- Дурни вы! Нужно было прежде всего пойти к тем, кто тут с самого начала, и узнать!
Тут я понял, что начинаю ненавидеть Другую Башню. Мы же спрашивали - а что нам ответили?
Узнав про совет, полученный нами, Лиш только вздохнула:
- Их в свое время убедили, что каждый должен иметь свою печать, вот они и не хотят быть единственными дурнями в башне. Теперь они смеются над вами - и у них на душе уже легче...
- А кого же спрашивать? - удивился я.
- Да не тех, кто гоняет тачки! Любого разносчика!
Я ушел в дурном настроении. Уж лучше бы мы остались в Нашей Башне...
Парни уже спали, завернувшись в одеяла. Я лег сбоку и заснул. Проснулся я оттого, что Гамид похлопал по плечу и пригрозил, что мне не достанется каши. Оказалось, я заспался, а они знали, что я бродил у пруда, и пожалели меня - разбудили в последнюю минуту.
Я понесся к кухням и оказался там последний. С одной стороны, это неприятно - как будто я бездельник. А с другой - я мог немножко поболтать с Лиш.
- Беги, догоняй своих, - сказала она. - Они, кажется, пошли заключать договор. Обязательно прочитайте его - там бывают всякие неприятные мелочи...
- Да как же нам его прочитать, если мы не знаем грамоты?
- А взять с собой человека, который знает грамоту, вы не догадались?!
Плохо быть доверчивым в башне! Еще хуже - вот так опозориться перед лучшей в мире девушкой. Я был на всё готов, чтобы доказать ей: я не простофиля!
Лиш побежала куда-то и привела мальчика.
- Я помощник Осейфа Гумариэля! - сказал этот тринадцатилетний мальчик, одетый как взрослый, да к тому же богатый взрослый, в длинное платье. - Три "кувшина", или я не подниму зада от скамьи.
- Потом, потом! - ответила ему Лиш. - Сейчас же иди и прочитай договор! Иначе я расскажу Осейфу, чем ты занимаешься...
- Нет! - перебил мальчишка, и дальше я, по совету Лиш, взял его за руку и потащил на второй ярус, где была одна из комнат Зубастого. Я был готов бороться более свирепо, чем со стражниками из Нашей Башни.
Мы ворвались, когда младший из нас, Гугуд, ставил на табличке свою печать.
- Стойте, стойте! - закричал я. - А прочитать?!
Но таблички тут же исчезли со стола. Хозяйский слуга схватил их и выбежал - мы только рты разинули.
- Ну всё! Теперь их обожгут, и вы уже ничего не измените! - злорадно сказал мальчишка.
Мой стыд был настолько велик, что я тронулся рассудком. Ничто не имело значения - только то, что обо мне подумает Лиш. А если она подумает, что я деревенский олух, которого всякий может надуть, то лучше мне сразу идти к пруду и утопиться.
- Всё неправильно! Мы могли заключить один договор на всех! - вопил я. - Мы дурни, мы просто пустынные дурни! Нам место не в городе, а в пустыне, на бездорожье, где даже сморчки не растут! Мы как люди из Куфу-Телля, которые съели помет дикой козы!
Мне и перед нашими было безумно стыдно - я должен был рассказать Тахмаду про общий договор, а не рассказал.
- Успокойся, парень, ничего страшного не случилось. Сейчас и ты поставишь свою печать, и будешь по договору получать каждый месяц сандалии, обмотки для ног и головную повязку, - утешил меня Зубастый. - Видишь, какой я добрый?
На столе осталась одна табличка - с моим договором. Уж не знаю, как меня осенило, - я схватил ее и кинулся бежать, а мальчишка - за мной. Но теперь я поумнел - он не из дружбы это сделал, а хотел прочитать договор и заработать свои три "кувшина".
И он их заработал.
Парни из Субат-Телля, дурни, каких мало, скрепили своими печатями договор, по которому обязались отработать на строительстве Другой Башни десять лет, и всё это время гонять тачки.
А когда десять лет кончатся, мы станем никому не нужными, угрюмыми и одинокими развалинами. За нас не пойдет ни одна девушка, ни одна молодая вдова. И в надсмотрщики нас не возьмут - всем же известно, что мы умеем только гонять тачки. Это отличное занятие для простых парней, но не на всю же жизнь!
Я помчался в нору - объяснить парням, что они натворили. И тут выяснилось, что Зубастый приказал не давать мне мою тачку, пока не подпишу договор. Разумеется, он и поварам приказал не давать мне больше каши.
