- Задумано было по-взрослому, мог большие бабки срубить, но не поняли. Один сразу обломил, другой проект принял, но оставил меня одного, некоторые отмахнулись, как от чертовщины. Измотался я биться лбом об стенки…
- Знакомо… Но пока лоб не разобьешь, хлебца икрой не намажешь. Должен, вроде, и сам знать. Тоже ведь битый…
- За битого обычно больше дают, а тут гоняли, как пацанчика.
- Но, может, ты все-таки скажешь, что за проект? - настояла Матрона, согревая в ладонях недопитый бокал коньяка.
- В двух словах так: у меня на ТОМ СВЕТЕ появился знакомый, который, представь, отвечает на вопросы электронной почтой.
- Господи! Какие у тебя знакомые-то! - вскинулась Матрона. - Я скольких знакомых уже проводила и ни один чего-то не пишет…
- Ну, и я хотел закрутить вокруг него грандиозное шоу: вопросы, ответы, ну, ты представляешь, как я умею. Но знакомый оказался занудой, отказался участвовать сам и не дал больше никого, с кем бы можно было связаться. Я плюнул на него и хотел сделать полностью постановочный вариант. Но наш Канал отказался от идеи, я сунулся к горбуну Кожарину, тот, вроде согласился, но всё свалил на меня, не дав в помощь ни одного продюсера. И я спекся. Пару недель побегал по котам, но не поймал ни одного жирного. За это время Александра успела надуть губы, а супруга - собрать чемоданы и выставить их за порог. И вот я весь перед тобой. Помятый, как использованный презерватив.
- Как говорят, "картина маслом!" …Ну-ка, поподробнее о знакомом на том свете…
- Да!.. Зануда один. Вместе когда-то работали. Тогда был занудой и теперь - "Всё должно быть по совести!.. За всё человек отвечает при жизни!" Ну, и прочую муть несёт.
- А чего? Все правильно: всё должно быть по совести. И за всё человек платит сам. А ещё чего твой знакомый пишет?
- А хрен его знает! Я плюнул и больше ни разу на него не выходил, - отмахнулся Диванов, чувствуя, как тяжелеет от коньяка его блистательно подвешенный язык. - Я устал. Где лежит твой коврик?
- Про коврик пока забудь. Сейчас ты мог бы выйти на своего знакомого? Я бы с ним поболтала…
- Выходи на него сама. Вот его простой до безобразия адрес, - Диванов протянул ей скомканный листок. - А я пошел искать коврик… или лучше диван?
- Черт с тобой. Там, в комнате Скворцова есть свободная кушетка, - отмахнулась Матрона.
- А если я упаду в его кровать? - пьяно спросил Диванов.
- Падай, хоть за кровать. Если явится сегодня, разберётесь, где кому спать.
Что-то ещё бормоча, Диванов уплёлся вглубь квартиры, а Матрона, оставив коньяк, пересела за рабочий столик в углу гостиной, где под розовой атласной накидкой у неё стоял видавший виды стационарный компьютер. Все, кому доводилось видеть его, говорили, что пора эту рухлядь выбросить, сейчас ведь столько новых стильных аппаратов. Но Матрона, при всей широте своей натуры и внешней склонности к шику, любила некоторые старые вещи и никак не поддавалась на уговоры и подначки. К ним относился и почтенный НР. В этом же доме, этажом ниже, у нее была студия звукозаписи, напичканная самой современной техникой. Есть там и мощные компьютеры для монтажа звука и клипов. Но она любила домашний НР, в памяти которого хранила много личного, по сути, весь свой архив, с тем расчётом, чтобы, если когда-то засядет писать мемуары или кто-то другой возьмётся за её жизнеописание, всё было у него под рукой.
