И косвенно подтвердила: в Норильске ничего ещё не знали об обстоятельствах дела!
- Ваши костоломы! - опять пожаловался Терехов.
- При задержании вы оказали силовое сопротивление сотрудникам милиции, - голосок у дознавателя тоже был птичий. - Оторвали погон и пуговицу.
- Ничего я не рвал! - мгновенно взвинтился Терехов, чуя, как рушатся все его замыслы. - Нас схватили внезапно! И грубо!
- Из салона самолёта вы вышли добровольно?
- Меня вытащили!
- Потому что вы сопротивлялись!
Так кричали тоскливые зимние синицы в лесу.
- Ничего подписывать не буду! - филином пробухтел Андрей. - Сейчас вы тут напридумываете причин!
- Хорошо, запишем: от подписи отказался, - пропищала она. - Это ничего не меняет. В суде получите пять суток ареста.
- Откуда вы знаете?! - уже совершенно напрасно взъелся он. - Вы за судью решаете? Да вы тут оборзели от чувства власти! Я свою шею судье покажу!
- Знаю, сколько дают за сопротивление, - невозмутимо прочирикала она.
У Терехова тут же родилась мысль: бежать, когда повезут в суд. Он понимал, родилась от бессилия и отчаяния, но ничего другого в тот момент в голову не приходило.
- Где моя жена? - урезонивая чувства, спросил он. - Хоть что-нибудь человеческое вы можете сказать?
- Вероятно, она в прокуратуре, - подумав, сказала дознаватель. - Я въезжала во двор ИВС, навстречу попалась прокурорская машина.
- Ей тоже шьют сопротивление? И повезут в суд?
- Ну, почему же шьют? Мы не портные. Мы выполняем приказы и свой долг.
Вступать с ней в пикировку не имело смысла, но очень уж хотелось выдернуть из её хвоста хотя бы одно распушённое перо.
- Ваш долг - мытарить в клетках безвинных птиц? - спросил Терехов.
- Безвинных не бывает, - заученно пискнула синица. - А вы - птицы ещё те. Неизвестно, что за вами тянется...
И замолкла. А Терехов окончательно убедился: они ещё ничего не знают об уголовном деле против Алефтины! Значит, не всё потеряно, если что - и пять суток можно отсидеть.
Он думал, что его сразу же повезут в суд, но отправили обратно в камеру, лишь через два часа пришли два здоровых конвоира с дубинками и наручниками, сковали руки и вывели во двор. Терехов глотнул свежего снежного воздуха - и закружилась голова, будто выпил рюмку на голодный желудок. Он стоял между этих красномордых верзил в охраняемом дворе изолятора, дышал глубоко и уже ощущал свободу: ждали автозак. Конвоиры тоже дышали, видно, насидевшись взаперти, и выглядели вполне миролюбиво. В это время ворота отъехали в сторону, и во двор вкатилась залепленная снегом старая "Волга". Андрей не увидел - почувствовал, что сейчас перед ним явится Алефтина. И в самом деле: из салона выскочил худой милиционер и вывел её, галантно подав руку!
Терехов не раздумывал ни одного мгновения - оттолкнул конвоиров, и те, как подрубленные, одновременно рухнули на снег. А он, уже случайно, сшиб худого возле машины и сграбастал Алефтину, обхватил, перекинув скованные руки через её голову, как спрут добычу. Кожаная маска покрывала лицо и часть головы, но она, никогда не бывшая в его объятьях, мгновенно узнала его руки и сжалась, влипла в них, прижавшись щекой к бороде. Чёрная сова ещё не пропиталась запахами тюрьмы и по-прежнему источала насыщенный аромат ландыша, особенно её припорошенные снегом влажные волосы.
- Держись, сова, - прошептал он ей в самое ухо. - Я вырву тебя отсюда!
Первым вскочил её тощий конвоир, но вместо того чтобы растащить супругов, стал охлопываться от снега. Поелозив на земле, встали и верзилы, выхватили палки, кинулись к машине, но почему-то тоже не посмели разорвать эти объятья.
