Юлан Дур расчетливо и с некоторым сомнением осмотрел летающую машину.
- Никакой магии Кандайв не получит. Он может рассчитывать разве что на мой рассказ. Возможно, он даже останется доволен… И, конечно, он захочет летающую лодку. Но мы еще посмотрим…
- А нельзя ли нам просто лететь на восток? - прошептала девушка. - Лететь, лететь, лететь, пока не найдем место, где встает солнце… Может быть, там найдется для нас лужайка с плодовыми деревьями…
Юлан Дор глядел на юг, и думал о Кайне с его тихими ночами и днями, окрашенными в цвет вина, о своем просторном доме-дворце, о широком ложе, с которого так хорошо любоваться водами залива Санреаль, старыми оливами и гуляньями на городских площадях….
- Элаи, тебе полюбится Кайн. - ласково сказал он.
Гвил из Сфиры
Своей непохожестью на родителей и односельчан маленький Гвил с рождения вызывал у отца досаду. С виду совершенно непримечательный малыш испытывал непреодолимую тягу к необычному. Поговаривали, что кто-то сглазил его еще во чреве матери. Стоило мальчику хоть самую малость разволноваться, как он начинал странно хохотать. Это очень забавляло окружающих. А когда Гвилу исполнилось четыре года, пришла пора странных вопросов:
- Почему у квадрата четыре угла, а у треугольника - три?
- Как мы будем видеть, когда солнце погаснет?
- А в океане цветы бывают?
- А почему, когда ночью идет дождь, звезды не ширят?
На все это отец сердито отговаривался:
- Таковы законы мироздания, квадраты с треугольниками им подчиняются!
Или:
- Будем передвигаться на ощупь!
Или:
- Меня не волнует, что там, на дне, это одному Смотрителю ведомо!
Или:
- Звезды выше облаков, на них дождь не попадает!
Когда Гвил подрос, он стал очень вспыльчив, и быстро выходил из себя, однако жажда знаний брала верх над обидами.
- Почему человек умирает, если его убить?
- Куда исчезает красота?
- Как давно живут на земле люди?
- Что находится выше неба?
Отец сердился, но пытался ответить и на эти вопросы:
- Смерть - следствие жизни, - говорил он. - Жизнь человека - воздух в мыльном пузыре. Она ищет выхода, а между тем шар летит, как цветной причудливый сон.
- Красота - одна из уловок любви. Если в душе нет любви, красоты не увидеть.
- Одни говорят, что люди выросли из земли. Другие утверждают, что земля - творение человеческих рук. А что есть правда, один Смотритель и ведает.
- Выше неба лежит Бесконечность.
Гвил предавался размышлениям, пока ему не открылся тайный смысл явлений жизни. Соседи шептались, что при родах ему повредили мозг, и сейчас он пытается привести свой рассудок в равновесие.
Он часто бродил по травянистым холмам Сфиры, желая как можно лучше изучить окружающий мир.
Наконец он так утомил отца своими вопросами, что тот больше не мог их слышать, и отговаривался тем, что более ничего не знает.
Гвил к этому времени превратился в ладного стройного юношу. Он всматривался в жизнь широко распахнутыми глазами; однако жажда знаний не мешала ему слыть первостатейным щеголем. Но в уголках его губ таилось какое-то беспокойство.
Видя, что отец сердит на него, юноша попросил:
- Позволь мне задать последний вопрос!
- Задавай, - согласился отец, - но чтобы уж он и вправду был последний.
- Ты часто упоминал Смотрителя. Кто он? Где его искать?
Отец посмотрел на сына, как на сумасшедшего, и севшим голосом объяснил:
- Смотритель пребывает в Музее Человека. Согласно поверью, Музей находится в древней Земле Падающей Стены. Я не знаю точно, существует ли это место. Но многие полагают, что Смотритель знает ответы на все вопросы. К тому же он, несомненно, колдун, и тайны смерти открыты ему наравне с тайнами жизни.
- Я найду Смотрителя и Музей, чтобы до конца постичь суть всех вещей, - пылко сказал Гвил.
