Зарипов пожал плечами - в его исполнении жест получился основательным. Габариты Зарипова делали любой его жест основательным. Не уверена, что он понравился мне с первого взгляда, и дело отнюдь не во внешнем виде - по части костюма и аксессуаров у него все трижды окей. Дело в глазах и улыбке. Парадокс в том, что, когда его резиновые губы разъезжались в улыбке, глаза оставались тусклыми, будто глаза мертвой рыбы на человеческом лице. Глаза не принимали участия в улыбке. Это могло быть по двум причинам: либо плохая актерская игра, либо в свое время его очень больно и сильно обтесала жизнь. Выберите вариант по вкусу. Лично я не торопилась как с выбором варианта, так и с рукопожатием.
- Нашел о вас информацию в 'Чтеце'.
Уже второй человек за одно утро говорит мне за 'Чтеца'! Либо журнал завоевывает аудиторию, либо я скептик еще тот.
- Дайте угадаю: эта наша с вами встреча в зимнем саду, - она не случайна, правильно?
- Да, не случайна. Я бы хотел, чтобы вы кое-что сделали для меня.
По правде говоря, многие хотят. Для этого и существует график встреч.
- Позвоните в 'Реньи', и мой секретарь поможет вам определиться с наиболее удобными днями для ваших будущих чтецких сессий.
- Мне не нужные чтецкие сессии, госпожа Реньи. Что мне нужно, так это одно-единственное чтение. Вне стен офиса. Прямо сейчас. Конечно же, за положенную плату.
Где-то падали капли. Шуршал пульверизатор. Потрескивал, нагреваясь на солнце, кафель.
- Я не фанат полевых работ, господин Зарипов. К тому же, сегодня у меня выходной.
Воспоминания пятилетней давности вспыхнули перед внутренним взором с той яркостью, от которой я в первый год после произошедшего просыпалась посреди ночи в холодном поту, среди скомканных простыней, с застрявшим в горле воплем.
Я закрыла глаза, пока воспоминания не поблекли, не подернулись кроваво-красным туманом; просто в какой-то момент я стала видеть мир сквозь кровавый туман - кровоизлияние в глазу делает с вами такое.
Последний раз, когда я согласилась на полевую работу, мне выбили коленную чашечку, повредили бедро, отрезали палец и сломали два ребра, не считая гематом и ушибов по всему телу. Сперва вас просят пройти туда-то, затем, спустя десяток слов и ударов - чу-чу - отправляют в реанимацию.
Я не работаю вне стен офиса.
Зарипов улыбнулся. Не знаю, что он нашел забавного в моих словах. Я не улыбнулась в ответ.
- Это не займет много времени.
- Мне вот что любопытно: в Зеро есть чтецы, готовые в любое время суток станцевать вам кадриль, стоит вам назвать цену. Почему вы продолжаете упорствовать, когда я объяснила вам ситуацию?
- Мне не нужен кто бы то ни было. Мне нужен лучший чтец, а вы, госпожа Реньи, лучшая.
Подошла Соня. Согласна, кактусы, как ни крути, баснословно скучны.
- Это твой друг? - спросила она, даже не пытаясь понизить голос.
Я не успела ответить - Зарипов опередил меня:
- Какая очаровательная юная леди! Как зовут этого ангела?
- Идем, Соня, нам пора. - Я взяла племяшку за руку.
- София! Прекрасное имя. Уже уходите, госпожа Реньи? Я бы хотел еще немного поболтать с вами.
- Ничего личного, господин Зарипов, но, увы, желание не взаимное. Уверяю вас, я с удовольствием встречусь с вами в самое ближайшее время, какое только будет в моем расписании, а пока что вынуждена покинуть вас.
Губы Зарипова сложились в широченную ухмылку. И тут я поняла, кого он мне напоминает с этими резиновыми губами, с крупным начинающим обвисать лицом. Жабу. Жабу, сидящую на болоте, кишащим мошкарой.
- Ближайшее время - сейчас.
Я крепче сжала ручку племяшки.
