Адвокат, видимо, решил, что правильней всего убедить Сурмина в том, что я ненормальная, и сказал, глядя на следователя:
- Ты зря допрашиваешь Анну Федоровну в отсутствие доктора - видишь, как она возбуждается, как бы не сделалось припадка. Алексей Эдуардович предупреждал, что это может быть, если ее волновать…
Разговаривают обо мне так, будто меня тут нет! А эти их бесконечные переглядывания! Достали уже! Значит, я не только сумасшедшая, а еще и припадочная? Хорошо, я им устрою припадок! Какого лешего? Терять мне нечего. Еще бы знать, что доктор имел в виду под припадком - припадки бывают разные… Одно утешало: наверняка ни адвокат, ни следователь тоже не знают, каким должен быть припадок Анны. Я прикинула расстояние от дивана до пола: полметра, может, чуть больше. Ну, и ковер… Так что падать не больно, тем более что я буду сидеть, когда припадок начнется. И я очень удачно издала легкий, но впечатляющий хрип, схватившись за горло. Одновременно я закатила глаза и начала потихоньку сползать с дивана. Вдруг я почувствовала, что перестала контролировать сползание, и попросту неудержимо съезжаю со скользкого дивана. Я очень натурально взмахнула всеми четырьмя конечностями и по-настоящему шмякнулась на ковер, надеясь, что на меня в этот момент смотрели.
- Ну вот, накаркал… Иди за доктором, - губы Сурмина в сантиметре от моего уха. Я почувствовала запах табака - следователь дышал мне в висок. Потом он начал чем-то махать на меня - газетой или листами бумаги со стола. Было ужасно трудно не открыть глаза и вообще удержаться от каких-либо движений. Как глупо… Лежу перед следователем уже, наверное, целую вечность, а доктора и адвоката все нет… Следак перестал обдувать меня. Знать бы, что он делает… Я решила не дожидаться доктора и вернуться к жизни самостоятельно. Попыталась сдавленно застонать - надеюсь, я изобразила именно сдавленный стон, а не мычанье коровы в ожидании дойки. Одновременно со стоном я открыла глаза - и встретила взгляд Сурмина. У следователя оказались серые глаза с длюннющими ресницами, прямо как у барышни. Он тут же отвел взгляд. Ну и дурак… Даже не енот, а бабуин с бакенбардами… Мог бы и проявить хоть какой-нибудь интерес… И все-таки он мне кого-то напоминает… Вблизи - еще больше… Но и на этот раз вспомнить не удалось - явилась долгожданная парочка, и доктор сунул мне под нос мерзко пахнущий флакон. Меня начали поднимать с пола - причем старикан старался подхватить меня под коленки, а адвокат - под мышки. Еще чего… Лягнув доктора, я ограничилась помощью Шпинделя, уцепившись за его шею. Кажется, следак догадался, что припадок был ненастоящий. Ну и бес с ним, со следаком… Доктор заявил, что мне необходим отдых, и на сегодня допрос окончен:
- Деменция прекокс, господа! Деменция прекокс!
Что означает этот прекокс? Я потребовала у доктора объяснений, и он начал нудно рассуждать об утраченной мной способности воспринимать объекты, улавливать их связи и сохранять о них полное воспоминание. Адвокат и следователь опять принялись обмениваться значительными взглядами. У них что - телепатическая связь? Прекокс у меня или не прекокс - не важно. Важно, сочтут ли этот прекокс основанием не посылать меня на каторгу?
8. Я веду разговоры о любви.
Адвокат вызвался проводить меня до спальни - доктор остался в кабинете объяснять Сурмину, что, да, деменция прекокс - это такое состояние, когда не то что дорогу в собственную спальню забудешь, но и мать родную. Уже в дверях я вспомнила, что не попрощалась, и сказала наблюдающим мой уход мужчинам: "Ну, пока…" - чем вызвала новую серию недоуменных переглядываний. Первым очнулся доктор и полез в карман за своим блокнотиком - занести в него мой новый перл.
Жандарм больше не подпирал дверь в мою спальню. Пропустив меня вперед, адвокат шаркнул ножкой и хотел было удалиться, но я попросила его войти.