Я больше не мог заработать ни "кувшина", и при этом был должен мальчишке. Куда деваться - я понятия не имел.
Весь день я слонялся вокруг башни, и отовсюду меня гнали. Я уже был чужой. Я старался думать спокойно и связно, я очень старался, но всё равно выходило: нужно найти и убить эту пятнистую змею Таш. Убивать женщин нехорошо, это нужно делать только в крайнем случае, но вот он - крайний случай!
Гугуд был прав - она подбила нас бежать из Нашей Башни только затем, чтобы мы вывезли корзины с табличками. Она лишила нас заработка, который вот-вот должен был увеличиться вдвое. Если бы она хоть что-то заплатила нам за спасение корзин, я не был бы так зол. Но она не заплатила.
Я знал, что парни меня в беде не бросят, найдут меня вечером у пруда, принесут поесть, и мы что-нибудь придумаем. Они действительно вынесли мне полмиски каши, но больше ничем помочь не могли. Наконец пришла Лиш.
- Я отведу тебя к человеку, который даст тебе работу, - сказала она. - Договор заключать он не будет, но, если ты начнешь бездельничать, выгонит.
- А что за работа?
- Он еще спрашивает, что за работа! Дайте ему кто-нибудь пропуск, я потом вынесу.
Лиш повела меня мимо входа в нору к какой-то будке, пристроенной под навесным мостиком к окну второго яруса, нужным, чтобы втаскивать ведра с водой. Вид у нее был - как у тех крошечных будок, где хранят лопаты и кирки, и заметить ее было нелегко - для этого следовало сойти с дороги. Но она оказалась с секретом - за дверью начиналась лестница, проходившая в толще стены. Лиш объяснила, что таких лестниц в Другой Башне пять или шесть, и они ведут в помещения важных людей, жрецов и крупных подрядчиков, а также к разумным.
- Что за разумные, кто они? - спросил я.
- Это люди, которые трудятся на третьем ярусе. Они знают все числа, все расчеты строителей, и если кому-то нужно узнать, сколько кирпичей ушло на сооружение тридцатого яруса, - идут к ним. У них есть счетное устройство и хранилище табличек.
- А не господин ли Агенор у них главный?
Я очень кстати вспомнил это непривычное имя.
- Да, господин Агенор Луги. Очень сердитый господин.
- И по этой лестнице можно к нему попасть?
- Видишь дверь? Она обычно заперта. Если ее открыть, можно попасть к разумным. Тот, к кому мы идем, иногда спускается к ним, но сперва их предупреждает. У него где-то натянута веревка с колокольчиками. Он звонит, и ему открывают дверь.
- И что, у всех, кто к нему ходит, колокольчики?
Лиш рассмеялась:
- Я думаю, у женщин есть! Они к нему постоянно ходят и приезжают. Я сама одну раз шесть видела внизу, у входа. Молодая, красивая. По-моему, из города. Она была в покрывале жрицы.
- И волосы, как красная овечья шерсть?
- Да.
Мы поднялись на шестой ярус, я запыхался - я не привык ходить по лестницам, тем более быстро. Потом мы шли узким темным коридором на ощупь и оказались в другом коридоре, куда выходили двери. Та, что была нам нужна, была очень узкой.
За ней была комната с ложем. С настоящим ложем, широким, на шести львиных ногах и с большим изголовьем. А на ложе отдыхал старик с бровями, как два навеса над колодцем. Для таких седых бровей требовалось лицо величиной с крышку от ведра, а у него оно было маленькое и морщинистое.
- Господин Осейф, я привела человека, - сказала Лиш. - Он сильный и выносливый, но грамоты не знает.
- Точно не знает? - спросил старик.
- Точно. Он умеет только гонять тачки с глиной.
- Это хорошо. Вот тебе "кувшин", Лиш.
- Спасибо, господин Осейф.
- Как тебя зовут?
- Меня? - переспросил я.
- Так он еще и бестолков? Наконец-то нашелся тот, кто мне нужен! - обрадовался старик.
Я назвал имя, и он объяснил, что мне придется делать. Я даже сразу не понял, лучше это или хуже беготни с тачками.
