- Ты поспал от души. Вот и славно. Не озяб?
Она показалась ему настоящей красавицей, и он рассердился на себя за это. Красота ее была не такой, как тогда, в санях, - менее дикой, но не менее завораживающей. Он резко отвернулся, чтоб не видеть ее, не подпасть под чары этих горящих желтых глаз и этой улыбки. Такой улыбкой, нежной, чуть ли не умиленной, она одарила его на долю секунды два дня назад, когда, правя упряжкой, оглянулась на него. Но та улыбка словно сорвалась у нее против воли, о чем она тут же пожалела. А теперешняя, наоборот, не сходила у нее с губ. Даже не глядя, он чувствовал эту обращенную к нему улыбку и не хотел ее.
- Понимаю, конечно, ты злишься. Я бы тоже злилась на твоем месте, правда! Прямо р-р-рвала и метала!
Последние слова она произнесла с некоторым оттенком юмора, за что Бриско просто-таки возненавидел ее. Можно подумать, она всего лишь сыграла с ним немного обидную шутку, которая скоро забудется! Ему захотелось ударить ее кулаком в лицо, чтоб заставить переменить тон. Однако он предпочел сохранять каменную неподвижность и молчание.
- Я принесла тебе завтрак, - продолжала она, не давая себя смутить. - Думаю, сегодня ты предпочтешь обойтись без сотрапезников. Так что оставляю тебя. Когда поешь, можешь выйти погулять. Ходи где хочешь. Собаки тебя уже знают, так что ты их не бойся. Ворота днем не запираются. Все окрестные земли - твои. Ты свободен.
Когда она вышла, оставив за собой благоуханный след, он оглядел комнату, которую накануне в темноте толком не рассмотрел. Просторная, светлая, с высоким потолком, мебели довольно мало: слишком большая кровать, платяной шкаф с зеркальными створками, на сундуке умывальный таз и полотенце, а у окна стол с завтраком и стул, на котором ночью сидел Хрог.
Он встал, медленно, словно нехотя, оделся. Из окна был виден парк, а дальше, за стеной и решетчатыми воротами, - замерзшее озеро. Он смотрел на все это равнодушно, невидящим взглядом. Окно в задней стене было поменьше и выходило на еловый лес. На столе его ожидал завтрак - краюха ячменного хлеба, масло на тарелочке и большая кружка горячего молока. Он заколебался: от голода сводило живот, а в то же время хотелось показать этим людям, что он не унизится до того, чтобы принять от них что бы то ни было. В конце концов он отрезал от краюхи ровный и тонкий ломтик и съел его дочиста, подобрав крошки. Вполне могут подумать, что он ничего не ел. Молоко он едва пригубил и только ценой нечеловеческого усилия воли удержался, чтоб не отпить побольше.
Свободен… Она сказала, что он свободен! Тебя хватают, бьют, отрывают от семьи, швыряют в сани, потом на корабль, уволакивают куда-то на край света, в какой-то незнакомый дом, а оказывается, ты… свободен. Он спустился по широкой плавно изгибающейся лестнице, скользя ладонью по полированному дереву перил. На втором этаже двери апартаментов Герольфа и Волчицы были закрыты. Зато большой зал внизу был открыт настежь, он поскорее прошмыгнул мимо и вышел наружу.
Он поежился от холода. Два огромных дога, игравших у стены, не обратили на него внимания. Слева тянулось длинное низкое строение: конюшня. Инстинктивно он направился туда. Может быть, в расчете на тепло, а может быть, ради простоты и невинности животных. Он вошел. От запаха сена и конской сбруи на душе стало как-то легче. По обе стороны чисто выметенного прохода тянулось десятка два денников. Лошади высовывали из них головы поверх невысоких дверок. Он пошел по проходу, разглядывая каждую. Одни были очень высокие и черные, другие поменьше, белые или гнедые, но все равно они были слишком большие и массивные, и он не решался подойти поближе даже к тем, которые сами тянулись к нему, напрашиваясь на ласку. Одна даже била в дверь копытом, словно звала его. Но, поглядев вперед, больше он на них не смотрел.