В ответ Отец тихо проговорил:
- Да будет так. Я отдам тебе моего любимого белого коня; волшебное облачение - оно укрывает от злых сил; светящийся кинжал, чтобы разгонять тьму, и - главное - подарю мое благословение, которое будет хранить тебя на всех дорогах и тропах, трактах и стежках. Помни об этом!
На языке Гвила вертелось множество новых вопросов, и первый - об источнике сведений и происхождении чудесных предметов, но… Он только поблагодарил его за чудесные дары и благословение - оно и впрямь не было лишним на сумрачных дорогах Асколэса.
Гвил оседлал коня, наточил кинжал, последний раз посмотрел на свой старый дом в Сфире и отправился на север: жажда знаний в нем росла с каждым вдохом.
На старой барже он переправился через Скаум. Предавшись мечтам о встрече со Смотрителем, он едва не стал жертвой речного грабителя - тот вынырнул из-под борта с сучковатой дубиной. Юноша не без труда отбился и столкнул злодея обратно в воду.
Впереди поднимался гористый северный берег, увенчанный Рубцом Порфириона. Темнели пирамидальные тополя, меж ними виднелись белые колоннады Кайна, в далекой дали простерлось тусклое зеркало залива Санреаль. Баржа причалила, Гвил сошел на берег и принялся за расспросы. Он исходил все кривые улочки прибрежного селения, пока один из жителей - одноглазый весельчак - не повел его к прорицателю. Одинокое жилище колдуна сверху донизу пестрело символами Омоклопеластиана. Хозяин оказался худым стариком с бронзовой кожей, воспаленными глазами и длинной седой бородой.
- Могу ли я задать тебе кое-какие вопросы? - отважно начал Гвил.
- На три из них я отвечу, - кивнул тот, - и начну говорить терцинами на внятном тебе наречии, но продолжу на языке движений и жестов, а далее разовью мысль притчами, которые ты волен толковать, как угодно, и подведу итоги на языке, которым ты не владеешь.
- Во-первых, я хочу знать, много ли тебе известно?
- Я знаю все, - гордо заявил прорицатель, - секреты красного и черного, тайны добра и зла, забытые чары Великого Мотолама, подводные пути рыб и воздушные тропы птах небесных.
- Где ты добыл эти знания?
Старик усмехнулся:
- Когда из дальних странствий я вернулся в свое жилище, то решил предаться самосозерцанию, хотя понимал, что таким образом постичь мир невозможно.
- Почему ты держишь свои знания при себе? - рискнул спросить Гвил. - Почему скрываешься в четырех стенах и живешь в небрежении и нищете?
Прорицатель едва сдержал гнев.
- Ну-ну, юнец! Я уже потратил впустую столько мудрости, что всех твоих денег не хватит возместить потерю. Если тебе нужны знания, за которые не надо платить, - усмехнулся он, - то ищи Смотрителя.
И мудрец скрылся в хижине.
Гвил нашел пристанище на ночь, а утром двинулся дальше на север - дорога вела мимо развалин Старого Города и сворачивала в Лес. Во время ночевок путешественник укрывал себя и коня волшебным облачением - оно защищало от злых духов, коварных хищников и пронизывающего холода. Под ним не страшны были ни колдовские козни, ни зловещее дыхание темноты.
Багровое солнце грело все слабее, дни стали сумрачными, ночи - промозглыми. Гвил упорно ехал вперед, пока горизонт не заслонили горные кряжи Фер Аквилы.
Лес стал ниже и реже. Все чаще попадались даобады с массивными круглыми стволами и тяжелыми ветвями, покрытыми красно-коричневой блестящей корой. Их непроглядно густые кроны огромными коконами окутывали стволы.
На одной из лесных полян расположилась деревушка из торфяных лачуг. Из жилищ с криками высыпали обитатели и обступили Гвила, с любопытством разглядывая его.
Гвила местные жители заинтересовали не меньше, но он молча дождался, пока к нему не подошел их предводитель - здоровенный косматый мужлан в меховой шапке и накидке. От него так несло нечистотами, что Гвил отстранился.
- Куда направляешься? - спросил атаман.
- Мне нужно в Музей Человека, - ответил Гвил, - не укажешь ли дорогу?