Осейф был тем самым мудрецом, который нарисовал Другую Башню. Потом ее стали строить иные люди, а он проверял их работу и находил ошибки. Для этого ему нужно было всё время бегать по верхним ярусам и ругаться. Но он был уже стар и имел достаточно денег, чтобы нанять носильщиков. Он купил сидячие носилки, которые должны были таскать по норе два человека. С одной стороны, это тяжелее, чем гонять тачку, да и непривычно. А с другой стороны, тачку гоняешь всё время, только иногда присаживаешься отдохнуть, а на службе у Осей-фа отдыха было много. Если он находил ошибку, то долго ругался со строителями, рисовал мелом на стене и тыкал пальцем в свои рисунки, а носильщики могли даже сидеть на полу. И платить он обещал три "кувшина" в день.
- Это немного, - сказала Лиш, когда мы вышли из комнаты. - Прежний носильщик получал четыре, но его переманили к госпоже супруге второго надзирателя за плотниками. Поэтому Осейф рассердился и велел моему дяде, который на него работает, искать ему простака. А дядя знал, что я... что ты... что мы... Но ты будешь лакомиться жаренными в масле пирожками - он их обычно берет вдвое больше, чем способен съесть сам! И спать ты будешь не на полу в той лачуге, а в своем уголке за шкафом с табличками. К тому же ты принарядишься - носильщики господина Осейфа должны иметь богатый вид.
Действительно, на следующий день он послал со мной второго носильщика, Абдада, на седьмой ярус, в лавки, и мы купили новые сандалии и тунику в зеленую полоску, как у Абдада, и стоило это целых семь "ног"! Зато мы были одеты одинаково.
Абдад научил меня, как правильно накладывать на плечи ремни от носилок, и я приступил к своему новому ремеслу. Сперва, конечно, было трудно бегать с таким грузом по норе, особенно вверх, мы ведь гоняли тачки неторопливо, чтобы не опрокинуть. Месяц спустя я привык, ноги мои окрепли, а дыхание стало, как у дикого осла. Но это было уже потом.
У хозяина были еще слуги: женщина, которая готовила ему еду и стирала, Арбук, дядя Лиш, который заведовал складом табличек, Бубук - тот самый мальчишка, что читал договор, и еще посыльный Бурче. Посыльного привезли откуда-то с юга, и он-то был настоящий темнокожий дурень, знавший только дорогу от жилья господина к печам и обратно. А эти двое родились в роду младших жрецов, поэтому грамоте их научили, но в храм почему-то не взяли. Арбук был высокий скучный мужчина, который помнил, где какая табличка лежит, а Бубук имел способность очень быстро оттискивать знаки на табличках. Господин Осейф громко говорил, а Бубук записывал и сразу отдавал Бурче, и тот бегом тащил поднос с табличками к печам. Второго такого быстроногого человека я еще не видал.
Я, конечно, встречался со своими - по вечерам я спускался к ним и видел, что они всё печальнее и печальнее. Им не нравилось в Другой Башне - ведь они всё время помнили, что должны здесь проработать десять лет. А они ведь надеялись, что сперва станут гонять тачки, а потом найдут другое занятие, чтобы получать в день три или даже четыре "ноги". К тому же четыре "кувшина" в Другой Башне совсем не равны четырем "кувшинам" в Нашей Башне, потому что там за миску жирной мясной похлебки мы платили "кувшин", а тут - два "кувшина". Но, если не тратить деньги зря, можно хорошо одеться. С другой стороны, их и тратить негде - город с его харчевнями и храмами далеко, туда идти почти два часа. Недалеко от входа в нору есть местечко, где простые парни могут выпить пива, а внизу У пруда разносчики продают сладости - вот и всё.
Мне очень повезло - десять дней спустя после того, как меня приняли в носильщики, когда мы несли господина Осейфа вниз, какого-то другого важного господина несли вверх, носилки сцепились, господам пришлось из них выйти, и при этом мой потерял корзину с табличками. Потом он о ней вспомнил и не мог понять, куда она подевалась, а я догадался, побежал и принес. За это он дал мне целую "ногу", и я, добавив "кувшин", устроил пир для своих. Я велел принести огромную миску с лучшей мясной похлебкой, в которой плавали куски свинины, как мой большой палец. И велел принести кружки с лучшим темным пивом. Это был замечательный вечер, но кончился он странно.
- Странная жизнь, - сказал Абад. - Вроде неплохо кормят, и выходные сандалии у меня с бронзовыми накладками. А скучно. И голова пустая.
- То есть как это пустая? - удивился Тахмад. - Тебе думать не о чем?
- Мне-то есть о чем, я Субат-Телль вспоминаю. А что мои дети будут вспоминать? Знаешь, Тахмад, в Субат-Телле мы были умнее.