- Спасибо, что женился на мне, - прошептала Алефтина и вжалась губами в бороду. - Не думала, что это так важно. Мне сидеть будет легче...
- Я украду тебя из тюрьмы, - повторил он слова, кем-то подсказанные в этот миг и прозвучавшие выспренно.
- Мне светит десять лет темноты, - её губы щекотали лицо. - Сейчас в прокуратуре сказали. Но теперь я их вытерплю.
- Вырву из темноты!
- В этом мире за всё надо платить.
- А другой существует?
- Существует - там, где живут белые совы.
У него вдруг сердце сжалось.
- Я не оставлю тебя!
Договорить он не успел, потому что их всё-таки растащили в разные стороны и развели по углам двора, но как-то участливо, беззлобно, как тренеры разводят боксёров на ринге. Было ощущение, будто конвоиры прижали его к канатам, заслоняя вид.
- Благодарю тебя! - напоследок крикнула Алефтина в пространство тесноватого изоляторного двора.
Терехов услышал её, но не увидел. И ещё услышал пистолетный выстрел защёлки автоматического замка стальной двери.
Глава 17
На ступеньках Терехов сбил снег с бушлата и, удостоверяясь, что всё это ему не грезится, ещё раз глянул на привязанных к поручням коней. Гнедой жеребец и серая кобылица были реальными, можно протянуть руку и потрогать. И рогов на их лбах не чудилось - ни костяных, ни лучистых, только аккуратно подстриженные чёлки с тающим на них снегом.
Он распахнул дверь, и в лицо дохнуло тёплым весенним днём, лесом и запахом ландыша. Разглядеть что-либо оказалось невозможно, света от мерцающих угольев в поддуве печной дверцы хватало лишь для того, чтобы разглядеть гордый профиль женщины в кресле.
Какой-то утлый, призрачный свет появился через несколько секунд после того, как он закрыл за собой дверь. Это была подруга Репьёва, для которой предназначался этот домик на колёсах: никто иной не нашёл бы выключателя, болтающегося на проводе между газовой плитой и биотуалетом. Аккумулятор за ночь работы электростанции зарядился, однако ночник оказался укрыт солдатской плащ-палаткой. Но даже при таком освещении было видно, что Ланда восседает по-царски, откинув красноволосую голову на спинку кресла-трона, установленного здесь для неё. Почему-то сразу подумалось, что намерения Жоры были изначально обречены на провал, зато перспектива обратиться в Лунохода - самая близкая. Они оба были слишком честолюбивы, горделивы и властны, чтобы соединиться в пару, но таких женщин мужчины не забывают никогда. И не случайно она источала запах ландыша, цветка нежного, изящного и даже лекарственного, однако несущего смертельный яд. Говорят, желательно даже помыть руки после того, как нарвёшь такой майский букет.
Приглушённый свет ночника не позволял увидеть её глаз, но, судя по движению век и ресниц, взгляд у Ланды был женский, оценивающий. Так смотрят опытные лошадники, когда выбирают коня в табуне, откровенно сканируя его с головы до ног. В кунге было жарко, поэтому она сидела в ажурной кожаной безрукавке, надетой поверх белой рубахи с отложным воротником, выставив перед собой своё главное украшение - длинные ноги в высоких, облегающих икры сапогах всадницы. Вместе с тонким ароматом ландыша от неё исходил дух чистоты, как от отстиранного и вымороженного белья. Весь наряд её был вызывающим, агрессивным, смахивал и на цыганский, и на гусарский одновременно. Короткополая приталенная волчья доха мехом внутрь висела на спинке кресла и тоже была покрыта аппликациями каких-то животных. Высокий воротник-стойку украшала объёмная извивающаяся змея, искусно вырезанная из коричневой кожи и поблёскивающая под мерцанием угольков печи. Хвост и хищный зуб, торчащий из открытой пасти, были застёжками.
- Я привела коней, - сообщила она. - Можешь забрать их.
Голос был надтреснутый, нежный, слетал с губ как бы невзначай и не соответствовал гордому профилю птицы.
- Спасибо, - не сразу отозвался Терехов. - Но ты же приехала не для того, чтобы вернуть лошадей.