Ни шороха одежды, ни потрескивания бурых кафельных плиток под подошвами. Ровным счетом ничего. Крепыш попросту вырос позади Зарипова. Роста в нем было под два метра, а основной вес составляли мышцы. И почему я уверена больше, чем полностью, что он не пропускает занятия в тренажерном зале? Он был крупнее Манго вдвое. Брови - темно-русые, широкие, красивый ровный загар, голубые глаза. А волосы белые, я имею в виду, по-настоящему белые, и достаточно длинные, чтобы он мог зачесывать их назад, предварительно утопив в геле. Что это: стиль или подражание Зарипову? Домашние питомцы всегда похожи на своих хозяев.
На крашеном блондине был темно-синий костюм, красный галстук в синюю полоску и черные кожаные туфли на тонкой подошве. Туфли удобнее, чем кажутся на первый взгляд. Что-то пузырило пиджак на его левом боку.
- Познакомьтесь с Кирой, - сказал Зарипов.
Стало быть, настроен решительно.
Я смастерила на лице что-то вроде вежливой заинтересованности. Это - общественное место. Если понадобится, я могу очень громко кричать. У меня много талантов.
Пульверизатор все кашлял и кашлял. Капли все капали и капали.
- Кира сокращенно от...
- Кирилл, - блондин продемонстрировал мне кривоватые зубы в том, что даже человек с блестяще развитым воображением не назовет улыбкой. Я не была человеком с блестяще развитым воображением. Будь я также чуть менее воспитанной, сочла бы этот оскал за оскорбление.
Как ни странно, кривоватые зубы вместе с зализанными платиновыми волосами создавали этот образ. Да, этот самый образ форменного засранца. Кирилл не был тем, кому даже самый коммуникабельный, работоспособный, с оптимально положительным имиджем мерчендайзер захочет рассказать о продукции своей фирмы.
- Зачем?
- Что зачем? - переспросил блондин.
- Зачем сокращать? Разве Кира - не женское имя?
Блондин улыбнулся шире:
- Разве 'Харизма' - не название дешевого винца?
У меня остекленели глаза - серьезно, я буквально чувствовала, как они становятся плоскими и пустыми.
- У тебя мимические конвульсии, Кирилл. Всего хорошего, господин Зарипов, - пожелала я. - Было неприятно познакомиться.
Ручка у Сони была маленькая и хрупкая, будто папье-маше, моя ладонь вспотела в перчатке.
Зарипов кивнул. Этот кивок предназначался не мне, а Кириллу.
Кира не сдвинулся с места. Как заправский фокусник, он показал мне то, что, как в колыбели, дремало на его левом боку. Пузырило его темно-синий пиджак. Соня во все глаза смотрела на меня, а потому не видела кобуры с пистолетом. У меня же был великолепный обзор. Места в первом ряду.
Пистолет.
Я загородила собой Соню. Инстинктивное движение. Так мамы защищают своих детенышей. Соня, несомненно, почувствовала, что происходит что-то нехорошее, и сжала кулачки на моей куртке.
Кира показывал мне кривоватые зубы. Он зубоскалил, а голубые глаза оставались холодными, 'гусиных лапок' не наблюдалось. Говорят, та улыбка искренняя, когда вокруг глаз проступает паутинка мимических морщинок. Впрочем, где мы тут видим улыбку? Оскал - да, но не улыбку.
Угроза.
Вот что бродило в этом оскале.
В меня не тыкали пистолетом, но поставили в известность, что пистолет отныне - четвертый в этой беседе.
Зарипов вновь протянул руку для рукопожатия:
- Надеюсь, теперь желание поговорить взаимное.
Я молча приняла протянутую руку, но не попросила звать меня Харизмой.
Ладонь Зарипова была большой и, не будь на мне перчаток, готова спорить, я бы почувствовала ее сухость и шершавость. У таких, как Зарипов, не потеют ладони. У него оказалось неплохое рукопожатие, без завуалированного проявления превосходства, которое, кстати, легко распознать, если знаешь этикет рукопожатия. Я знала этикет рукопожатия.
- У меня нет с собой лицензии, - сказала я.
- Но у нас с вами сложилась особая ситуация, разве не так?