Там, в конце прохода, привязанный к стене за недоуздок, стоял маленький ярко-рыжий конь. Свет падал на него сквозь стеклянный люк и зажигал красноватым огнем его гриву. Только чулки у этого коня были белые, все остальное, в том числе и грива, и хвост, - того же удивительного пламенного цвета.
Бриско подошел ближе, как завороженный. Конек почуял его присутствие и повернул к нему свою изящную голову.
- Правда красавец? Нравится?
Бриско так и подскочил. Женщина шла по проходу в костюме для верховой езды, с седлом и уздечкой в руках. Она остановилась позади мальчика, и оба некоторое время смотрели на лошадку.
А потом странным, словно идущим из каких-то далей голосом она продекламировала нараспев, смакуя каждое слово:
- "Однажды Бог призвал к себе Южный Ветер, зачерпнул из него горсть, бросил перед собой и сказал: "Иди, нарекаю тебя Конем"". Смотри, это мне Герольф его вчера подарил. У него еще нет имени. Как бы ты его назвал на моем месте?
Бриско, верный раз принятому решению, даже головы не повернул, и она принялась седлать коня.
- Сегодня вечером, перед сном, - снова заговорила она, затягивая подпругу, - я зайду к тебе и расскажу, почему ты здесь, почему мы тебя… приняли к себе. До тех пор ты не обязан со мной разговаривать, раз это тебе так неприятно. Погуляй, оглядись. Оград нигде никаких нет. Можешь идти куда вздумается. Если проголодаешься, ступай на кухню, это в подвальном этаже. Оттилия даст тебе поесть, сколько захочешь.
Она взнуздала коня и пошла прочь, ведя его в поводу. С порога оглянулась и весело бросила:
- До вечера, Фенрир!
Названный не своим именем, он ощутил это как удар. Не менее болезненный, чем те, что перепали ему от Хрога и оставили немало синяков у него на руках и на спине. Ярость и боль всколыхнулись в нем и подступили к горлу.
- Меня зовут Бриско, - плакал он, оставшись один в конюшне в окружении огромных равнодушных лошадей. - Меня зовут Бриско!
Он плакал и колотил ногой в стенку ближайшего денника.
Когда стемнело, он вернулся в свою комнату, и если бы его спросили, как он провел день, затруднился бы ответить. Он вышел за ворота и пошел. Сперва до леса, который был позади замка, потом спустился к замерзшему озеру и обошел его кругом. Потом наугад отшагал по разветвляющимся и пересекающимся дорогам достаточно, чтобы понять, что так сбежать не получится. Куда бежать-то? Несколько раз ему навстречу попадались люди - они только кивали и больше не интересовались им, даже не спрашивали, кто он такой.
Главное - этот день был первым в его жизни опытом одиночества. Так странно было, что не с кем разделить все переживаемое. Если бы здесь, у озера, с ним был Алекс, они бы разгонялись и скользили по льду, бегали друг за другом, толкались, кричали. А так, один, он только ступил на лед и сразу вернулся на берег. Раз десять у него готово было сорваться: "Алекс, смотри! Алекс, видал?" - и слова застревали в глотке.
Под вечер, умирая от голода, он вернулся в дом. Неприветливая кухарка, ни слова не говоря, накормила его досыта тушеным мясом с картошкой, а на десерт дала какого-то густого, очень сладкого варенья, которое он не мог не признать восхитительным. Потом он пошел в конюшню, где рыжего арабского конька все еще не было. Там и просидел дотемна на охапке сена. И, наконец, поднялся в свою комнату.
Белокурая женщина сперва постучала. Он не ответил. Она тихонько отворила дверь, вошла и села на край кровати. На ней было платье нежно-зеленого бархата с широкими отворотами. "Она никогда не надевает одно и то же дважды, - подумал он, - и все-то ей к лицу…" Тем не менее он отвернулся к стенке, словно хотел спать, а она ему докучала.
- Я обещала сказать тебе правду, - начала женщина. - И скажу. Прости, если эта правда причинит тебе боль. Ты думаешь, что мы оторвали тебя от твоей семьи. Но это была не твоя семья. Равно как и мы. Они приняли тебя, когда ты был младенцем, тебе еще и суток не было от роду, и они тебе об этом так и не сказали.