Вообще, она уже чувствовала приближение этого времени, когда оставит свою публику другим, не менее настырным и заряженным на успех, а сама переберется в загородный дом. И там без суеты, без нужды каждодневно выглядеть королевой, в одном халате и мягких тапочках сядет у экрана старого друга и будет думать, с чего ей начать писать. Приближение этого времени она ощутила недавно, когда ни с того, ни с сего вдруг начала оценивать каждый свой поступок: так ли он совершён и почувствовала потребность советоваться с кем-то, скорее даже не с друзьями, а с кем-то более добрым и мудрым. С мамой, например, давно уже покинувшей этот мир. Именно перед ней она недавно почувствовала потребность оправдаться за то, что привела в дом молодого, талантливого и избалованного всеобщим вниманием Скворцова. "Ты не подумай, я не для постели его привела, - говорила она. - У него нет никого из близких, а парень срывается, мне просто жалко, если погибнет. А меня он уважает почти как мать, и я стараюсь повлиять на него, если ещё смогу…"
А вот Диванов подкинул возможность поговорить с человеком с ТОГО СВЕТА. Странно, что она ничего не знала о таких его связях. Чертовы гастроли, с ними потеряешь всё на свете!
Она осторожно набрала оставленный Дивановым адрес и дрожащими пальцами отбила по клавиатуре:
- Здравствуйте. Мне сказали, что я могла бы… - она остановилась: "Что я могла бы?" и продолжила: - посоветоваться с Вами… Правда, я не знаю, как обращаться к Вам… Дима Диванов дал мне только этот адрес… А я - Альбина Мирная… И ещё все зовут меня "Матрона".
- Здравствуйте, Альбина Ивановна, - отпечаталось на экране. - Я знаю Вас. И даже когда-то брал у Вас интервью. Если вспомните, это было после Вашей победы на фестивале "Золотой Орфей".
- Если честно… Я тогда очень многим давала интервью…
- Да, конечно. Всех невозможно запомнить. А я - Владимир Волгарь, точнее Душа Владимира Волгаря, погибшего в автокатастрофе. Чем могу быть полезен?
- Душа… Это что такое, как она, или, вернее, Вы выглядите?
- Как выглядит моя Душа, я не знаю. Её видят только другие Души. А их я вижу как пятна света. Что-то вроде солнечных зайчиков. Отличаются они интенсивностью света и пятнышками на нем. Есть совершенно светлые Души и есть запятнанные, почти темные. Как у живущих в вашем, мире. Там же говорят: "Светлой Души человек" или "У него Душа чернее ночи". Здесь всё так же, как жил человек в земной жизни, такая у него и Душа.
- Меня интересует Душа моей мамы. Она где? И какая?
- Точно могу сказать: она, должно быть, Здесь, в Пространстве. А в какой его точке, надо искать. Вы представляете, сколько здесь Душ, если от сотворения мира на Земле жили более ста миллиардов человек, и все они переселились сюда.
- Все-все? - вырвалось у Матроны.
- Нет. На Земле сейчас живут шесть с чем-то миллиардов их потомков, чьи Души постепенно тоже прибудут сюда, а их место на Земле займут их продолжения. Жизнь непрерывна, вернее даже вечна, принимая только разные формы бытия - или в виде вашей частицы на Земле, или в форме Души - в Пространстве.
- Господи, как всё сложно, - отстучала Матрона.
- Скорее, как все мудро, - поправил Волгарь. - Ничто не исчезает, бесконечно обретая иные формы… Даже то, что сгорело в огне, превратилось лишь в иную форму материи…
- В солнечный зайчик? - спросила Матрона.
- И в солнечный зайчик. Это высшее творение Создателя, - подтвердил Волгарь.
- А почему моя мама мне ничего не пишет?
- Ну, почему же? Общаются ваши Души. Мама вам снится, вы мысленно говорите с ней. Вы - часть её, а ваша живая Душа - часть её Души. И вы же понимаете друг друга? Для этого разве обязательно писать так, как я? Я пишу скорее для нечутких Душ, чтобы пробудить в них голос Совести. А вы слышите его и без меня.
- Спасибо, - тихо сказала Матрона, уже не печатая слово на экране, и он погас.
Глава 19
Ночь после выборов в предвыборных штабах всех кандидатов проводят одинаково - пьют: за явку избирателей, за результаты экзитпула, за подсчет первых процентов голосов, за то, что "наша берёт!" или за "мы ещё себя покажем!". В общем, была бы охота, а причину всегда найдём. И в качестве причин оказываются здоровье кандидата, славная работа команды, её отдельные недостатки, непременное желание исправить их в следующий раз и за третий русский вопрос: "ты меня уважаешь?"