Меня бросило в холод. Тогда назад тоже сложилась 'особая ситуация', и в итоге меня сделали инвалидом. Я настороженно отношусь к формулировке 'особая ситуация'.
- Что сложного в чтении, о котором вы говорите, раз оно требует лучшего чтеца?
- Я скажу вам о становом хребте всего, что я делаю: на меня работают только лучшие.
Я ткнула пальцем в сторону блондина:
- Серьезно?
Кира заметно напрягся, на шее вздулась вена. Я отшатнулась. Зарипов поднял руку, и блондин застыл на полудвижении.
- Мне жаль, - сказал Зарипов, внезапно посерьезнев, - что пришлось опуститься до откровенного запугивания. Я также приношу свои извинения за то, что потревожил вас в ваш выходной. Если вы готовы, мой друг ждет нас в машине.
Я не была готова.
- Хотите, чтобы я проследовала за вами?
- Пожалуйста.
Думаю, люди редко вообще задумываются, что направление ветра в их жизни может измениться в любое мгновение. Некоторые из нас - сносные штурманы, однако большинство - из рук вон плохие. Вероятность того, что лодка именно вашей жизни напорется на подводные рифы, вовсе не так мала, как вы предполагаете.
Полевые работы. Вне стен офиса. Угроза в оскале блондина. Соня.
Господи Боже, со мной Соня!
- Хорошо, - я сглотнула слюну, положила руку на спину племянницы и повторила: - Хорошо, только, ради Бога, ребенок...
- Все будет тики-так, - ухмыльнулся Кирилл.
Если бы минуту назад он не боролся с желанием сломать мне челюсть, я бы решила, что он произнес это, чтобы успокоить. Но некоторые люди не имеют оттенков. Они такие, какими вы их видите. Кирилл был именно таким - бесцветным ублюдком.
- Что маленькая леди думает о том, чтобы пойти в океанариум? - обратился блондин к Соне.
Соня посмотрела на меня, потом на Зарипова, стрельнула лисьими глазенками в Кирилла. Она словно прикидывала, стоит ей отвечать или нет. Испуганной она не выглядела, но и безмятежной тоже.
- Харизма, ты скоро вернешься? - спросила она и легонько сдавила мою руку.
Я посмотрела на Зарипова.
Резиновые губы с готовностью хлопнули:
- Четверть часа, не больше.
Прежде чем информация попала из моего сердца в мой мозг, я шагнула к Кириллу и уставилась на него снизу вверх. Я почти касалась его грудью. В то мгновение мне было плевать, у кого пистолет и стальные мускулы.
Речь шла о Соне. А за Соню я убью.
На моем лице появилась улыбка, которая наверняка испугала бы меня, увидь я себя в зеркале.
Сумасшедшая, сумасшедшая улыбка.
- Если с ее головы упадет хоть один волосок, - я улыбнулась шире, - я достану тебя из-под земли.
Кирилл не улыбнулся. По-моему, он понял, что я не шутила. Я действительно не шутила.
- Ай-яй-яй, госпожа Реньи, - вздохнул Зарипов.
- Харизма, что?..
Я шикнула на Соню, и медленно отступила от блондина.
- Я понял, - сказал Кирилл, когда мы очутились на расстоянии двух метров друг от друга.
Желваки на его скулах кричали 'только дыхни на меня, и я разорву тебя на клочья'. Этот парень был очень зол.
Иногда, когда нитки, соединяющие кукловода и марионетку, рвутся, марионетка начинает танцевать совершенно безумный танец. И Кирилл близок к этому. Близок к тому, чтобы нитки, привязывающие его к Зарипова, лопнули.
Я кивнула:
- Отлично.
Угрожать двухметровому качку, который, даже не крякнув, может поломать все косточки в вашем теле, - воистину отлично.
9
Мы вышли из влажности зимнего сада. Руки покрылись гусиной кожей. Я подставила лицо солнцу и прохладному ветру. Со стороны реки небо запруживали стада похожих на белоснежных барашков облаков, ветер подгонял их как пастух. Верхушки тополей шуршали желтеющей листвой, по воздуху скользили сотни и сотни желтых бабочек-листьев, виляющих длинными черенками.