- Это неправда! - крикнул он. - Неправда!
И зажал уши обеими руками.
Она оставила его крик без внимания.
- Ты на них совсем не похож. У тебя не такая форма носа, не такой рот, не такие глаза, руки, даже волосы… У тебя с ними нет ничего общего. Ты когда-нибудь об этом задумывался? Нет, никогда… Если б хоть раз задумался, ты бы сам увидел, что ты не из них. Но это не должно тебя огорчать. Твоя новая жизнь будет куда прекрасней, вот увидишь…
- Замолчите! - снова крикнул он. - Это неправда!
- Мы приняли тебя к себе… - начала она.
- Вы меня украли! - закричал он. - Я хочу домой!
- Мы тебя… забрали потому, что ты достоин большего, чем имел. Я не хочу говорить ничего дурного о твоей приемной семье, но их мир был слишком… слишком мал для тебя, их горизонт слишком узок. Что-то мы у тебя отнимаем, но то, что дадим взамен, много лучше. Со временем ты поймешь это, Фенрир.
- Я - Бриско! - выкрикнул он, захлебнувшись рыданием. - Бриско!
Она наклонилась и положила руку ему на плечо жестом, задуманным как утешительный, но он схватил эту руку и в бешенстве укусил. Любая другая женщина вскрикнула бы от боли и отдернула руку. Эта же не дрогнула и оставила свою на милость Бриско.
- Кусай, дитя мое, кусай, если тебе от этого легче…
Вне себя он снова схватил безвольно лежащую кисть и впился в нее зубами. Впился глубоко, до крови. "Пусть ей хоть больно будет! Пусть ей будет так же больно, как мне!" Он стискивал зубы, пока его не затошнило от металлического привкуса крови. Только тогда у женщины вырвался слабый стон, и он разжал челюсти.
- Вот и хорошо, - сказала она, убирая окровавленную прокушенную руку, - вот и хорошо.
Потом встала, медленно прошла к двери и покинула комнату.
Он подождал, пока звуки ее удаляющихся шагов стихнут окончательно, а тогда встал и пошел к умывальному тазу. Прополоскал рот от крови, смыл с лица слезы, вытерся и лег обратно. Ему хотелось бы знать, будет ли Хрог сидеть с ним и эту ночь. Хорошо бы. Но прошел, наверно, час - и ничего. "Убегу, - решил он. - Завтра пойду все прямо и прямо, как можно дальше, пока не встречу кого-нибудь, кто мне поможет добраться домой".
Он уже засыпал, когда дверь тихонько приоткрылась. Это был не Хрог, а снова она, Волчица, со свечой в руке. Она скользнула к постели и присела на корточки около изголовья. Рука у нее не была перевязана. От укуса остался только чуть розоватый след на белой коже. И никакой крови. На безымянном пальце поблескивало тонкое колечко с вправленным в него сердоликом.
- Та арабская лошадка… - прошептала она.
Он не открывал глаз, но выдал себя подрагиванием век. Она поняла, что он не спит.
- Арабская лошадка… Она теперь твоя. Слышишь? Я спросила Герольфа. Он сказал: "Подарок есть подарок, делай с ним что хочешь". Так что я поймала его на слове и делаю что хочу… а я хочу подарить коня тебе. Он твой. Твой, и больше ничей. Ты сможешь сам воспитывать его, скакать на нем, ухаживать за ним, кормить… дать ему имя. Как ты его назовешь? Ты пока еще не думал?
На ответ она не надеялась и беззвучно, как тень, удалилась. Только и прошептала: "Спокойной ночи, мой мальчик", - закрывая за собой дверь.
"Не хочу я эту ее лошадь! - бесился про себя Бриско. - Сама пускай катается!"
Потом его закружил водоворот сменяющихся, как в калейдоскопе, обрывков мыслей и впечатлений - замерзшее озеро, они с Алексом на коньках, густое и такое сладкое варенье, противный вкус крови во рту и, наконец, как образ тепла и умиротворения - маленький конек огненно-рыжей масти с ласковыми глазами.
"Южный Ветер… - подумал он. - Я назову его Южный Ветер. Как же еще он может зваться?"
