То была узкая, более похожая на полую иглу трубка с широкой воронкой на открытом конце.
- Это ж порядочная-таки боль. Нашего деда знахарь однажды этим пользовал.
- Так то зна-ахарь, - ответил морянин, в точности воспроизводя былую интонацию собеседника. - А то ты сам. Не беда, во мне уже столько лишнего скопилось, что ещё крупица погоды не сделает.
Врачебная процедура заняла гораздо больше времени и усилий, чем ожидалось обоими: один страшился доставить лишние неприятности, другой - показать, что их испытывает.
Наконец, всё стало на место. И тут Фаль обнаружил у себя…
Понятно что. Снова переросшее предмет, стоящий напротив.
- Прости, ребёнок, - пробормотал он, отнимая руку от члена партнёра и перехватывая свой собственный. - Я сейчас.
Но Кола не дал ему отвернуться. Только рассмеялся, перехватил руку - и его мейстер понял, что излиться можно в нарочно подставленную для этого чашу. Живот морянина вздрогнул, втянулся под рёбра ещё больше, и Фальбер почувствовал, что его плоть - крайнюю плоть - семя с жадностью втягивают внутрь и пьют всем телом.
- Что ты делаешь?
- Исцеляюсь, - усмехнулся ба-нэсхин. - Разве ты не знал, что человеческая сперма полезна Народу Соли? Ибо тоже солона.
И почти сразу:
- Теперь ты можешь делать со мной всё, что пожелаешь и придумаешь. Спереди, сзади и со всех сторон. И не будет на нас обоих греха.
На следующий день, с самого раннего утра, Колумбан явился ко мне в логово. Выглядел он, против ожиданий, не очень помятым, но сильно задумчивым. Я понял так, что они с юным мейстером устроили нежное прощание по всей форме.
- Ланиста, - назвал он меня по старинке. - Я беру расчёт. Неустойки за мной не числится, прибыль я вам принёс дай боги каждому из нас.
Второе значение моего старого прозвища, кстати, "палач". В соответствии с той мерой презрения, которая доставалась и тем, и этим. Но я чуть ли не поощрял в своё время эту шуточку.
- И куда же ты направишься, содружник?
- Не знаю пока. К независимым родичам, в другой порт, к примеру, Дивэйн, а то и здесь пока останусь. Если вернусь - назад примете?
Отчего его потянуло в бега, я понимал прекрасно, хоть и не до конца.
- Да нет вопросов, приятель. Возьмём с радостью. Погоди: а жить ты на что собрался?
Тут он как-то неопределённо пояснил, что копил деньги и подарки, сделанные ему родовитыми и богатыми землянцами, а в последнее время Фальбером, а теперь их забирает. Это ведь обеспечивается клубными правилами?
Снова никаких колебаний. Верное и честное решение. Только немного расплывчатое.
Мы ещё малость потолковали, раздавили на двоих бутылочку "Фрайбуржского деликатного". Вещи Фаля он, по его словам, упаковал, то своё добро, что не захотел тащить с собой, оставил на усмотрение девочек, каморку просит передать…ну, неважно кому, у нас многие ночуют у подруги или в пыточно-игровом зале, когда случается особенный наплыв клиентуры. Ну, не ночуют, отдыхают, ночью тоже находится работа, кому как предпочтительней.
А примерно через сутки наш дорогой палач явился за вещами и принёс отвальный подарок. Какой - неважно, я его тогда как следует не рассмотрел.
Тут его и порадовали тем, что голубок упорхнул в неизвестном направлении.
- Как то есть неизвестном? - возмутился он. - Ты же за своих меньших всегда отвечал, мэс Лебонай.
- Когда получалось, - ответил я. - Они люди свободные.
- Но ведь и рабы, - отпарировал он. - А рабы, по-старому, - те же дети. Слабейшие изо всех.
- Эх, дорогой мой, - ответил я, как помню. - Они вышли из моря. Море - это вода. И они словно вода. Подаются на любое прикосновение, принимают такую форму, какую от них захотят. Очень послушны. Это послушание трудно бывает купить, легко заслужить, но обеспечить навсегда невозможно.