Обстановка в штабе действующего мэра отличалась от остальных только количеством пьющих и суровостью лица главного пиарщика его предвыборной кампании Александра Крутого. Пил Сарафанов-Крутой не меньше других, закусывал исключительно фруктами, по сему к полночи был уже изрядно пьян, но держался и, чтобы не выдавать себя заплетающимся языком, изо всех сил сдерживал клокочущее желание сказать, кому эта кампашка обязана грядущей победой. Но к полуночи, когда предварительно подсчитанные голоса, поданные за действующего мэра, уже тяжелым валом накатывались на показатели соперников, Сарафанов, требуя всеобщего внимания, поднял вверх руку с бокалом.
- Я знал, - начал он, нарочито напрягая голос. - Я знал, что мы раздавим всех. И на что бы там ни надеялась остальная шелупонь, я знал, что у нас будет не менее семидесяти процентов и полная… виктория в первом туре. И заслуга в этом не только нашей пиар-кампании, - хотя мы были на три головы выше всех - и человека, вокруг которого мы сплотились, но и наших избирателей, которые поверили нам и были с нами… Пьём, друзья! - скомандовал Сарафанов неожиданно подсевшим голосом.
- А за что или за кого пьем? - спросил голос с дальнего конца стола. - Выражайся яснее!
- Кто не понял, может идти вон, - разозлился Сарафанов.
- Пьем за сказанное, - поправил его мэр.
Разом опрокинув содержимое бокала, Сарафанов почувствовал, что из недр его нетощего живота начинает подкатывать тошнота. "С чего бы это?" - подумал он и, сняв с плеча руку мэра, пошёл на выход к балкону: надо было отдышаться на свежем воздухе, иначе ему не дотянуть до объявления победных результатов народного волеизъявления.
Балкон ресторана "Верхотура" - любимого места загулов мэра - тянулся вдоль всего семнадцатого этажа городской высотки и служил чем-то вроде смотровой площадки для тех гостей города, которых мэр считал нужным угостить хорошим ужином или обедом. Обычных гостей ресторана сюда не пускали, чтобы, не дай бог, у кого-нибудь ни закружилась голова, и он ни перевалился бы через довольно низкую ограду. А гости мэра специально приглашались сюда, чтобы могли окинуть взглядом огромную панораму города и восхититься владениями молодого хозяина крупнейшего на Волге мегаполиса. В таких случаях на балкон выгонялась и вся обслуга ресторана, чтобы, во-первых, во-время предложить кому-то бокал, а во-вторых, предупредить об опасности головокружения, если слишком близко подойдут к барьеру.
Предупредить об этом Сарафанова было некому, он оперся локтями на барьер, глянул вниз и отшатнулся назад - так пугающе поманила его к себе открывшаяся перед ним едва освещенная пустота. Сашок прислонился спиной к кирпичной стене и, чтобы унять страх, прикрыл глаза. В них всё поплыло как при сильном головокружении. "Хмель или страх?" - спросил он себя и открыл глаза. Решил: "Хмель!" - чтобы не признаться в боязни высоты. И даже снова шагнул к барьеру, но оперся об него уже вытянутыми руками и не стал заглядывать вниз. Город уходил вдаль сияющими нитями уличного освещения, и редкими прямоугольниками окон среди темных громад спящих домов. "Во, блин! Все уже дрыхнут, и им похеру, кто к утру станет их градоначальником!.. Вот и вся демократия! Бейся, Крутой, лбом об стенку, вешай лапшу на уши - им до лампы: спят или строгают потомство… Ну, кто-то пьет, кто-то в ящик глядит… Там вон танцуют, где-то зажимаются в подъездах, и никому не интересно, где и как считают голоса… А я знаю, где и как их считают и сколько их будет в итоге! Мне даже у Волгаря не надо спрашивать, чья сегодня была виктория? …Потому что Викторию делал Крутой!" - Сашок хлопнул ладонью по барьеру и повернулся, чтобы вернуться в зал, но на балкон вышел мэр.