- Антон Владимирович, вы, по-моему, в этом доме единственный человек, кто чувствует ко мне расположение. Выслушайте меня, ну, пожалуйста…
Адвокат снова сделался пунцовым, как пион, и, не отказываясь со мной побеседовать, тем не менее, отказался сделать это в спальне Анны, что показалось мне странным - раз он знает, где Анна держит перья и карандаши, значит, бывал там. И почему бы не зайти? Он привел меня в комнату с бильярдом, но шли мы не через ванную, а в обход. Мы романтично расположились у камина - я в кресле, а адвокат рядом, на низеньком пуфике. Дрова идиллически потрескивали, едва уловимо тянуло дымком. Мечта! Можно было смотреть на огонь вечно… если бы не необходимость искать убийцу, чтобы спасти свою шкуру. То есть шкуру Анны, конечно…
- Вы только не удивляйтесь тому, что я буду говорить… Поверьте, сегодня утром я перестала быть той Анной, которую вы знали. Сейчас я совсем другой человек. Не понимаю, как это случилось, но я не знаю о себе ничего, не знаю, что происходило со мной до этого утра. Где я? Кто я? Я открыла глаза в незнакомой комнате, помню только, как нашла труп, как потом нашли меня… Но никого из окружающих я не знаю… включая и себя. Расскажите мне об Анне… Что она за человек?
На лице Шпинделя поочередно отражались самые разные чувства - от страха до недоумения, недоверия, подозрения, надежды и отчаяния. А я всегда думала, что адвокатам нужно уметь скрывать свои эмоции…
- Анна Федоровна, действительно, вы ведете себя совершенно иначе, чем прежде, неузнаваемо… Но доктор говорит, это результат потрясения, следствие внезапно развившейся болезни.
- Наплевать на доктора… И нечего так на меня смотреть, я же говорю - я другой человек, возможно, в этом причина моих странных, с вашей точки зрения, поступков. Не обращайте на это внимания. Продолжайте…
Но адвокат если что и продолжал, так только молча ковырять каминными щипцами угольки, предпочитая смотреть на огонь, а не на меня.
- Антон Владимирович! Вы мне не верите. Я это могу понять: ну как же, сумасшедшая, от которой можно всего ожидать, да еще и любовника грохнула… Допустим, это все так, но я имею право знать, что со мной было ДО ТОГО, как я стала сумасшедшей и убийцей? Или мое прошлое хуже, чем мое настоящее?
- Хорошо. Я расскажу…
И вот что я узнала. Мне двадцать четыре года. Я происхожу из старинного дворянского рода Назарьевых. Стараниями моего отца, Федора Михайловича Назарьева, небольшое состояние, доставшееся ему по наследству, было умножено, и после его смерти, случившейся три года назад, остался доходный дом в Петербурге, где в одной из квартир проживаем мы с матерью и сестрой, а также престарелая троюродная тетка Марии Петровны и теткин внук - тот самый очкарик. У маман есть еще небольшое поместье в Пензенской губернии, куда все семейство отбывает с началом весны и где остается до осени. Матушка моя сама справляется со всеми делами, имея помощников: управляющего поместьем и Шпинделя, адвоката и секретаря в одном лице. Он тоже родственник - какой-то мой восьмиюродный братец, результат морганатического брака одной из многочисленных четвероюродных сестер моего отца. Его взяли в дом, когда он осиротел, еще в раннем детстве. У маман, оказывается, долго не было детей, и Антона Назарьевы воспитывали как собственного ребенка. Ему было семь, когда у Марии Петровны родилась я, Анна. Через два года на свет появилась Полина.
Все это было чрезвычайно интересно, но никак не проливало свет на убийство и не добавляло сведений об Анне как о человеке. Поэтому я спросила:
- А этот Стремнов - откуда он взялся? Чего это мне приспичило за него выходить?
- Ваши поступки всегда было трудно объяснить, вы своенравны, - в голосе адвоката послышалась решимость человека, который отважился сделать первый шаг по канату, натянутому над пропастью. - Да, я расскажу, даже если вы потом… В общем, вы меня любили… Вы это говорили, и я надеялся, что это так и есть… Я смел думать, что вы выйдете за меня… Несмотря на то, что Марья Петровна…
Шпиндель замолчал и снова схватил каминные щипцы. Скрипнула дверь, и пока я пыталась понять, какая из дверей открывалась, скрип повторился, и снова стало тихо. Кто-то шпионил… Кто? Антон, занятый углями и своими мыслями, не обратил на скрип никакого внимания.