- Найдите его мне, - сначала требует, потом просит. - Вы же сумеете. У вас, бордельных, обширные связи.
- Сумел бы, наверное, но ничего хорошего бы из того не вышло, - ответил я.
- Тогда я сам своего добьюсь, - отчеканил он и с гордо поднятой головой удалился.
И ведь и впрямь добился своего. Не так скоро, но куда быстрее, чем мы надеялись. Кола забился в пустующую рыбацкую землянку - крыша из торфа, стены из булыжников, которые притащило с собой наступающее море, и скреплена грязью. Вокруг жили такие же, как он, маргиналы, то бишь обитатели прибрежной полосы. Именами друг друга не интересовались, жили с той скудной добычи, которую можно было собрать на каменистой литорали: хорошая рыба ушла, ба-фархи - вслед за ней, оттого и селение очистилось от прежних обитателей.
Среди новых поселенцев были и моряне - дряхлые, никуда не годные, доживающие последний год жизни или вроде того. Это также порядком смазывало общую картину и затрудняло поиск. Но исполнители суровых приговоров - это не просто гильдия и даже не только огромная семья, напоминающая мангровое дерево-рощу. (Не забывайте их брачных традиций: палачу достаётся в жёны дочь, сестра или вдова другого палача, а мужчина со стороны, который польстился на красотку из этого племени, часто вынужден бывает подключиться к ремеслу.) Это - здесь я употреблю термин, коим воспользовался в разговоре со мной некий чуженин - типичная каморра. То есть общество, крепко спаянное той враждой, которая окружает его словно океаном, и привыкшее отстаивать свои интересы… хм… в несколько агрессивной форме. По счастью, пока укладывающейся в рамки закона.
Это я не совсем об экзекуторах. Что я, бишь, хотел сказать? Да, вот. У таких вот каморр повсюду связи и знакомства, весьма крепкие, что также помогает им выстоять. Кто обладает связями - обладает и знанием. Владеющий же знанием - владеет миром. По крайней мере, Готией.
Фальбер, разумеется, отыскал его. Не скоро, поэтому к моменту обнаружения Коломба оказался сильно беременным. Вынашивание у морян длится только восемь месяцев против обычных девяти, даже если отец - землянец, Основные события происходили поздней весной, а когда Фаль откинул меховой полог, закрывавший дверной проём, даже вода в котелке, что стоял рядом с примитивным очагом, покрылась тонкой плёнкой льда.
Так что думайте сами, судите сами.
Как мне передал один бродяга, который проводил нашего без пяти минут главного мейстера на стоянку троглодитов, морянин сидел, обхватив руками колени. Он очевидно мучался от холода под своими тощими одеялами: даже волосы у корней покрылись изморозью. На пришельца даже не глянул: тот расхаживал вокруг порядком-таки шумно, а слух у ба-нэсхин тонкий.
- Прямо сейчас со мной отправишься или денёк подождать? - спросил Фаль прямо с порога.
- А надо? - ответил Кола вопросом на вопрос.
- У тебя мой сын. Ты ведь не животное…
- Не совсем животное, - с ехидцей вставил его собеседник.
- …не животное, чтобы рожать в стылой норе, да ещё под зиму.
- Как насчет спячки? - снова спросил Коль. - У медведей вот так всё и происходит. Спят - родят, спят - кормят. До самой весны священной.
Тогда палач ввалился в хижину, едва не пропахав макушкой борозду в гнилой потолочной балке. Выдернул дружка из кокона и влепил звучную пощёчину.
- Такой язык ты, надеюсь, понимаешь? Немедленно собирай шмотьё и пошли отсюда. Не хочешь ногами - на руках понесу. Я так велю.
Магическая фраза вроде бы усмирила Коля, и он сказал:
- Хорошо, только выйди и погуляй часок в окрестностях. Не бойся, не зарежусь: я же в тягости, а младенец ни в чём не виноват.