- Вот ты где мерзнешь, - сказал он и протянул Сарафанову открытый портсигар: - Перекурим что ли тревоги наши?…
- У меня тревог нет и я не курю сигареты, - откликнулся Сарафанов. - Сегодня я заработал и хорошую сигару.
- Пока трудно сказать, что мы с тобой заработали. Ясно только сколько потратили. Подсчитано-то ещё всего ничего, и отрыв не такой значительный. Экзитпулу на все сто я поверю, когда перевалим за половину… Вот когда перевалим, будет тебе и сигара, и всё остальное. А пока пошли в зал, хватит мёрзнуть, и не нырни за барьер, - мэр взял Сарафанова за локоть: - Пошли. А то народ там заскучал без твоих тостов.
- Перебьются. Надраться и без меня смогут. - Он помолчал, потом решился спросить: А ты скажи, мы что - много потратили?
Сколько потратил ты - не знаю. А мне эта компания влетела в хорошую кучу баксов, - сухо сообщил мэр.
- Там же Едра платила и спонсоры, - поправил его Сашок.
- Отбивать всё равно придется мне… Всё до цента. И всем.
- Как это? - спросил Сашок. - Хотя… Чего это я? Не знаю, что в бедной России два общака? У воров и у власти?
- Пойдем, пойдем! А то ты уже хорош и разболтался. В зале только не вякай много. - Мэр крепко подхватил Сарафанова под руку и потащил к выходу. Но Сарафанов резко вырвался, попятился назад, ударился спиной о барьер, откинулся головой назад, и она оказалась слишком тяжёлой, потянула его вниз. Он судорожно стал хвататься за кирпичный барьер, ловить руками пиджак отпрянувшего мэра, но в пальцах оставалась только пустота. Эта звёздная пустота морозного неба билась и в запрокинутые глаза. Он услышал визг мэра: "Эй-эй! Сюда! Все сюда!" Почувствовал, как кто-то пытается выхватить его из пустоты за брючину, за ботинок, но это уже не мешает ему развернуться лицом к темноте и почувствовать открытым для крика ртом упругость ночного морозного воздуха.
"Я падаю? - спросил он себя. - Лицом вниз? Чтобы оно вдрызг? А кто же меня узнает?" - И он инстинктивно отбросил одну руку в сторону под упругую струю ветра, а другую прижал к себе, как это делают парашютисты в свободном парении, и его развернуло лицом к небу, улетающему выше балкона "Верхотуры", в темную синь, куда взлетел и его последний выдох.
Распахнутыми руками мэр сдержал вбегающих на его крик людей, вдавил их обратно в зал. В руках у него был узконосый черный ботинок.
- У нас беда. Саша Крутой нырнул вниз, я не успел его удержать, - сказал мэр глухо и, поймав взглядом пробивавшегося к нему директора "Верхотуры" выдавил: - Ты за это ответишь… Сто лет назад ещё надо было сделать ограждение.
- Но мы же всегда принимали меры… Вы же знаете, - заговорил директор, взвинчивая голос почти до плача.
- Допринимались. Вызывай скорую и милицию, - Испортили гады всё, что могли…
Глава 20
Диванов не слышал, как пришел Скворцов, как его отчитывала Матрона, как тяжело и несуразно тот раздевался и нырнул к нему под одеяло. Он только почувствовал тяжелый запах перегара, ударивший в нос, и перевернулся на другой бок. Спал тревожно, но не настолько, чтобы перебраться на кушетку от надоевшего Скворцова, норовившего во сне обнять или завернуть на него ногу. Снилась какая-то чепуха, вроде легкой драки с женой, да вполне живой Волгарь, который молча грозил ему пальцем. "Сердится зануда, а на что или за что - молчит. А что значит молчание покойников или их душ? - соображал он, ещё не открывая глаз. - Они, как совесть - или осуждают, или молчат, или молча осуждают… За что? За то, что выставили из дома или, что хотел отправить Александру к маме? Вот так всегда: влюбляешься в личико, а в дом приводишь всю девушку… А девушка требует сверх меры…"
Мысли прервал голос Матроны: "Подъем, гомики!" И грохот включенного "на всю катушку" проигрывателя: "Если вы в своей квартире, лягте на пол - три-четыре…"
- А если я в чужой квартире, ранний подъем обязателен? - пробубнил Диванов, скинув ноги на пол.
