Беру назад слова о незаменимости мастера такой квалификации. Нет, они правильные, но после смерти отца Высокие и маэстрат не обязательно ищут среди сыновей. Чаще назначают свободные выборы.
- И как ты, сынок своего отца, собираешься выходить из положения с нашей помощью?
Он пояснил. Ему требуется некий нейтрал для оттачивания мастерства. Не виновный, не откровенный ангелок - разве что в рамках игры, в которой самому Фальберу, впрочем, неохота принимать участие. Не придающий особого значения внешним, так сказать, воздействиям и обстоятельствам. Терпеливый и обладающий развитой волей. Готовый не только подчиняться, но в какой-то мере и властвовать. Мои моряне именно таковы.
- Твои определения меня удивляют, мейст, - ответил я. (На самом деле - лишь тем, как хорошо он понял моих подопечных. Хоть и не до самого конца.) - Моих деток используют для игры в господина и раба, наказание и подчинение, но никто не желает от них большего.
- Разве, мэс Лебонай? Батюшка любит говорить, что ты тёртый калач и поймать тебя врасплох почти невозможно. В смысле всё изо всего сумеешь сотворить.
В общем, он мне польстил, а нравился ещё и до того: Годи брал его на время своих инспекторских посиделок, но в запечатанном виде, если вы понимаете. Никаких угощений, тем более экзотическими блюдами.
- Что заказ тебе обойдётся в кругленькую сумму, ты догадываешься? - ответил я. - Не считая того, чем захочешь отдарить лично её или её.
- Нормально. По словам горожан, в "Вольном Доме" все оконные решётки из чистого золота.
Ага, он явно умён, если умеет так играть словами.
- И что наносить вред живому товару ни в коем разе не полагается, ведь тоже тебе сказали? За каждую царапину платишь особо, за лишний день, проведенный в постели или лазарете, тоже, а уж если крупно нагадишь…
Чем можно ему пригрозить в последнем случае, я не знал и оттого сделал выразительную паузу.
- Я довольно искусен, - ответил Фаль. Подчеркнув "довольно" усилением голоса.
Также я оговорил себе право наблюдать за парой явно - это попервоначалу - и тайно, через глазок. Обосновав тем, что дело весьма непонятное, своих питомцев я обязан пасти и блюсти, а что до морального ущерба - так я лет десять как сухой стручок и никакой прибыли от подглядывания иметь не буду.
- Не беда, я привык стоять на высоком помосте, - сказал он кратко. - Лишние глаза не смутят.
Тогда я ответил, что так тому и быть, но предложить в единоличное владение могу лишь Кола. Все остальные имеют постоянного покровителя и к тому же немало заняты отдельными приработками. Кола пользуется успехом, но сам не предпочитает никого, и близких обратно-поступательных отношений у него ни с кем так и не завязалось.
- Я могу посмотреть, прежде чем дать ответ? - сказал мой собеседник.
- Да ради всех святых.
Мы ещё немного поспорили, следует ли закрыть ему физиономию полумаской: палачи, вопреки досужей болтовне, прибегают к такому ходу редко и в порядке устрашения, не тайны. А знать, с кем имеет дело, ба-инхсани или там ба-инхсану не обязательно. Хотя доподлинно узнают, хитрецы. Но с другой стороны Фаль, хоть и поневоле знаменит, - не из тех, на ком глаз останавливается.
Потом я выбрался из своей норы, подозвал одного из стражей и спросил:
- Кола где обретается? У себя или в оцеплении стоит? В оцеплении? Тогда зови немедля.
Ждать нам почти не пришлось.
Что меня удивило - Фаль, нимало не думая, поднялся с места навстречу морянину. И стал лицом к лицу, как с равным.
И курьёзное же они представляли зрелище!
Землянец - коренастый, косая сажень в плечах и выше своего народа на голову: профессиональный отбор сказался. Кожа дублёная, волос белобрысый, черты лица хоть топором гладь. Морянин ему и до груди не достанет, даже если как следует распрямится. Гладкая кожа что варенный в меду финик, брови вразлёт, в карих глазах - рыжее золото, косы, на отличку от прочих, не глухо смоляные, а словно огонь в них чуток затесался и играет. Сам бос и одет привычно: холщовая рубаха до полу и ожерелье в две нити.
- Вот пришёл и домогается одного тебя, - говорю. Полуправда, полуложь, но с дороги не свернёшь.
И спрашиваю с ходу:
- Пойдёшь с ним сейчас, Коль?
