- А у меня, знаешь ли, список, - ответил Синерклаас. Он показал себе за спину - и тень соткалась в тощего, угловатого, крючконосого человека с мрачной миной и в темных одеждах. Он был слегка похож на эльфов, только большой и зловещий. Глаза у него сверкнули во мраке красным огнем, и он подал святому большую черную книгу.
При виде черного человека у Мэтта шерсть встала дыбом, он заскулил от страха. Ужасы детства пронеслись в голове, и он сжался под пылающим взглядом.
Святой Николай похлопал по книжке:
- Вот здесь все записи про всех детей, за которыми я слежу. Хорошие получают подарки. А плохие…
- Розги и на колени на уголь, - припомнил Мэтт.
- Ну, давно уже нет. Мы либерализовались, и Черному Питеру меньше стало работы. Как правило, плохим детям достаются дурные сны, а то и вообще ничего. Но записи он все равно ведет.
Епископ Мирликийский и его наказующий помощник ушли прочь с новым мешком подарков, а Маттиас прижался к земле, и, вспомнив приютское детство, подумал, что в мешке и не подарки могут быть, а кошмары или розга. Невыносимые воспоминания рвались прочь из ментального чулана, где он их запер, и Маттиас вздрогнул.
Натянув до предела постромки, вервольф лег на снег сердитой грудой подальше от оленей, но почти сразу его поднял рывок вожжей.
- Давай, Маттиас, не мрачней. Канун Рождества, и нам кучу работы надо проделать, пока нас не настиг терминатор.
- Терминатор? - пискнул вервольф, уносясь в ночь рывком мощных лап. - За нами гонится робот-убийца из будущего?
- Да нет! - засмеялся Санта-Клаус. - Конечно, нет. Но нас преследует солнце. Линия, где ночь переходит в день, называется терминатор. Сейчас мы едем прямо за ней, но она движется быстрее нас, и когда нас нагонит, я потеряю силу до следующего года. Магия Рождества начинается утром в сочельник и кончается, когда Рождество наступит. И к этому времени нам уже лучше бы быть на земле в Доме Рождества, иначе свалимся с небес и никакие количества "рождественской радости" нам не помогут. Так что вперед, вперед, все вперед!
И он снова щелкнул бичом. Маттиас и олени припустили вовсю, устремляясь к следующей остановке. И на этом пути через святую ночь вервольфа посещали долгие-долгие мысли.
Забавно, думал Маттиас, что Рождество обладает такой силой и при этом длится так недолго. Разве не месяцами длилось время чудес, когда он был ребенком? Традиционное веселье покинуло его, когда умерли его родители и его пошли перекидывать из приюта в приют, но он твердо помнил, что были тогда целые недели восхитительных запахов, песен, сверкающего убранства, даже в благотворительном пансионе, который держали Сестры Милосердия.
Он сам удивился, что может вспомнить об этом пансионе что-то хорошее - вообще уже много лет о нем не вспоминал. Запретил себе думать об этом, потому что именно там стали происходить плохие вещи, и там он впервые встретил Черного Питера. Да, сейчас, обращаясь разумом к зловонным глубинам памяти, он вспомнил нагоняющего ужас крючконосого великана с пылающими глазами.
Черный человек приходил поздно в эти детские сочельники. Он приходил с кнутом и дубиной, влача за собой кошмары, намного превосходившие радость утренних пустяковых подарков - поношенная одежда и дешевые игрушки, - завернутых в обычную оберточную бумагу с лентами. Даже имен не писали на подарках, только делали зеленые ленточки для мальчиков и красные для девочек да еще загадочные отметки в углу - Маттиас сообразил, что это размеры дареных рубашек, штанов или ботинок. Было несколько воспитателей, которые не давали забыть, что такое синяки или страх. А мелкие ежедневные обиды, пренебрежение, жестокость детей и привычная благотворительная жалость усталых взрослых так омрачали его жизнь, что не мишурой ее было высветлить.