Атаман кивнул на север, где виднелись горы.
- Езжай через Осконское ущелье - так быстрее будет. Правда, дорог там нет. И где оно точно кончается, я понятия не имею. Впрочем, мое дело - сторона.
Неизвестность не смутила Гвила.
- Но ты ведь откуда-то знаешь, что дорога через Осконское ущелье ведет к Музею?
Атаман пожал плечами.
- Все так говорят.
Конь вдруг забеспокоился и стал всхрапывать. Гвил оглянулся: неподалеку оказался загон, где копошились несколько… человек? Во всяком случае, они выглядели неуклюжими верзилами - голые, бледные, желтоволосые, с неприятным блеском в голубых глазах и тупым выражением грубых лиц. На глазах у Гвила один принялся жадно и шумно лакать какое-то мутное пойло.
- Что это за бедолаги? - удивился юноша.
Атаман ухмыльнулся. Неведение Гвила его позабавило.
- Это же оусты, - он указал на коня Гвила. - В жизни не видал такого странного оуста, как у тебя. Наши-то куда смирнее будут. И мясо у них - пальчики оближешь. - Мужлан внимательно разглядывал сбрую Гвилова коня. Особенно его привлекла попона, расшитая красными и желтыми цветами: - Какое, однако, покрывало. Загляденье! Слушай-ка, не возьмешь ли моего оуста в обмен на твоего со снастью. Лучшего дам.
Гвил вежливо объяснил, почему он вынужден отказать. Атаман как будто равнодушно пожал плечами.
Загудел рожок.
- Хочешь есть? Еда поспела, - оглянувшись, предложил атаман.
Гвил невольно покосился на оустов. Потом ответил:
- Я не голоден. И мне надо спешить. Я благодарю за приглашение, но вынужден отказаться.
Он вскочил на коня и дал ему шпоры. Проезжая под огромным даобадом, Гвил бросил последний взгляд на селение. Возле лачуг поднялась подозрительная суета.
Вспомнив, как атаман ел глазами седло и попону, Гвил заторопился и подхлестнул коня. Скоро он был уже на опушке леса.
Дальше, насколько хватало глаз, лежала равнина. Под копытами коня захрустела сухая осока. Солнце, багровое, как перезревший гранат, закатывалось за облака на юго-западе, его косые лучи едва освещали безлюдный простор. Видневшиеся в дымке горы в этом свете выглядели неестественно.
Гвил покосился на солнце. Через час наступит ночь… Что-то тревожило его, и не напрасно: оглянувшись, он заметил четырех оустов с наездниками - они увидели его и припустили рысью, - но тут неожиданно хлынул дождь, и напуганный конь во всю прыть понесся к ущелью. Преследователи устремились за ним.
Когда солнце село, впереди снова показался лес, еще более мрачный. Его темные деревья склонялись до самой земли, Гвил то и дело задевал за корявые сучья.
Во что бы то ни стало надо оторваться от погони! Пожалуй, в лесу это удастся, если только оусты не идут по запаху. Гвил три раза менял направление. Наконец он натянул поводья, остановился, прислушался к треску бурелома, потом спешился и завел коня в заросшую густыми деревцами лощинку. Вскоре показалась погоня - четверо всадников явно злились. Учетверенный треск их шагов медленно затихал, пока не смолк совсем.
Конь зашевелился и зашуршал листьями. Воздух здесь был сырым и промозглым. Гвила начало знобить.
Темнота сгущалась, как будто в воздух лили чернила. Надо убираться от проклятой деревни. Чем скорее, тем лучше.
Он вывел коня и снова прислушался. Хриплые крики доносились издали. Гвил повернул в противоположную сторону и полностью доверился коню.
Сучковатые ветки сплетали в лиловом небе черную сеть. Отовсюду тянуло плесенью и гнилью. Конь ступал очень осторожно, настороженный седок чутко вслушивался в тишину. Зрение было бессильно - перед глазами уже все сливалось, но отовсюду на одинокого путника глядела незримая смерть.