В самом деле: прошло даже чуть меньше времени, когда морянин вышел сам, закутанный в довольно пристойный плащ с капюшоном. В руках он держал наплечный мешок с завязками.
- Вот и отлично. Ты мой раб. Я твой хозяин. Понял? - спросил Фальбер.
Тот кивнул.
Брошенная деревенька находилась примерно в двух фарсангах от Марсалии, так что им хватило спешно нанятой двуколки. Как они не побоялись, что беременного вывернет из кузова, - не знаю. Будущий отец рысил позади на смирном мерине, а вожжи держал тот самый проводник.
Ну конечно, ко мне не обратились, да я бы их и не принял. Зачем?
Обосновались мои бывшие приятели в самом "Вольном Доме". Не на верхнем, "чистом" этаже, а внизу, где по традиции находились баня, камера для, так сказать, передержки и процедурный кабинет. Чем они там занимались - не знаю, вряд ли злоупотребляли физическими нагрузками, а вот половое сношение, как я знал от моих прелестниц, морянам всегда и всеконечно идёт на пользу. Подпитывает того, что внутри. Помогает материнским органам сформироваться в нужную сторону.
Наряжали и выводили Кола в женском и свободном. Уточню - в землянском, вертдомском. Большая Семья не просто богата, у них скапливаются целые залежи редкостей, далеко не всегда конфискованных. Её члены, в особенности старый мейстер Годомер, сначала нехорошо косились на морянина, но потом чадолюбие всё преодолело.
Двое детишек появились на свет в самые морозы, будто и впрямь медвежата в берлоге. Такие же крошечные. Как уж там наш друг справился - не знаю и не хочу даже выяснять. Повитухами вызвались быть две моих девочки - они знали, что мужское дитя появляется из утробы либо через пупок, что при этом развязывается, либо через тот орган, что у птиц называется "клоакой". Дед на радостях вмиг изобрёл малым имена: Лойто и Эрвульф. Кола, как и прилично истинному ба-инхсану, встал с ложа скорби на следующий день и вполне здравым.
Нет, всего-навсего здоровым.
Ба-нэсхин ни в чём не знают меры. Если они вручают свою жизнь и судьбу кому-то другому, то уж до конца и без оглядки. Их не надо принуждать к клятве, не стоит ловить на обмолвках и подбирать подходящие ключевые слова. Они верят в судьбу, прицепленную к шее каждого подобно альбатросу из сказки, так, как немногие землянцы верят в Бога.
Кола вручил свою судьбу палачу.
Нет, последнее вышло не из-за любви и привычки, в том числе и к боли. Сам Кола мне однажды пояснил, что плотские упражнения для морян и без того сопряжены с некоей мукой и им приходится её перемалывать. (На письме получается парадокс.) Вот родят они по сравнении с этим легко и оттого не чувствуют особой тяги именно к своему дитяти. Боль и наслаждение для них расположены ближе, чем для землянца, и как бы не существуют одно без другого.
Примерно через месяц после родов Фаль вывел свою как бы супругу за пределы городских стен. (Фигурально - жизнь их и так пребывала вне всяких и всяческих границ.) Они обещали друг другу навестить дальнюю родню жены - Кола только и расписывал суровую красоту архипелага, острова, поросшие хвойным лесом, подёрнутые хрустким льдом лагуны, коралловые дворцы, созданные морозостойкими полипами (зимой они впадали в род ступора, как лягушки и ящерицы). Ну и, разумеется, жилища на плотах и великолепных ба-фархов в зимней сбруе. Морянин объяснил, что их морские лошадки бывают условно верховые, упряжные и для перевозки грузов: крупномерного плавника или тяжёлых изделий из чугуна. На верховых закрепляют нечто паланкина, но молодёжь покрывает короткие расстояния на спине своих скакунов, разве что подложит нечто вроде попоны. Занятие довольно приятное (на морянский манер), потому что кожа на спине похоже на шагрень - ну, если сказать проще, акулью шкуру с наполовину обточенными зубцами. Оба дружка буквально предвкушали состязание в быстроте: прыжки, курбеты и пируэты, брызги ледяной воды, соль на губах и царапинах, победу. Главное - победу…
Вот только зачем Фаль повелел своему задушевному приятелю нарядиться в длинное платье поверх десятка нижних юбок и накинуть на голову и стан кунье покрывало замужней дамы? По возникшей за время беременности Кола привычке? Гордился союзом и возникшим благодаря ему потомством? Есть такая слабинка у наших мейстеров.