10
Экспедиция
Бьорну и Александеру Йоханссонам не пришлось долго ждать ответа Брит. На следующий день после их визита к колдунье к ним явился карлик Хальфред. По жалобному выражению его лица они сперва подумали, что ответ неутешительный, - и ошиблись.
На город опускались сумерки, и семья собиралась с силами, чтоб перенести пытку еще одного вечера без Бриско. Это была бесконечно возобновляющаяся борьба: накрывать на стол, разжигать огонь, есть, разговаривать о посторонних вещах, когда в голове все время только одно, вести себя так, словно все нормально, не давая воцариться молчанию.
Сельма приветствовала гостя учтивым "Добрый вечер, сударь", к чему он явно не привык, а Бьорн подвинул ему стул.
- Садитесь, прошу вас.
- Не стоит, - возразил человечек. - Я на минутку.
- Ну пройдите хоть поближе к огню. У вас озябший вид.
- Нет, спасибо. Я только передам вам ответ Бригиты и пойду.
Алекс, которому наверху все было слышно, скатился по лестнице и встал рядом с отцом. Хальфред нервно теребил свою меховую шапку.
- Ну так что? - поторопил его Бьорн. - Она отказывается, так ведь?
- Да нет, она согласна. Разбудила меня среди ночи и сказала. Она даже хочет отправиться как можно скорее. Вот только…
- Что "только"?
- Только у нее одно условие… Она не хочет сопровождающих от Совета - ни солдат, ни какого-либо эскорта. Говорит, не надо ей этих бездельников, толку от них никакого. Она поедет только с вами.
- Вот уж не ожидал, - заставив себя улыбнуться, отозвался Бьорн. - Мне такое никогда и во сне не снилось - путешествовать вдвоем с колдуньей Брит! Тебя это не смущает, а, Сельма?
- Нисколько, - сказала молодая женщина, поправляя огонь в очаге, - я не думаю, что ты в ее вкусе.
- А я? - вмешался вдруг Алекс. - Разве я не могу поехать? Я ведь знаю Бриско лучше всех. И потом, что я тут буду делать, пока…
Он не успел договорить. Ровным голосом мать прервала его:
- Только через мой труп, Алекс. И прошу тебя больше об этом не говорить.
Спорить было бесполезно, и он молча уставился в пол.
- Извините, - подал голос Хальфред, - вы говорили о путешествии вдвоем?
- Ну да, Брит и я. А что? есть кто-то третий?
Жалобный взгляд карлика сам по себе был ответом, но он все-таки прохныкал в придачу:
- Не понимаю, на что я ей сдался! Она хочет, чтобы я тоже ехал! Уж я ей объяснял-объяснял, что я человек робкий, хрупкого здоровья, зябкий, привередливый в еде, что я не люблю путешествовать, что я буду обузой… Как об стенку горох! Уперлась - и ни в какую. Хочет со мной - и точка!
Отправились два дня спустя, с рассветом. В порту было тихо. В бледном белом свете море вдали сливалось с небом.
Хальфред явился с огромной дорожной корзиной, содержащей, по его словам, лишь самое необходимое, и невозможно было втолковать ему, что это необходимое более чем излишне в их положении. Зато у Брит не было вообще ничего, ни узелка, ни сменной одежды, только собственная иссохшая черная согбенная особа.
Она, казалось, вновь обрела свою звериную живучесть, и в ней уже почти можно было узнать прежнюю Брит.
У трапа Сельма и Бьорн простились почти без слов, ограничившись крепким долгим объятием. Накануне они проговорили всю ночь, теперь молчали. Слышно было только, как пошлепывают о пирс мелкие волны.
- Привези его, - шепнула наконец молодая женщина. - Пожалуйста, привези…
Алекс стоял позади отца, держась за его плащ, словно не хотел отпускать. Бьорн подхватил его и прижал к груди.
- Я скоро вернусь, Алекс. Не беспокойся. Ты ведь позаботишься о маме, а? Пока меня не будет…
- Ладно. А ты привезешь Бриско.