- Даже Марья Петровна видела мои достоинства: я достаточно известный адвокат, свое состояние я сделал практикой, умею работать, и моя жена и дети ни в чем не нуждались бы… В наш век свободных нравов…
Тут я не удержалась и хмыкнула - о какой свободе можно говорить, если женщину душат корсетом, заставляют носить панталоны с прорехой от пупка до копчика и не дают запивать бисквиты чаем? Да у них Домострой просто! Посмотрел бы он на свободу нравов через сто лет! Покосившись на меня, адвокат продолжал:
- …вы могли позволить себе многое - посещать литературные салоны, брать уроки живописи у самых скандальных художников… Ваше увлечение авто, сценой, чтением - мне это нравилось в вас. Вашей азартной смелости у меня нет, зато есть расчет, мы прекрасно дополняли бы друг друга. Выйди вы за меня, я не стал бы препятствовать вашим занятиям… Вам тяжело было в семье - ваша матушка консерватор, не сторонник модных новшеств. Вы жаловались, что она не дает вам дышать - ваши слова… Ваше поведение Марья Петровна всегда называла, простите, неприличным и укоряла меня, что я слабохарактерный и позволил вам вскружить мне голову… Когда появился Стремнов - богатый искатель титула, - ваша матушка решила, что это ваш шанс составить выгодную партию: она уверена, что Полина может выйти замуж только с большим приданым, а Стремнов согласился взять вас лишь с пятью тысячами. Почему вы дали свое согласие, я не знаю. Стремнов, этот делец - у него магазины на Невском, - только начал посещать ваш дом, а Марья Петровна определила его вам в провожатые, и он водил вас в театр, на собрания, на прогулки… Мне вы сказали, чтобы я не смел больше говорить вам о своей любви. Весной объявили о вашей помолвке, и свадьба назначена была на август. Именно тогда я впервые подумал, что вы сошли с ума. Дня не проходило, чтобы вы не устраивали скандала - вашей матери, сестре… От вас прятались горничные - вы били девушек по щекам… Бедный Миша - вы его просто затравили… Миша Терентьев - он напротив вас за столом сидел… Вы постоянно смеялись над ним, говоря, что знаете его тайну и расскажете всем. Вам нравилось смотреть, как он выходит из себя…
Ого, подумала я, надо разузнать об этом Мише побольше. Но как? А Шпиндель все говорил и говорил:
- Я ничем не мог объяснить перемену в вашем характере. Я начал подозревать, что между вами и Стремновым что-то уже было - и эти отношения начались еще летом… Бог вам судья…
Бедный адвокат! Полюбил такую стерву… Хотя… Полюбил он, может, и своенравную, но вполне приличную девицу - умницу и красавицу, к тому же ответившую ему взаимностью - почему бы и нет? Но вот откуда вдруг такие заносы? Может, мужик чего-то не договаривает? Или… Я все-таки взрослая и опытная женщина, несмотря на нынешнюю юную телесную оболочку, и мне кажется, я знаю, в чем дело:
- Антон Владимирович! Сейчас я не способна никого бить по щекам и смеяться над обиженными… Это все было в прошлой жизни… Скажите мне - только честно! - мы с вами спали?
Адвокат упрямо не смотрел на меня. Он сидел красный, как помидор, и все мешал в камине угли. Домешается - вот-вот уронит в камин щипцы… Нет, обошлось.
- Как бы я посмел… не будучи мужем…
- А не показалось ли вам, что я делала намеки или приставала с нескромным предложением? Склоняла вас, как говорится, к сожительству?
Все-таки он уронил щипцы в камин… Махнув на щипцы рукой, адвокат наконец повернулся ко мне:
- Вы сами спросили… Да, мне так показалось. И мы поссорились… потому что я не стал… Я даже не смел вас поцеловать! Вы вообразили себя эмансипе…
Эмансипированной? Феминисткой? Леший знает, подумала я, как это у них называлось - борьба за права женщин. Видно, демонстрировать свои желания - это часть борьбы, и для Шпинделя - неприемлемо…
- Вы дороги мне, и я не могу поступить с вами, как с… как с…
- …с проституткой что ли? С кокоткой? У вас так говорят? Для вас так много значит официальное объявление людей мужем и женой? Тогда, выходит, женился - спать с женщиной можно, а если не в браке - то баба прелюбодейка, развратница и шлюха?
- Как-как?
- Так-так… Какие вы, мужики, козлы, ни черта не смыслите! Анна… то есть я… наверное вас любила, желала, жаждала подарить вам себя, смело показала вам это и от вас ждала проявления плотских чувств - на определенном этапе развития отношений одних вздохов недостаточно, - а вы ее… то есть меня… отвергли… Возможно, она… я то есть… почувствовала себя оскорбленной и стала все делать вам назло. Похоже, вы и толкнули ее - меня! - в объятия к этому Стремнову… Уж он-то, судя по вашему рассказу, не был такой холодной рыбой, как вы!
- Он был отвратителен… Как он хватал вас за руки, как дышал вам в шею! Вы не должны были позволять!..
Шпиндель замолчал. От камина было жарко, и я чувствовала, что становлюсь такой же красной, как адвокат. Я встала и попросила вернуть меня в спальню. Мне надо было подумать - ишь, какой собственник… Уязвленный адвокат имел на меня зуб, и как ему доверять? От любви до ненависти, как говорится…
Мы в молчании прошагали до нужной двери - в обход, хотя я точно помнила, что из бильярдной есть дверь в коридорчик, ведущий прямиком в ванную, смежную с моей спальней. Где-то в глубине квартиры били часы.
- Сколько уже?