Когда он подрос, все эти праздники - да вся эта жизнь - стали страшно гнетущими, и Время Света потускнело и поистерлось. Он дрался, дерзил монахиням, списывал на контрольных и экзаменах - это не только на Рождество, а все время. И он не давал остыть своей злости, и мир будто ненавидел его - но лучше так, чем постоянный холод и отчаяние.
Тот год, когда он столкнул Линдси Стрэтхорн со ступеней церкви на третье воскресенье рождественского поста, был отмечен первым визитом Черного Питера. Он только протянул руку схватить ее за косички и дернуть, но так подмывало вместо этого подтолкнуть, ну совсем слегка подтолкнуть… а чтобы она руку сломала, он правда не хотел, тут он не виноват.
В год, когда он начал курить, Мэтт последний раз видел черный огненноглазый призрак. Он проснулся от шороха чьей-то одежды в темноте и стука, когда кто-то наткнулся на ножку кровати. Он выпрыгнул из-под одеяла, с криком побежал в церковь, переворачивая ряды поставленных свечек, выкрикивая проклятия Богу и монахиням, и вылетел в заснеженную рождественскую ночь.
Блуждая в пижаме по сугробам, он попал в компанию волков человечьей породы и навсегда оставил позади свое прошлое, похоронив в самом темном углу сознания вместе со смертью родителей и зрелищем горящей церкви.
Сперва он был в этой стае самым молодым хищником, но пробивался когтями и зубами наверх, пока не встретил волка еще более злого, чем он сам, нечеловеческую тварь, все еще ходящую на двух ногах. Может быть, подумал Маттиас, он не мог не стать вервольфом. Но ему это тогда было все равно. На самом деле он рад был этому и принял свое превращение с яростным ликованием. Хватило с него голода, бедности и чужой ненависти ни за что. Он будет волком, и никогда не будет голодать или мерзнуть, и не будет его бить черный человек. И если кто-то будет ненавидеть его, то будет за что, а если будут бояться - пусть даже как темной ночной легенды - то тем лучше.
Он так тщательно исторг из себя все, чему научился у Сестер Милосердия, что не верил в существование святого Николая. Этот тип в санях не слишком был похож на веселого толстяка американских рекламных роликов или на пузатиков, собирающих пожертвования на тротуарах, - скорее он напоминал европейские фарфоровые фигурки, которые стояли у немецкоговорящих родителей Мэтта на каминной полке, поэтому понятно, что Мэтт его не узнал. Что ж, второй раз он такой ошибки не сделает. Но сейчас он здесь, и у него есть сила позволить Маттиасу летать по воздуху - пусть даже одну ночь в году и в компании норовистых оленей, имеющих на него зуб. И у него, похоже, есть еще очень много других сил. Интересно, очень интересно…
Следующая остановка была на крыше из замшелых деревянных пластин. Снизу доносился запах спящих младенцев и рождественского печенья с горячим чаем. Сейчас Крис Крингл был совсем рядом, когда сошел с саней и пошел по крыше, чтобы исчезнуть в вихре снега и ледяных блесток. Мэтт не очень понимал, как это делается, но идея была.
Когда веселый старый эльф и его более мрачный компаньон вернулись, Маттиас прокашлялся и спросил:
- Сколько вам детей надо посетить каждый год?
- Несколько тысяч. Точную цифру не помню.
- А почему не всех? Я думал, это и есть ваша работа.
- Это было бы нецелесообразно, - ответил святой в красной шубе, грустно покачав головой. - В наши дни я персонально посещаю только определенных детей - тех, кто больше других нуждается в надежде, милосердии и утешении.
- А остальные? - рычащим голосом спросил Мэтт. - Они ничего этого не заслуживают?
- Заслуживают, конечно. Но у меня очень много помощников и нет необходимости стараться посетить каждое дитя. На планете, знаешь ли, шесть миллиардов человек.
- Так много?
Санта кивнул:
- Так много. Конечно, многие в меня не верят, и я не могу войти туда, где нет обо мне веры или памяти - пусть даже памяти о вере, как у тебя, Мэтти. На мою прежнюю территорию врываются атеизм и прагматизм, а еще, конечно, коммерциализм.