Темно-вишневое 'БМВ' было запарковано в стороне от остальных авто. Возле задней дверцы, сложив руки на груди, стоял мужчина в солнцезащитных очках. Оправа и дужки сверкали золотом. Цвет стекол - рыжий. Я не видела, куда он смотрит, и это нервировало. Наголо обритая голова сверкала на солнце, словно надраенный до блеска шар для боулинга. Костюм коричневый, с рыжеватым оттенком. На руках - коричневые перчатки. Стоит ли говорить о ботинках? Та же коричневая кожа превосходной выделки, что и на перчатках.
Оранжевое солнце, оранжевое небо, оранжевый я. На счет песенки не знаю: открывая передо мной заднюю дверцу, бритоголовый не проронил ни слова.
Зарипов влез на переднее сиденье. Оранжевый парень остался возле авто. Я украдкой зыркнула на него, когда он закрывал за мной дверцу. Мне показалось, или он вздрогнул? В груди шевельнулось узнавание. Где-то я его уже видела, но не могла вспомнить где.
После гула улицы тишина показалась оглушительной.
В салоне было холодно - климат-контроль опустил температуру до пятнадцати градусов тепла. Холодно и темно, совсем как у меня дома. Салон представлял собой букет из темно-вишневой кожи, с вкраплениями темного лакированного дерева. Я поерзала, из-за чего кожаное сидение подо мной скрипнуло, и посмотрела на человека, которого должна прочесть.
Я присмотрелась к пассажиру...
Сидящий рядом со мной был таким же человеком, как и Рева-Корова. Но, если Рева-Корова был лиственным человеком, то сидящий в полутьме кожаного салона никогда не был и не будет человеком, сколько бы процедур очеловечивания не прошел.
- Что с ним?
- Вопросы здорово тормозят, госпожа Реньи, как считаете?
Я тоже так считала.
Это было тщедушное замученное шимпанзе в мятом бежевом костюме-тройке. Костюм болтался на нем как на скелете. Шерсть напоминала дешевый синтетический ковролин, неравномерно покрывающий череп. На его руках были тканевые перчатки. Такие носят старушки на прогулки в Дубовую Рощу. А еще обезьяны в костюмах-тройках. Я перевела взгляд на лицо... не могла назвать это мордой. На лице очеловеченного шимпанзе отпечаталось страдание, страдание и еще раз страдание. Кожистые веки трепетали. На ноги наброшен клетчатый плед. Я задержала взгляд на ногах. Плед был накинут не из соображений сохранения тепла. Он скрывал что-то...
Из замешательства меня вывел Зарипов - прокашлялся, выдержал паузу и сказал:
- Начнем.
Вопросительная интонация отсутствовала. Еще бы - он не спрашивал, а приказывал.
- Что у него с ногами?
- Поймите меня правильно, госпожа Реньи, но вопросы - моя прерогатива.
Я правильно поняла его.
Любой на моем месте понял бы его правильно.
Вопросы здорово тормозят, да, особенно когда ты хочешь как можно быстрее вернуться к восьмилетней племяннице, которую оставила на верзилу с женской кличкой.
Очеловеченное шимпанзе в бежевом костюме. Кто он, чем зарабатывает на жизнь? Что Зарипов хочет от него?
Особая ситуация.
Соня.
Я ухватилась за кончик среднего пальца и стянула перчатку с правой руки. То же самое проделала с левой. Перчатки положила на колени. С выражением приятного внимания на лице Зарипов любознательно наблюдал за моими манипуляциями.
Я коснулась рукава бежевого пиджака, коснулась черной шерсти, словно пыталась увидеть мир подушечками пальцев. Всего лишь легчайшее прикосновение. К моему стыду, меня захлестнуло отвращение, а вместе с ним - желание отдернуть руку и вытереть ее о штанину.
Поздно.
Видения хлынули в меня бурлящим потоком. Сомкнулись на мне челюстями мухоловки.