Ибо для через два после их отбытия ко мне наведалась Супрема в количестве трёх персон. Вели они себя достойно и уважительно: понимали, что встреча с ними сама по себе не подарок.
А дальше начались расспросы. Как давно и по какой причине сошлись эти двое. На каких основаниях я полагаю, что Коломба - вовсе не Коломбо (таково женское окончание имени). Сколько лет мы с ним знакомы и из-за чего возникло знакомство. Вписаны ли моряне мужского пола в мою лицензию и прописан ли там весь перечень доставляемых ими услуг. Нет, уверили они меня под конец, меня и не подумают ни в чём обвинять. Более того, мне, даже если я сам так решу, воспрепятствуют свидетельствовать во вред. Только в пользу пары, обвиняемой в смертном грехе. (А это означало, что я никак не попаду в тяжёлые, нежные лапы какого-нибудь внучатного племяша мейстера Годи.)
Наконец, от меня отстали, весьма учтиво предупредив, что выезжать из Марсалии и вести с кем-либо переписку, явную и тайную, мне воспрещено. А то куда хуже придётся.
Но зачем переписываться с загородом, если можно поговорить кое с кем в самой Большой Дырке?
К великой моей печали, самого главного предотвратить не удалось. Оповестить молодожёнов было никак невозможно - под фонарём оказались все мои клиенты вкупе с их домашними. О моих девицах и юношах даже речи не было - по причине сугубой очевидности вопроса. И поэтому как только наши любовники ступили ногой на причал, их тотчас арестовали, повязали и проводили - не в сам город, а снова в "Вольный Дом", где было уже набито под завязку всякого пришлого люда.
Сие положение можно было считать почти льготным. В камерах тепло и сухо, солому меняют регулярно, стража в основном из своих - в большом семействе друг за друга отвечают, всем кагалом ведь не сбежишь. И грудничков тем паче с собой не утащишь.
Собственно, винили во всём одного Кола: его партнёр лишь находился под строгим дознанием. И допрашивали одного Кола - можно сказать, по-семейному. Пытатели - не простые наёмники, присягают городу и маэстрату, а вы как думали? И стряхнуть эту клятву далеко не так просто, как рукавицу. Некоторые из них платятся за неповиновение головой.
Ну, прилагать к морянину землянские методы - что пороть бараний окорок. Да он и не скрывал ничего, что касалось обвинения в мужеложстве. Я, как помню, вгорячах расспрашивал моих собеседников из Супремы: неужели то обстоятельство, что он родил, не послужит к облегчению его участи? На что мне ответили, что да, уже послужило, однако сие касается не раба Колумбануса, а будущего городского господина Фальбера. Коий показал себя поистине заботливым отцом. Вон и кормилицу приискал, как только стало ясно, что его сожитель не способен питать дитя грудью. (Парадокс - но иные морянские мужи могут.) Признано, что мейстер - человек пострадавший от чар и ведовского соблазна, оттого самое большее, что ему грозит, - епитимья, соответствующая прегрешению.
А когда я возмутился замшелым формулировкам, что не имели силы последние лет двадцать, мне намекнули, что дело не в них. Просто голубок замешан в соглядатайстве.
Этим пришлось, в конце концов, удовлетвориться: мне было ни к чему возникать на горизонте таких осведомлённых особ.
Дознание продолжалось недолго: братья куда как резвы на руку, тем, в частности, и славятся.