- И это вам мешает?
- О нет. Как ты думаешь, кто это начал? Вся эта магазинная горячка и взрыв рекламы - коммерциализация Рождества, которую осуждают столь многие, - невероятно облегчила мне работу. Любое дитя, которое надеется и верит, получая от родителей подарок с надписью "От Санты", в некотором смысле получает его от меня. Важен именно Дух Рождества, а не размер или происхождение подарка.
- По мне, похоже на жульничество, - буркнул Маттиас.
Синтерклаас погладил бороду и залез в сани.
- По мне, отлично работает. Но я не знал, что ты такой традиционалист, Мэтти.
- И вовсе нет! - рявкнул вервольф и хотел еще что-то добавить, но Санта-Клаус покачал головой и взялся за вожжи.
- Разговоры - вещь хорошая, но у нас впереди еще куча работы, мой лохматый друг. Трогай!
И он дернул вожжи, снова направляя упряжку в небо.
Они летели между звездами и землей, и Маттиас улучил момент цапнуть кусок звездной пыли, сыпавшейся сверху, и тянул сани вверх и вокруг по огромной взмывающей петле, - просто посмотреть, не свалится ли человек в красном и его груз подарков. Но Святой Николай только вцепился в сиденье, как клещ, и смеялся:
- Хо, хо, хо! Отлично, Мэтти!
Они мчались, убегая от терминатора, и погода стала влажной и туманной, но ни упряжку, ни погонщика ее не беспокоил холод. А вот туман - другое дело.
- Ох ты беда! - пробормотал Санта. - Вот теперь и правда не хватает Рудольфа - этот его нос светил через самый густой туман. Надеюсь только, не заблудимся в дымке.
- У меня есть нос, - напомнил Мэтт.
- И очень красивый, но в темноте не светит, дорогой мой мальчик. Как же нам найти дома достойных детей, если я их не вижу?
- Я наверняка их могу найти по запаху.
- Правда? Хм… в большинстве таких домов пекут пирожки, но в это время года их пекут чуть ли не всюду.
- А еще надежда. Вы говорили, что у ваших выбранных детей есть надежда.
- Да. И вера. Но ни у той, ни у другой нет запаха.
- Еще как есть, - возразил вервольф, припомнив. - Надежда пахнет как отчаяние перед тем, как прогоркнуть. Вера - как свечной воск с ладаном. Вот это я и чувствую.
Еще он чуял запах спящих детей, и пряников, и еловых ветвей возле горящих в печи дров. И был уверен, что так может пахнуть только в доме, полном Рождества. Во всех других… но он не стал ничего говорить. У Наездника свои секреты, а у Маттиаса свои. Он не собирался всем сообщать, что "рождественская радость" придала его носу не менее волшебные свойства, чем лапам.
- Правда? - спросил Синтерклаас. - Ну, тогда веди!
Принюхавшись, вервольф фыркнул и зарысил по воздуху, идя за учуянным запахом, виляя среди высоких домов, над верхушками деревьев, и наконец на ту крышу, где упряжка остановилась, отпуская Санту на его работу.
Вернувшись, человек в красном подошел к оленям и стал раздавать из кармана печенье.
- Вот вам, мои добрые друзья. Вы отлично поработали, и время угоститься, потому что еще много впереди работы, так что подкрепляйтесь! - Он подошел к Мэтту и достал пряничного человечка.
Вервольф понюхал пряник и чихнул.
- Я бы предпочел детей - они вкуснее. Если ты можешь входить во все эти дома и все это делать, чего ж ты соглашаешься на молоко с печеньем? Ты же все можешь получить. Если бы я такое мог, я бы это отродье прямо в колыбели жрал.
Епископ Мирликийский нахмурился:
- Я этого делать не могу. Я святой покровитель детей, и обидеть их не мог бы никогда.
- Но ты же посылаешь Черного Питера их наказывать. Как вот меня.
- Ты отвратительно себя вел, Мэтти. Детей нужно иногда поправлять - чтобы знали, что хорошо и что плохо. Это все родители знают. У тебя не было родителей и не было никого, кто тебе сказал бы, что ты поступаешь дурно.