Обливаясь холодным потом, боясь лишний раз пошевелиться, Гвил сполз с седла и развернул волшебное облачение. На этот раз даже оно оказалось бессильно против леденящего ужаса ночи, который поселился в душе.
Сквозь ветви проглядывал худосочный рассвет. Гвил вылез из своего укрытия - изо рта шел пар. Он пожевал сушеных фруктов, задал коню остатки овса… Дорога ждала, и вскоре он продолжил свой путь.
Лес кончался у подножия иззелена-черных гор, тянувшихся от Мелантина к Земле Падающей Стены - с мглистого ночного запада на алый утренний восток. Где же Осконское ущелье? - юноша тщетно всматривался вдаль, не находя ни малейших признаков того прогала, что был виден из разбойничьего поселка.
Моросило. Пологие склоны влажно блестели, редкие утесы щерились, как гнилые зубы. Гвил принял решение и двинулся в горы.
На исходе дня он понял, что заблудился в каменном лабиринте, снова позволил коню выбирать дорогу и приготовился всю ночь провести в седле. Привстав на стременах, юноша в очередной раз огляделся. Древний путь через Осконское ущелье, видимо, и в самом деле вел в северные земли. Но синюшные тучи скрывали солнце, и определить стороны света не представлялось возможным - всюду был только камень, голый и безотрадный, да кое-где - засохшие кусты. Конь и всадник мерзли под холодным свинцовым небом и мокли под нескончаемым дождем.
Тогда он в отчаянии погнал коня галопом. Уши наполнил свист. Горы закачались, как живые. Скачка внезапно окончилась у обрыва. Стало тихо. Внизу, в широкой долине, темнел заброшенный город. Над его улицами стлался туман. Отблеск заката лежал на почерневших кровлях домов.
Конь зафыркал и ступил на каменистый откос.
- Странный город, - Гвил за время своего путешествия привык разговаривать с понятливым конем, который как будто все понимал, - никого не видно, ничего не слышно, даже дымом не пахнет… По моему, тут уже давным-давно никто не живет.
Не объехать ли его стороной? Мало ли какая нечисть гнездится в развалинах… А если через город проходит дорога на север?
Он решился и въехал в город. Копыта звонко цокали по мостовой. Постройки из дикого известняка были большей частью разрушены. Редкие уцелевшие двери хлопали, болтаясь в заржавленных петлях. В стенах темнели провалы, хотя сам камень выглядел прочным. Перед угрюмыми домами разрослись цветы - все, что осталось от ухоженных некогда цветников.
И тут ветер принес долгожданную дымную горечь. - Хотя - мало ли кто разжег здесь костер?
- Э-эй! - крикнул он.
Тишина. Нигде не хлопнула дверь, не зажглось окно. Гвил осторожно поехал дальше. Улица поворачивала к большому дому… В его окнах мелькал свет.
Это было высокое здание с четырьмя окнами. Стекла давно вылетели, но сохранились бронзовые рельефы и маленькие балкончики. Мраморная балюстрада перед террасой и вовсе сияла белизной, придававшей фасаду отрешенное равнодушие. Слышалась тихая музыка.
Но Гвила привлекло нечто иное. Соскочив с коня, он отвесил поклон девушке, которая задумчиво сидела на перилах балюстрады. Несмотря на холод, на ней было только легкое желто-оранжевое платье. Золотистые волосы окутывали плечи, оттеняя задумчивое личико.
Гвил поздоровался. Девушка улыбнулась, кивнула в ответ, поправляя упавшие на глаза пряди.
- Скверная ночка для странников!
- А равно и для мечтателей, - в тон ей откликнулся Гвил.
Она снова улыбнулась:
- Мне не холодно. Я сижу и мечтаю… И слушаю музыку…
- Что это за место? - Гвил, оглядывал улицу, но взгляд его все время возвращался к девушке. - Здесь есть еще кто-нибудь, кроме тебя?
- Этот город называется Карчезель. Он был покинут десять веков назад. Я и мой старый дядюшка прячемся здесь от сапонидов.
Девушка казалась Гвилу все более очаровательной.
- Ты озяб? - воскликнула она. - А я-то держу тебя на улице! Входи же, будь как дома!