Не прошло и двух месяцев, как маэстратский суд, действующий по прямой их подсказке, постановил главного содомита покарать огненной смертью. Что, кстати, легко угадывалось заранее. Он же, то бишь суд, указал, что в рамках епитимьи следует поручить исполнение приговора новому городскому мейстеру, что и будет зачтено ему как шедевр. Монахи упросили суд (или суд упросил монахов - не столь важно) предоставить палачу возможность убить своего пациента ещё до того, как пламя коснётся его кожи. (Обычная, кстати, практика, иногда такое сразу прописывают в приговоре, но чаще палач совершает мизерикордию на свой страх и риск.)
Семья во всём поддержала Супрему. Иначе бы ей грозила потеря города, богатства, потомства и кое-что похуже. Деду Годомиру очень кстати напомнили, что близнецы в древности считались исчадием сатаны. Тем более от морского существа. Тем более - от мужчины. И те, кто покрывает…
В общем, вы поняли.
Фальбер поддался таким убедительным и всесторонним аргументам, хотя вряд ли охотно.
Накануне казни смертнику разрешается принимать посетителей. Поэтому девочки купили на рыбном рынке и приготовили кое-что из специфически морянских деликатесов - это на официальном языке называлось "Финальная трапеза приговорённого", а на моём личном - "Последняя в жизни отрава". Я отнёс это к нему в камеру.
Коль выглядел совсем мальчишкой. Изрядно похудел, волосы, совершенно седые, ему обрезали - наверное, чтобы не казался девицей и не вызывал излишних симпатий. Ел принесенную мурцовку он с большим аппетитом и нимало не показался мне угнетённым.
- Тебя не страшит завтрашний день? - отважился я, наконец, спросить.
- Что? А, понял. Повешение было бы куда хуже. И утопление. И наказание стеной. Ты ведь знаешь, содружник: мы можем долго жить, совсем не поглощая воздух. Мне повезло - я вообще жутко везучий.
И ободряюще улыбнулся.
- А Фальбер что говорит?
И тут Кола выдал несообразное. Почти разыграл представление в лицах.
Фаль спросил, как ему действовать: проткнуть шейную жилу или ударить в сердце. Поскольку всё легально, он может подарить другу смерть чистую и безболезненную.
- Не нужно делать ничего такого, - воспротивился Кола. - Ты плохо знаешь Морской Народ. Мы живём на грани, сражаемся на грани, зачинаем себе подобных на грани, на грани же уходим в Вечные Поля. И прошу: не подходи ко мне со спины, я ведь не трус. Зажги оба огня перед моим лицом и стань впереди костра, чтобы мне видеть и знать: ты снова погружаешь меня в пламя и кутаешь в жар. Тогда мне легко будет взлететь.
А ещё Коль попросил о вещи более прозаической: проверить, глубоко ли вкопан столб, и надёжнее закрепить цепи, чтобы ему в беспамятстве не разметать вокруг пылающие брёвна и не попасть ими в толпу. Ибо моряне очень сильны - мало кто подозревает насколько.
На следующее утро его сожгли при большом стечении народа. В Марсалии обожают смотреть на то, как мужеложцы расплачиваются за грех, поэтому Коля нарядили в тончайшее полотно и специально установили поверх сруба: огонь первое что делает, - раздевает. Законом предписывалось вводить обречённого внутрь колодца из брёвен, чтобы только голова и плечи выступали наружу, но тут ритуал был нарушен специально - чтобы, вдобавок, все могли убедиться в кардинальном отличии морской бестии от человека. Господин Фальбер вёл себя безупречно: подмастерьями не пользовался, ковал надёжно, поджигал бестрепетной рукой и держался вблизи от огня даже и тогда, когда явно некому было оттуда на него любоваться. От такого жара глаза даже у ба-нэсхин лопаются и вытекают почти сразу.
А потом толпу разогнали, чтобы палач и его помощники могли убрать на эшафоте: разгрести угли, разбить череп и крупные кости специальными щипцами и… ну, собрать несгоревшие внутренности, они обычно остаются практически невредимыми благодаря своей влажности, в нечто вроде реликвария.
Ларец из цельного малахита, внутри которого спрятана большая серебряная капсула, я видел в "Вольном Доме" не однажды.