Он чуть не сказал: "Привезу". Но что-то удержало его. Он никогда не позволял себе дать сыну обещание и не сдержать его. Даже в самых незначительных мелочах. На долю секунды ему привиделась мучительная картина - возвращение без Бриско и недоумение и упрек во взгляде Алекса: ты же обещал, папа… И отчаяние Сельмы…
- Я сделаю все, что в моих силах, сынок, - сказал он. - Если не привезу, значит, это невозможно, понимаешь?
Судно, предоставленное Бьорну Советом, было не таким быстроходным, как у Волчицы. К тому же и с ветром не повезло, и экипаж подобрался неопытный - словом, на тот же переход ушло вдвое больше времени.
Первый день плавания для колдуньи Брит, не приспособленной к морю, оказался ужасным. Она провела его, то свешиваясь через планшир, то лежа пластом на голой палубе в тщетных потугах опорожнить и без того уже пустой желудок. Она жутко взрыкивала: "Ы-ы-рх… Ы-ы-рх…" - и, казалось, безуспешно старалась вывернуть себя наизнанку, как носок. Хальфред, хорошо ее знавший, не навязывался с заботами. Помочь он все равно ничем не мог. Только иногда осведомлялся издали: "Ну как ты, Бригита?" - на что та отвечала то предсмертным хрипом, то утробными звуками, похожими на крики гиббона.
Однако на следующее утро старуха встала на ноги и битый час расхаживала по палубе. Потом устроилась на носу и долго сидела там, подставив лицо ледяному ветру и не обращая внимания на брызги. Она выздоровела.
Бьорн, впрочем, получил лишнее тому доказательство в ту же ночь. Было часа два пополуночи, а он все ворочался без сна на своем соломенном тюфяке. В тесной каюте пахло плесенью, и ему захотелось выйти ненадолго на воздух. Луна, почти полная, освещала палубу и ртутно-серое море. Бьорн кивнул рулевому и пошел в сторону кормы.
У основания мачты был рундук, куда убирали запасную снасть. И в нем что-то шевелилось. Послышался писк, потом, с короткими интервалами, еще и еще. Бьорн подошел поближе и увидел скрюченную фигуру.
- Это ты, Брит?
Колдунья ответила невнятным ворчанием. Похоже было, что она что-то жует. Бьорн подошел еще ближе.
- Это ты, Брит? Смотрю, тебе уже лучше. Что это ты тут жу…
Договорить ему не дал едва удержанный рвотный позыв. В стиснутом кулаке колдуньи дергался зверек - несомненно, крыса, судя по свисающему хвосту. А челюсти Брит мерно двигались.
- Брит! Ты… т-т-ты… - заикаясь, выговорил Бьорн, - ты что, вправду… ешь крыс?
Вопрос был глупый, поскольку Брит в данный момент тем и занималась, что на самом деле ела крысу. Она глянула на него с усмешкой и, чтоб у него уж никаких сомнений не осталось, сунула в рот голову следующего зверька и одним махом откусила. Только хрустнуло, и писк прекратился.
- О, нет… - вырвалось у Бьорна, и он поскорей отвернулся, борясь с тошнотой.
Отходя, он услышал за спиной скрипучий смешок Брит. Колдунья была явно довольна произведенным эффектом. Он немного постоял, приходя в себя, потом спустился по трапу к своей каюте. Перед дверью Хальфреда были аккуратно выставлены сапоги карлика. Из-под двери пробивался свет. Бьорн тихонько постучал.
- Вы не спите, Хальфред?
- Нет. Заходите, если угодно.
Перед открывшейся ему картиной Бьорн остолбенел. Стоя на коленях у корзины, карлик тщательно складывал в стопку взятые с собой рубашки.
- Все перемешалось, никакого порядка. Бортовая качка… или килевая, никак не усвою, в чем разница…
В открытой корзине уже возвышались аккуратные стопки брюк, сюртуков и несколько пар разнообразной, но неизменно начищенной до блеска обуви. Бьорн углядел даже деревянное яйцо для штопки носков.
- Вы уверены, что все это вам необходимо?
- Нет. Но пусть будет, мало ли что.
- Вы правы, Хальфред. Мало ли что…
Вернувшись на свое ложе, он невольно задумался, разумно ли было отправляться на такое отчаянное дело, имея союзниками лишь маньяка-аккуратиста карлика и питающуюся крысами колдунью.