- Спасибо, но сначала надо позаботиться о коне.
- Его можно поставить вон в том сарае. Конюшни у нас, к сожалению, нет.
Там, куда она указала, стояло маленькое строение с настежь распахнутой дверью. Он расседлал коня и завел его внутрь.
Неожиданно его слухом завладела музыка - протяжные и таинственные созвучия, плывущие в темнеющем воздухе.
- Очень странно, - пробормотал он, поглаживая коня. - Дядюшка играет, девушка мечтает… Впрочем, излишняя подозрительность тоже до добра не доводит. Если даже она и ведьма, то взять с меня нечего… А если они и вправду беженцы, да еще любят музыку, стоит и мне сыграть пару-тройку мелодий… Надо же чем-то отблагодарить за гостеприимство… - Он достал из седельной сумки свою флейту и направился к девушке.
- Как твое имя? - спросила она. - А то я не знаю, как представить тебя дяде.
- Я Гвил из Сфиры. Это место за рекой Скаум в Асколэсе. А твое имя?
Она засмеялась. Входная дверь была приоткрыта. Мягкий желтый свет ложился на булыжную мостовую.
- У меня нет имени. Зачем оно? Кроме нас с дядей здесь никого нет, он может обратиться только ко мне.
Гвил удивился. Это действительно выглядело странно. Может, она считает его колдуном и боится порчи?
Едва они вошли в дом, как флейта заиграла громче.
- Если ты позволишь, я буду называть тебя Амис, - попросил Гвил. - Так называется южный цветок, такой же золотистый и нежный, как ты.
Она кивнула:
- Пожалуйста, если тебе так нравится.
Они вошли в комнату, украшенную гобеленами. Лица овеяло теплом. Здесь ярко пылал камин, возле него блестел приборами накрытый стол. В кресле сидел неопрятный лохматый старик - спутанные седые космы падали ему на плечи, всклокоченная грязно-желтая борода походила на паклю. Ноги были обуты в ободранные сандалии. Он продолжал играть на флейте, не замечая вошедших. Гвилу почудилось, что девушка пританцовывает на ходу.
- Дядюшка Людовик! - весело крикнула она. - Я привела гостя, господина Гвила из Сфиры.
Гвил присмотрелся к старику: поразительно - у него были проницательные молодые глаза, полные лихорадочным блеском. Больше того, глаза смеялись. Это обескураживало - потому что на морщинистом лице читалась целая повесть, полная страданий и утрат.
- Дядя - великий музыкант, в этот час он всегда играет. Он придерживается такого распорядка уже долгие годы…
Гвил вежливо поклонился.
Амис шагнула к столу.
- Угощайся, Гвил! Дай я налью тебе вина. А потом, быть может, ты тоже сыграешь нам на флейте.
- С радостью, - откликнулся юноша и увидел, что лицо старика просветлело, а уголки губ дрогнули.
Пока Гвил утолял голод, Амис все подливала ему вина, так что, наконец, комната поплыла у него перед глазами.
Дядя Людовик продолжал играть свою мелодию, нежную, как журчание ручейка. Ее переливы убаюкивали. Сквозь дрему юноша следил, как Амис кружится в танце.
"Странно, - думал Гвил, - эти одинокие люди совсем не ожесточились и сохранили любовь к прекрасному…"
Он очнулся и поднялся из-за стола. Людовик все еще что-то наигрывал, мелодия подражала пению птиц на восходе солнца. Амис танцевала, с каждым шагом приближаясь к Гвилу. Он уже ощущал тончайший аромат ее духов, и не мог отвести глаз от золотых волос и счастливого лица.
Людовик почему-то смотрел на нее сердито.
- Может быть, сейчас поиграешь ты? Ты так молод и так силен… - попросила Амис, перехватив его затуманенный взгляд. - Ты ведь не откажешься сыграть для дяди? Он будет очень доволен и скоро уйдет спать. А мы сможем беседовать хоть до утра.
- С удовольствием поиграю, - проговорил Гвил, с трудом шевеля губами - вино брало свое. - Мои домашние всегда слушали меня с удовольствием… Пусть моя музыка расскажет вам о Сфире.