- Свободен. Да, - отвечает морянин. - Ко мне или в зал?
Тут я распорядился, чтобы в зал и меня с собой прихватили. Что в самом главном, где ещё лиловые шторы на окнах и вращающийся пентакль на полу, не занято, я знал с утра. Расписание у нас чёткое, тем и живы. Оргии по обмену опытом - одна сторона, тайные свидания - совсем другая.
В общем, прибыли на место. Я повертел в скважине аршинным ключом, распахнул дверь настежь и мягко затолкал туда Колу. Потом вошёл сам в качестве старшего, но в проходе пустил вперёд Фаля. Субординация субординацией, только закладывать на щеколду - это моё личное.
- Мейст изволит сам меня раздеть? - тотчас спросил Кола и указал на свои бусы.
Любопытно, что "мейст" не зыркал ни на него, ни на стены, где висел всякий причудливый инструментарий. По поводу которого мы со стариной Годи немало копий скрестили, пока договорились, что дельно, а что сущая показуха. Нет, Фаль с лёгким пренебрежением обежал глазами все эти плёточки, трости, прутья, хомуты, кожаные и стальные наручи, развешанные по всем стенкам, ухмыльнулся на большой крест святого Андре со свисающими вниз ремешками, что был приткнут к стене, и только потом ответил:
- Не так сразу. Пацерки сам снимешь. Не торопясь. Нагнись, опусти наземь - вот так. Толкни ногой в мою сторону. Да не бойся, пихай сильнее, я в высоких сапогах.
Кола еле заметно ухмыльнулся. Вся хитрость была в названии - слово "пацерки" можно услышать, только если потрёшься как следует среди морян и, натурально, узнаешь по себе, что это такое. В таких бусах, даже если они не показывают возраста, случается от одной до десяти и даже более низок: основа, ссученная из конского волоса, серебряные шарики, осколки натуральных самоцветов, остро заточенные раковины. Оружие, которое можно использовать как лассо, пращу, хлыст или для подсечки. Причём удушить этим самого владельца непросто: к достоинствам морян относятся на диво сильные мускулы шеи и умение надолго задерживать дыхание. Ловцы жемчуга и собиратели кораллов.
Сам Фальбер не нагибался за бусами, а сразу подошёл к их владельцу:
- Подними руки. Ты нарочно стал под этим павуком?
Павук, или паук - охранительная конструкция из буковых колец и тонких жёрдочек типа люстры, которую вешают над обеденным столом или колыбелью. У нас его сделали покрепче обыкновенного и разместили в центре, но не прямо над пятиконечным знаком. Который, между прочим, вовсе и не знак, а типа кровать такая.
Словом, Фаль мягко перехватил кисти рук морянина, вытянул и вправил в кольца. Рассчитал наугад, но верно: люстра самую чуть опустилась, а Кола поднялся на кончики пальцев, словно танцовщик.
- Вот так стой и не шевелись. Жди.
Разорвал парусину на одном плече, потянул за нить. Там есть такая хитрость со строчкой - она петельная и соединяет оба плеча одежды, проходя по спине, где один слой ткани.
Чехол сразу упал наземь, обнажив тонкое смуглое тело. Фальбер вытянул платье из-под ног и отбросил подальше, к бусам.
Зрелище, которое перед ним предстало, должно было хоть слегка удивить: ни одного волоска даже в тайных местах, исчерна-карие соски и такой же пупок величиной с незрелый жёлудь, зато в самом низу живота - нечто, более всего напоминающее тройку орехов, которую кладут в мошну для вящего приращения капитала. Я сам такую отыскал и носил в кармане камзола.
Фаль обвёл ногтем большого пальца вокруг каждого из сосков, прищипнул, спустился книзу, пробормотав: "неладно перевязали, когда рожали в воду, или как", но срамного места почти не коснулся - только ладонью повёл. Коль чуть вздрогнул, словно от мороза.
Потом экзекутор зашёл сзади, закрутил косы хитрым узлом на затылке и крепко надавил ногтем вдоль спинного хребта, от основания шеи до копчика и обратно, слушая, как отзывается напряжённая плоть.
- Прекрасно. Теперь я понял. Живи ещё, ладень.
То есть парень, хлопец.
И отошёл выбрать себе орудие.
- Да найдите себе табурет помягче, мэс Лебонай, - предложил мне по пути. - Я торопиться не стану, если позволите.
Выбирал Фаль долго и придирчиво. Что меня удивило - пробовал на себе, морщась с лёгким презрением. Хлестал с правой руки на левую.