...Здесь есть фонарный столб. Кто-то притащил в посадку фонарный столб и зарыл в землю. С тех пор прошло какое-то время. Сколько? Год? Десять лет? Фонарный столб напоминал черную сгоревшую спичку; покосившийся, на краске выцарапано неприличное слово. Он просто возвышается среди деревьев и, может статься, тоже мечтает пустить корни.
О чем мечтают фонарные столбы? Какие сны им снятся? Сложно сказать. Никто никогда не говорил с фонарным столбом. Никто никогда не говорил по душам со старым шимпанзе.
Кроме Нее. Да, Всевышний милосерден. Он послал мне Ее.
Дождь шептал в кронах деревьев, сквозь желтеющую листву проглядывала свинцовая пластина неба. Пахло озоном и грязью. Грязь причмокивала под подошвами моих ботинок. Ботинки были на два размера больше, но задники не болтались - я не пожалел сил, нет-нет, и затолкал бумагу в носки ботинок. Много бумаги. Купить обувь шимпанзе - это вам не два пальца обоссать. Если бы моя мамочка умела говорить, она бы именно так и сказала.
Мои пальцы - длинные, волосатые, когтистые. В моих руках - коробка, в каких обычно хранят елочные игрушки.
Я прошел мимо фонарного столба, сплюнул набежавшую в рот слюну. Мучительно хотелось курить, но я велел себе идти дальше. Позже будут и сигареты, и стаканчик-другой в 'Лазурных пляжах' у Туза. А пока что у меня есть дело, которое надо сделать, и Она, что ждет меня в машине. И так чертовски много для старого плешивого шимпанзе, чья жизнь состояла из взлетов-падений. Причем, падений было больше, значительно больше взлетов.
Она была моим светочем. Я не хотел расстраивать Ее. Никогда. Не хотел заставлять Ее ждать.
Подошвы скользили по грязи. Я отдал за эти ботинки бешеные бабосы, а подошвы скользили как по льду. Закусив нижнюю губу, я начал спускаться в овраг, но зацепился длинным ('моднявым', как сказала бы моя мамочка, если бы умела говорить) носком ботинка о корень, упал и хриплым и немузыкальным голосом стал озвучивать самые гнуснейшие ругательства, какие только знал. Проскользил оставшиеся метры до дна оврага. Костюм за штуку безнадежно загублен. Но тут я понял, что лишился коробки, и загубленный костюм вмиг перестал мало-мальски волновать меня.
Проклятая коробка из-под елочных игрушек.
Коробка вылетела из моих лап, крышка отскочила, и ее содержимое брызнуло в разные стороны. Комочки грязи прилипли к гладким, цвета слоновой кости, граням. Первая капля упала мне на щеку и впиталась в шерсть, за ней вторая, третья... Я почувствовал, как расширяются мои глаза, как легкие начинает жечь от нехватки воздуха. Нет, это не обман зрения, не игра света и тени.
Я смотрел на содержимое коробки, а оно смотрело на меня. Шевелилось в грязи, как живое. Как живое. И смотрело.
Господи Всевышний!
Она сказала: 'Не растеряй. Уронишь - не смотри, собери'.
Я не хотел Ее огорчать. По правде говоря, меньше всего я хотел Ее огорчать.
Стискивая зубы, я копался в грязи до тех пор, пока не вернул все обратно в коробку и не закрыл крышку.
Я закапал коробку под корнем, по форме напоминающего пышный росчерк великана. Когда над верхушками деревьев прокатился гром, оглушая меня, я уже карабкался из оврага, хватаясь за корни и стебли сорняков, а в моем горле застрял крик.
Гроза уходила на восток, интервал между молнией и громом увеличивался.
Она ждала возле машины - промокшая, бледная, губы сжаты. Сквозь розовую блузку виден кружевной бюстгальтер; соски как две шоколадные монетки. Каштановые волосы прилипли к лицу, плечам, лебединой шее.
Она раскрыла объятия. Я всхлипнул и протянул к ней обе лапы. Она прижала меня к себе. Я разрыдался и еще долго не мог успокоиться.
Я бы сделал это для Нее вновь, если бы Она попросила. Если бы Она просто попросила. Все, что угодно. Даже если Она никогда не полюбит старого облезлого шимпанзе так, как люблю Ее я...