- У меня были приемные родители и полная школа монахинь - чтобы меня поправлять.
- Очевидно, этого было мало - учитывая результат. И после всего, что я для тебя делал… ладно, дело прошлое. Пора нам.
Святой Николай почесал Маттиаса за ушами и пошел к сиденью кучера. Тень Черного Питера от него не отставала. На краткий миг черный человек показал лицо и подмигнул Маттиасу, злобно усмехаясь.
Раздосадованный и слегка испуганный, но уже успевший проголодаться после Рудольфа, вервольф заглотал пряничного человечка в два приема. Конечно, северный олень вкуснее, но и так сойдет. И снова сани пустились в путь, а Маттиас продолжал вынюхивать путь в тумане.
Они навестили еще несколько окутанных туманом зданий, и выплывали уже из дымки над замерзшим озером, когда снизу, со льда донесся до саней горестный звук.
- Тпру, Мэтти! - крикнул человек в красном. - Найди, откуда это!
Вервольф, насторожив уши, прислушался к тонкому плачу. Да, вот оно: чей-то голос, одинокий среди льдов, замерзает и жалуется. Маттиас устремился вниз, на голос несчастного, вспоминая, как раньше мчался на такие же крики и отрезал от стада слабых и раненых животных - или людей.
Олени навалились изо всех сил, стараясь угнаться за мощными скачками вожака, летящего к скованному льдом озеру, спускавшегося кругами, все ниже и ниже, пока легче гагачьего пуха не коснулся треснувшего льда. На льду, рядом с прорубью, лежала маленькая фигурка. А рядом с неподвижным телом извивалось еще меньшее, сообщая громким плачем о своем горе.
Маттиас никогда бы не подумал, что святой в красном может так быстро двигаться, но Святой Николай выскочил из саней, едва успев остановиться, и побежал по коварному льду к лежащему возле полыньи ребенку. Он присел, поднял мертвого ребенка, прижал посиневшим лицом к красному суконному плечу.
- Питер! - рявкнул он. - Черный Питер, негодяй, принеси книгу и мой жезл!
Маттиас принюхался к ревущему призраку мальчика:
- Что с тобой случилось? - спросил он. Юный призрак шмыгнул носом и заморгал:
- Мне какой-то человек предложил подвезти из школы домой, но домой не привез. Он мне сделал больно и бросил тут. Я молился, молился, чтобы кто-нибудь пришел…
- И поздно, - сказал Мэтт с рычанием в голосе.
- Никогда так не говори, Маттиас! - одернул его Святой Николай. - Тем более в Рождество.
Он протянул руки Черному Питеру - тот дал ему черную книгу и золотой пастуший посох.
Святой покровитель детей посмотрел на печального призрака и открыл книгу.
- Сейчас, Хосе, мы все это исправим.
Мэтт вытянул шею, стараясь рассмотреть, что там в книге. Увидел желтоватую страницу, а на ней - единственное имя: Хосе-Мария Антонио Гутьерес.
Санта-Клаус заговорил долгими латинскими фразами, извивающимися в воздухе, и земля задрожала, когда святой поднял посох. Слова превратились в сверкающие искры, закружились хороводом, заблестели, падая на страницу и на маленького Хосе, и красные чернила потекли.
И еще заговорил Синтерклаас чужими словами, и чернила замерцали, коричневея, желтея…
Призрак ахнул - и ребенок на руках святого вздохнул. Переливающиеся слова заполнили воздух и запылали белым светом, и епископ опустил посох. Он коснулся им мальчика - и раздался звук далекого пушечного выстрела, крик ангелов, и сам воздух вокруг загорелся!
Маттиас отпрыгнул, а мальчик на руках у Санты закашлялся и открыл глаза. Маттиас поискал взглядом призрака - но нигде не увидел. Посмотрел в книгу - и увидел, что имя теперь написано золотыми чернилами, сверкающими, как новая монетка.
Хосе посмотрел - и ахнул от изумления.
- Папа Ноэль!