- Верно, - она повернулась вместе с креслом и посмотрела прямо.
Блёклый свет за её спиной по-прежнему не позволил рассмотреть выражение глаз, показалось, что лицо застыло в маске пытливого ожидания.
- Как тебя называть? - спросил он. - Я слышал несколько имён: Ланда, Маргаритка, сова Алеф...
- Какое нравится, - обронила она. - Отзовусь на любое...
- А настоящее есть?
- Алефтина.
- И что же ты хочешь, Алефтина?
Мысленно он приготовился ко всему, в том числе и к шизофреническому бреду о параллельных мирах, но ответ прозвучал неожиданно просто:
- Показать свои картины.
- И всё? - непроизвольно вырвалось у Терехова.
- Да, пока всё.
Чтобы загладить этот неуместный возглас и скрыть разочарование, Терехов снял бушлат, протиснулся к мерцающей печке и заговорил отрывисто:
- Кстати, видел твои картины. В папке нашёл. Я не большой специалист в живописи. Но там какие-то странные животные, существа...
- Это наброски! - ревниво перебила она.
- А почему ландыши не белые - разноцветные?
- Я так вижу, - был вполне ожидаемый ответ художника.
- Ну да, понимаю... Свобода творчества!
Чувствовалось, что Ланда была не намерена обсуждать сейчас свои творческие взгляды, и в голосе послышался осторожный напор:
- Ты готов посмотреть мои полотна?
Он пожал плечами.
- Давно не бывал на выставках...
Отказывать было неуместно, да и невозможно, особенно после того, как она снизошла и явилась сама, вероятно, наказав своего слугу Мундусова. Однако и лететь к ней во всю прыть на ночь глядя, дабы взглянуть на её картины, тоже было нельзя. Терехов и в самом деле мало что понимал в живописи, тем паче в такой, наброски и акварели которой видел. Было время, когда курсантов развивали духовно, возили по галереям и выставкам, но на том всё художественное развитие и закончилось.
Но Ланда откладывать открытие своего вернисажа не собиралась.
- В таком случае поедешь со мной, - заявила она и встала. - Ты сказал своё слово.
Он давно не пел, но слух по-прежнему оставался музыкальным и воспринимал малейшие интонации. Голос её не соответствовал внешнему виду воинственной всадницы и ночной хищной птицы, но в его нежности Терехов услышал или угадал скрытую зовущую и зловещую силу. В любой момент она могла добавить в свою интонацию самые разные краски и оттенки - от чарующей мелодики до гневного, властного звона, однако всё это будет пропитано тайным ядовитым соком, как майский ландыш. Таким голосом можно усмирять бунты и поднимать восстания, поскольку в обоих случаях требуется лекарственный яд. На сцене она была способна взорвать пространство зала или наполнить его благостным умилением.
Терехов сделал вид, что ничего этого не услышал.
- Давай подождём до утра, - предложил он. - Я расседлаю коней. Посидим, поговорим. Я не знаю, кто ты. У тебя много имён и лиц...
- Знаешь! - отрезала Ланда.
- О тебе тут такая слава! Например, хотел спросить, зачем ты разбила зеркало?
- Чтобы в него не смотрелась другая женщина, - отчеканила она.
- Я подумал, чтоб мы тут не наделали глупостей...
Её всё-таки интересовало, что он подумал, в голосе послышался личностный ревнивый мотивчик, как в суждении о картинах, однако она погасила его и отвергла все намёки:
- Это зеркало должно помнить лишь моё отражение! И не обольщайся - твои связи с женщинами меня не интересуют. Мне всё равно.
Терехов хотел задать резонный вопрос: мол, а что же ты хочешь ещё, кроме как показать выставку, однако не успел.
- До рассвета нам нужно быть в моих чертогах, - заявила Ланда. - Я поеду первой, ты за мной.
Всецело повиноваться ей или раболепствовать, как Мундусов, он не собирался, впрочем, как и превращаться в Лунохода.
- Так приглашают на казнь, а не на выставку! - усмехнулся Терехов.
- Это не приглашение, - Ланда обрядилась в доху и стала застёгивать ворот, - это моя воля. А чего хочет женщина, того хотят боги.