Адвокат достал из жилетного кармана часы-луковицу на длинной цепи и щелкнул крышкой.
- Четыре… Анна Федоровна, могу я надеяться, что ваши чувства ко мне вернутся?
- Антон, вы неправильно формулируете вопрос. Поймите, вы разговариваете с женщиной, которая познакомилась с вами сегодня утром. О каком возврате чувств может идти речь? Правильно было бы спросить: "Сможете ли вы полюбить меня?"
- Так вы полюбите меня?
Нет, ну посмотрите на него! Скажешь "да", он привяжется с вопросом "Когда?". Скажешь "нет", еще чего доброго застрелится - знаю я их нравы, читала: то травятся, то стреляются - и все из-за несчастной любви.
- А зачем вам любовь сумасшедшей женщины, которую подозревают в убийстве? Видите, не на все вопросы можно ответить вот так сразу. Давайте продолжим обсуждение наших отношений, когда найдут убийцу Стремнова.
Шпиндель сделался еще краснее. Хотя куда уж более…
9. Я все-таки открываю маленькую дверь за ширмой, нахожу улики и подслушиваю, хотя прекрасно знаю, что подслушивать некрасиво.
Я гордо удалилась в свою спальню. Хотя какая она, к черту, моя? Как я залезу на эту кровать - после трупа? И где, наконец, взять хоть какое-нибудь подобие халата или что они там носят дома, - я уже дышать не могу, стиснутая этим серым шелком… Я переходила от кресла к бюро, от бюро к ширме, ощущая на себе чей-то взгляд и поэтому все время озираясь, чтобы убедиться, что я одна. Нет, не одна - за мной с высокой спинки кресла следил кот.
- Кыса-кыса-кыса… - позвала я. Кот прижал к голове уши и заколотил хвостом по креслу.
- У, злюка… Ну и торчи там сколько влезет. Думаешь, только и мечтаю тебя потискать? И не надейся…
Шипя и плюясь, кот исчез за креслом. А я двинулась к той двери за ширмой, у которой меня остановил Сурмин. За дверью оказалась гардеробная - длинная и узкая. Под потолком тускло горела лампа. Вдоль стен выстроились плечом к плечу шкафы. В них я обнаружила ряды платьев, полки, забитые бельем и обувью. Верхний ярус занимали круглые коробки - наверное, там хранились шляпы. Одежды хватило бы на средней руки бутик… Как среди всех этих шелков, мехов, бархата и кисеи отыскать что-то наподобие домашней одежды, я не представляла. Зато, пройдя вдоль шкафов до конца гардеробной, я нашла очередную дверь и оказалась нос к носу с Полиной. Эта девица что, специализируется на подслушивании?
- И куда я попала? - вопрос дурацкий, но должна же я была что-то сказать?
- Это моя спальня! Нечего сюда соваться! Я позову маму!
- Даже если это твоя спальня, зачем так орать? Я же тебя не съем, не стукну и не стану отбирать у тебя твои вещи! Могла бы и поговорить с сестрой…
Полина попятилась от меня, растопырив руки. Похоже, она не хотела, чтобы я увидела что-то, находящееся у нее за спиной. Вообще-то я не агрессивная, на людей не нападаю. Но тут другой случай. Я двинулась прямо на нее, прикидывая, решится ли моя сестрица схватиться со мной в рукопашную, если окажется, что отступать ей некуда. В ближнем бою у меня шансов не было - мои нынешние сорок пять кэгэ против ее девяноста - это все равно что нападение божьей коровки на бульдозер. Я поискала, чем бы вооружиться. На расстоянии вытянутой руки на одноногом столике стояла длинная тощая ваза с розой. Розу пришлось выкинуть, а вазу взять за горло. Поигрывая вазой, я шагнула к Полине. Вот она-то была в домашнем - без всяких там корсетов, в широком и длинном синем балахоне. Но пятиться в таком наряде - чревато последствиями. И они, последствия, не замедлили явиться - девица наступила на подол, послышался треск рвущейся ткани, и Полина, подвывая, рухнула на ковер. Оставив ее на полу - сама виновата, не надо было пятиться! - я увидела, наконец, что она прятала, - открытую дверцу изразцовой печи, в которой тлели остатки каких-то лохмотьев. Воняло соответствующе - жжеными тряпками. Терять времени было нельзя - я поняла, что это горели улики. В моей руке все еще была узкогорлая ваза, на дне которой плюхалась вода, - ее хватило залить огонь. Из печи вырвалось облачко пара вперемешку с сажей. Помахивая вазой, как дубинкой, я велела Полине идти со мной искать следователя. Слегка подталкивая сестрицу вазой в спину, я заставила толстушку пробежаться до кабинета. Сурмин был там - беседовал с доктором и адвокатом.
- Идите и посмотрите, что эта девушка жгла в печке!