- Какой ранний!? Ты глянь на часы, Диванов. Не только петушок давно пропел, но и пушка в Питере отстреляла. Скворушка-птичка пусть дрыхнет - у него сегодня нет записи, а у нас, Димон, дела. Скоро приедет директор, будем решать, что ты сможешь делать в туре. Так что быстро встать, умыться и собрать мысли в пучок, - мягко распорядилась она.
Толстый, но весьма расторопный дядька - арт-директор Матроны - плюхнулся в широкое кресло и расплылся в дежурной улыбке:
- Мои приветы и полный респект гениальному телеведущему, - развернулся он всей массой в сторону Диванова, кисло жующего овсяное печенье.
- Респект ему сейчас ой, как нужен, - добавила Матрона. - После полного облома на всех фронтах полный респект - это самое то. И я думаю, у нас это получится. Давай возьмем его в группу пока хотя бы на бас-гитару, а там поглядим, на что он ещё способен…
- Обижаешь соседа? - обиделся Диванов. - Или никогда не слышала ни Диванова гитариста, ни Диванова вокалиста?
- Слыхивала. Но у нас же не шоу "Две звезды", а гастрольный тур последней народной артистки СССР.
- Да? И куда мы едем? - спросил Диванов.
- Мы едем по городам и весям матушки России. Великой и необъятной. Устраивает? Должно устраивать. Вдали от дома грызут не только тоска, но и совесть. Одно из двух тебе полезно, - скороговоркой отчеканила Матрона.
- Любо… Но если б вы знали, госпожа Матрона, как мне надоели разговоры об угрызениях совести! Согласен повесить на шею не только бас-гитару, но и пионерский барабан, лишь бы, госпожа, вы не уподоблялись Волгарю с его душенадрывающими нравоучениями.
- Вот и ладненько. А кто у нас из группы ещё не законтрактован? - спросила она арт-директора. - Фома? Вот и возьмешь на его место Димона. Поедем без Фомы. Меньше будет надираться, а если очень будет нужен и не сойдет совсем с катушек, вызовем в любой город.
- Мой вам респект, - ответил толстяк.
- Ладно. И позвони Кочумаю, пусть распорядится, чтобы в вагоне было тепло. Всё. Идем к столу и готовимся к отплытию. А ты свисти всех наверх. Кто не успел, тот, считай, опоздал.
…Диванов не обиделся, что Матрона не пригласила его в свой белый лимузин. Понятно было, что отныне он с ней не на одной ноге и даже в чем-то зависим, а значит место его не рядом, а там, где остальная группа - в общем автобусе. И на вокзале, когда грузились, она никак не выделила его из группы, взяла в свой персональный вагон только арт-директора и стилиста. По самолюбию Диванова это слегка шлёпнуло, но в его суматошной жизни бывало и не такое. Тем более что предаваться обидам было некогда, надо вливаться в группу и, хотя все музыканты давно знакомы, находить среди них свое место.
Дело это оказалось не из легких. Отменно пьющий Фома был любимцем и заводилой группы, а тут появился, хоть и знаменитый, но чужак, которого много раз видели в "ящике", но ни разу - с бас-гитарой в руках.
- Ты вообще-то лабаешь на басе? - спросил его ударник, самый молодой и шустрый из группы.
Панибратство парня резануло Диванова, но он почел за благо не обидеться:
- Я больше на классике люблю. А бас есть бас - струн меньше, звук глуше, ритм четче. Где наша не пропадала…
- Да "ваша-то" не пропадёт, - ехидно обнадежил ударник. - Но тут главное - слушать меня, а глядеть на Матрону. И не приведи бог, если она упрется глазом в тебя.
- Что это значит? - спросил Диванов. - Мы, вроде часто с ней видимся, рядом живём.
- Знаем, слышали…. Всё равно запомни: на репетиции, если пару раз посмотрит, на третий - в морду даст. А если на концерте, то в первом же антракте скажет: "гуд бай, май лав, гуд бай!" И без выходного пособия.
- Ну, это кто - кому, - не сдержался Диванов.