Змея обвилась вокруг её шеи и хищно впилась в свой хвост.
- Если ты дух дна земли, то я непременно тебя навещу, - не без иронии пообещал Терехов. - Только в другой раз и лет эдак через пятьдесят.
Она невозмутимо встряхнула буйными рыжими космами, рассыпав их по плечам, и натянула левую перчатку.
- Не надо слушать наивных алтайцев.
Затем протянула правую руку.
- Потрогай, она живая и тёплая. Дух смерти ледяной, я это знаю.
- Верю.
Терехов к руке не притронулся.
- Кто же ты, Алефтина? Чёрная сова Алеф?
- Сам увидишь, кто.
Она осмотрелась, и голос её вновь стал надтреснутым:
- Только не в этих стенах. Здесь для меня ловушка, долго находиться нельзя. Надеюсь, ты меня понимаешь.
Терехов открыл дверцу печи и помешал угли, чтобы занять руки, а уже через них не отрываться от реальности и снять ощущение, будто говорит сам с собой.
- Зачем я тебе понадобился? - грубовато спросил он. - Не в картинах же дело?
Ланда почему-то развернулась от печного зева к двери, словно тотчас хотела выйти.
- Всё узнаешь в моих чертогах.
- Чертоги? Это в каком мире?
- В земном. Даже подземном.
- Всё-таки подземном... Мне говорили - ты живёшь в пещере.
- Или в потухшем вулкане.
- Или в вулкане.
- Сам увидишь, - она натянула вторую перчатку и взяла из кресла нагайку. - Неволить не стану. Не захочешь помочь мне, получишь своих коней и вернёшься.
Терехов поймал себя на мысли, что уже не ищет причин остаться либо оставить её хотя бы до утра, напротив, ощутил, как начинает тихо вибрировать от назревающего мальчишеского любопытства и теперь пытается это скрыть. Он непроизвольно ждал такого момента, пожалуй, с тех пор, как узнал от сержанта Рубежова, что Ланда, по-солдатски - Маргаритка, и есть сбежавшая подруга Репья, превратившая его в Лунохода. И сегодня уже испытал прилив какого-то мистического интереса, когда услышал от Мундусова, почему погранцы так её называют: от алтайского кара мегритке - чёрная сова.
И в самом деле, медлить и оставаться в кунге было нельзя: в космические датчики Терехов верил слабо, однако Жора мог нагрянуть в любой момент, ибо давно уже живёт и управляется не здравым смыслом, а некой болезненной и оттого провидческой интуицией. Не исключено, что и его щедрость продиктована соображениями о том, как выловить и вернуть несостоявшуюся жену, используя своего однокашника в качестве приманки. И впрямь может явиться сюда в любой момент, поскольку привык добиваться своего. Здесь, на Укоке, во имя возлюбленной этот честолюбец пожертвовал даже своей карьерой.
- Поехали в твои чертоги, - будто бы нехотя согласился он. - Правда, снег выпал...
- Я замету следы, - поспешно ответила Ланда, угадав его мысли и не сумев скрыть чувства. В её голосе послышалась надежда: - Наверное, тебе говорили, что я ведьма, летаю на метле.
Застоявшиеся на привязи кони несли галопом, выстилаясь над заснеженными полями, и чудилось, будто они не касаются копытами земли, опираясь на змеистое и беспрерывное полотнище позёмки. Но на взгорках, где ветер выдул снег и выгладил траву, отчётливо слышался ритмичный стук копыт о каменистую тёмную почву, который тут же пропадал в наметённых сугробах; создавалось впечатление, что скачут они из одной, воздушной, реальности в другую, земную и привычную. Всадница отлично знала путь в этом всеохватном бездорожье или в самом деле видела ночью, как сова, точно выбирая направление.
Терехов давно потерял чувство времени и ориентиры, отмечая направление лишь по ветру, однако и он то дул в спину, то менялся на резкий боковой - так что вставала дыбом грива серой кобылицы, то становился встречным. Единственный раз Андрей оглянулся назад и, увидев снежный настигающий вал за спиной, потерял желание озираться: ведьма на гнедом жеребце и впрямь заметала следы!