- Счастливого Рождества, Хосе, - ответил Дедушка Рождество. Посмотрел на Мэтта и Черного Питера, потом снова на ребенка. - Ты очень далеко от дома, но я тебя отвезу.
Святой и его тень уложили мальчика в сани, Маттиас и олени потащили экипаж в небо, покрывая милю за милей к югу, над желто-красными каменистыми пиками каньонов Нью-Мексико и опустились на траву стадиона, откуда Дедушка Мороз понес мальчика домой. Он передал ребенка на попечение заплаканных отчаявшихся родителей, которые не поняли, как далеко завезли их ребенка, и что перед ними настоящий Санта-Клаус, а не халтурщик-артист.
Черный Питер ворчал, перелистывая книгу рядом с Мартином и глядя издали - никому не хотелось объяснять присутствие волшебных саней с восемью оленями и вервольфом, и уж точно черной тени с горящими глазами.
- Ну, вот, теперь никогда конца не услышу, - бурчал Черный Питер.
- А? - переспросил Мэтт. - Конца чего?
- Еще узнаешь… - Черный человек быстро огляделся, раскрыл книгу и показал. - Вот, смотри, только быстро. А то епископ сейчас вернется.
Маттиас посмотрел и увидел на странице собственное имя. Рядом с ним стояли три золотых звезды, а само имя было грязно-коричневым от тоненьких золотых потеков на краях букв, следом красная буква "X" и ряд черных птичек, заканчивающийся тоже буквой "X", большой и черной. Вервольф догадался, что звездочки наверняка означают годы его юности, а черная буква - тот год, когда он отверг Рождество.
- Это что? - Ткнул он лапой в красную букву. Черный Питер осклабился - зубы как ножи. Мэтта пробрало дрожью ужаса от такой улыбки.
- Это когда ты умер, Мэтти-малыш.
- Но я не мертвый! И не помню, чтобы умирал.
- А ты подумай, что ты только что видел…
Книгу захлопнула рука в красной перчатке. Святой Николай вырвал книгу у своего спутника.
- Ну-ну, Питер! Не пугай бедняжку Мэтти, он сегодня очень хорошо поработал. Это имя с вечера было написано угольно-черным, и мы еще поговорим, откуда взялась эта чернота…
- Расскажи про букву "X"! - зарычал Маттиас.
Дедушка Мороз ответил тяжелым вздохом.
- Долго рассказывать, а солнце нас догоняет. Когда-нибудь в другой раз, чтобы нам не застрять здесь на Рождество.
- А я не застряну, - возразил Маттиас. - Мне не нужна волшебная упряжка, чтобы лететь домой - я и так дома, или рядом с ним.
Мэтт сгорбился, ощетинился, припал к земле, готовый прыгнуть на человека в красном и совершенно забыв об упряжи.
Святой Николай посмотрел на небо на востоке, потом снова на вервольфа. Маттиас не видел никаких изменений в цвете ночи, но, наверное, это приходит с опытом. Как и умение проникать в дома.
- Хорошо, - согласился Санта. - Ты знаешь, что я - святой покровитель детей. Так случилось из-за того зла, которое сотворил вот этот человек. - Он показал на Черного Питера, тот ответил злым взглядом. - Когда я был епископом мирликийским, в одной деревне пропали трое мальчиков. Это были закадычные приятели и проказники, так что сперва никто их не хватился, думая, что они затеяли очередную шалость. Но их долго не было, и родные начали беспокоиться. В других деревнях в то время был голод, и многие впали в отчаяние. Больше всего страдал сам город, ибо слишком было много ртов, и не хватало провизии из деревень и с приходящих судов.
Я купил у одного капитана груз зерна. Он был предназначен могущественному властителю, чьи земли располагались дальше по берегу, но капитан продал мне его ради милосердия, и это было угодно Богу. За доброту Господь возместил ему проданное зерно, и он не был наказан грозным хозяином за нехватку.
Люди плакали от радости, но среди этих радостных слез я услышал горький плач печальных родителей о пропавших детях. И еще другой звук - голоса самих мальчиков, умоляющих о жизни.