Обе лошади казались белыми от пены или от снега, липнущего к разгорячённым телам, и добровольная резвость эта если не шокировала, то вызывала удивление, поскольку Терехов помнил меланхоличную их ленцу, пока они работали на ЮНЕСКО. Сейчас же и гнедой, и серая выкладывались, как на ипподромных скачках, будто зная о сделанных на них ставках.
Мчались так около часа, ничуть не сбавляя, а то и наращивая темп, и кобылка начала вспениваться. Пора было дать им передышку, так можно было легко загнать лошадей, однако Ланда лишь изредка мелькала на фоне снежных полей и упрямо отрывалась вперёд. И хорошо, что конь под ней был гнедым, иначе Терехов давно потерял бы её в снежной пелене.
На крупную беговую рысь, а потом и на шаг они перешли, когда начался затяжной подъём с голыми курумниками, как-то привычно и точно огибая эти каменные реки. Скорее всего, впереди был перевал, поскольку справа и слева возникли "идолы" - высокие уступчатые останцы, напоминающие стражников. Так ехали ещё около получаса, потом лошади начали приседать на задние ноги и тормозить по крутоватому спуску. Терехов мысленно метался по листам карты, пытаясь вспомнить, где есть подобные ландшафты, однако скоро отказался от желания запомнить дорогу. Тем паче, что снежный покров истончился, а потом и вовсе кругом потемнело: земля сразу за перевалом стала голой, влажной и непроглядной. И встречный ветер заметно потеплел, хотя ещё несколько минут назад был студёный, пронизывающий. Тут лошади сами перешли на шаг, Ланда придержала гнедого, чтобы Андрей поехал рядом.
- Сейчас будет граница, - предупредила она и подала нагайку. - Не отставай, гони во весь опор. Проскочим.
И дала шенкелей гнедому. Тот с места взял в галоп, и Терехов не успел даже спросить, какая граница, с кем, если на плато три сопредельных государства? А самое главное - неужто они станут пересекать госграницу?!
Все эти вопросы остались в голове, и хотя кобылица старалась не отставать от жеребца, всё равно в резвости проигрывала, разрыв между конями увеличивался и нагайкой тут было не помочь. Тёмный круп гнедого отрывался вперёд, иногда сливаясь с ночной сумрачной землёй, и тогда Терехов скакал наугад, нахлёстывая серую. Впереди мчалась всадница Укока, словно прокладывая, пробивая путь в пространстве, но она почти всё время была незримой, и только чудились отголоски её цветочного аромата, чего быть не могло.
Он привстал на стременах и каждое мгновение ждал какого-нибудь барьера - старых столбов с колючей проволокой, ограждений запретных зон, сетчатого забора, насыпи или рва. Даже торчащего из земли камня хватило бы! Китайская и монгольская границы были укреплены ещё в шестидесятые годы, во времена культурной революции, и там могло быть всё что угодно, вплоть до минных полей, которые были обнесены наполовину рухнувшей колючкой, но вряд ли обезврежены!
Он мчался, сгруппировав тело для внезапного падения вперёд, дабы сохранить руки и ноги: каскадёрить учили в Голицинском на занятиях по конной подготовке. Но там момент спотыкания лошади был предсказуем, видим или даже управляем, а поле для приземления выстелено соломой; тут же, в полных потёмках и на каменистой земле, всякий промах грозил переломами, если при касании с землёй не войти в кувырок. Да и управляемое падение с лошади на скаку требовало постоянных тренировок, как у стрелка в тире, а он не вылетал ласточкой из седла с тех самых пор, как закончил училище.
Они не проехали и трети склона перевала, как серая самостоятельно и резко свернула в узкие лабиринты между высоких останцов и пошла шагом, осторожно спускаясь по крупным камням и плитам. Терехов уже никак и ничем не управлял, положившись на чутьё кобылицы, думал лишь о том, чтоб скорее уж всё закончилось, однако впереди послышался обвальный шум воды, и скоро показался невысокий, но мощный водопад, а дальше безвестная речка вообще уходила в каньон с отвесными стенками.