- Ты рехнулся, - уверенно ответил Тахмад.
- Нет, я правду говорю. Мы знали, как отличить хорошие сморчки от ядовитых, мы умели ловить ящериц и птиц, мы правильно поливали огороды, а тут всё тачка да тачка... и у детей наших будет только тачка, а сморчков и ящериц не будет...
- Нашел о чем тосковать! Разве миска мясной похлебки не лучше жареной ящерицы? - спросил Тахмад. - И разве финики не лучше сморчков?
- Лучше, да только умения жаль... Там мы что-то умели, а тут мы ничего не умеем.
Мы только плечами пожали - странные какие-то рассуждения. Однако нам стало грустно - тем более что похлебка и пиво кончились.
- Послушай, братец Вагад, - вдруг сказал Гамид, - как твой хозяин рисует башню? Ведь сделать это на табличках невозможно. Неужели на стене?
Я обрадовался - наконец-то он проявил свое обычное любопытство! Гамид у нас самый бойкий, как двухмесячный щенок, всюду нос сует. А после того, как мы вязались в историю с корзинами, после того, как исчезла Таш, он стал хмурый, как основательно побитый осел.
- Да, мелками на стене спальни, - объяснил я. - У него там нарисована башня, вся и по частям, он постоянно что-то переделывает, только простому парню ничего на этих картинках не понять. И он туда никого не пускает. А потом что-то выдавливает на табличках, и Бурче носит их обжигать, и хозяин ездит с ними по новым ярусам, и ругается, как старуха, которую укусил осел.
- Значит, он тут главный?
- Нет, ему кто-то деньги платит. Значит, тот - главный.
Мы съели всю похлебку и собрались расходиться. Я должен был вернуться на шестой ярус, они - в дом, где ночевали. Но, когда мы обнялись на прощание, Гамид незаметно пожал мне руку и шепнул:
- Останемся...
Тахмад пошел к дому первым, за ним Левад, Абад и Гугуд. Мы с Гамидом шли последними, отставая всё больше и больше. Наконец расстояние стало чуть ли не Двадцать шагов. И тогда Гамид сказал:
- Я хочу убить Таш.
- Я тоже, - ответил я.
Мы еще немного помолчали. Причину Гамида я знал, но он моей не знал и думал, что я готов на это лишь ради Дружбы с ним.
- Она обманула нас всех, - сказал я. - Из-за нее вы поставили печати на договоре. Мы поработали на нее, а она даже не заплатила и не позаботилась о том, что с нами будет дальше. За такой обман наказывают.
- Да, за обман наказывают.
Он похлопал меня по плечу - это была благодарность за то, что я ни слова не сказал о его причине.
- Ты теперь ходишь по всей башне, Вагад, и ты знаешь многие помещения. Попробуй догадаться, где там живет Таш с этим своим...
- Хорошо. Я думаю, она где-то на нижних ярусах. Там, где Агенор Лути, к которому она приезжает. А может, она живет с этим Агенором?
- Нет! Она - с тем...
- Только не кричи. Но, знаешь, там так всё запутано, на словах очень трудно объяснить. И я больше бываю на верхних - там, где строят башню.
- Надо что-то придумать, чтобы не на словах.
Не надо было Гамиду говорить это. Если бы он не сказал - я бы и не задумался. Я ведь кто? Я теперь носильщик. Мне нужно думать о носилках. Это раньше, если с тачкой что-то не так, ее катили к мастеру. А носилки-то мы сами должны чинить.
Я задумался. Вот с чего всё началось. Я задумался...
В самом деле, как господин Осейф Гумариэль объясняет словами, что нужно строить? Ведь строители не знают, что он там задумал, он рассказывает, а они делают, и у них множество ошибок, так что он орет, словно десяток боевых петухов. Когда строят дом у нас в деревне, то все знают, каким должен быть дом, потому что они и справа, и слева. Конечно, Осейф Гумариэль может показать пальцем на Нашу Башню, которая днем хорошо видна, но видна-то она снаружи, а строить нужно изнутри. Как рассказать то, что лучше всего доказать?
Вот взять человеческую ногу - как ее описать словами? Скажем, есть некое существо, которое никогда не видело человека, и как ему объяснить про ногу? Сказать, что из туловища внизу растет длинное, длинное, и сгибается сперва в одну сторону, потом в другую, и из него внизу растут пять коротких?
Или, скажем, велели бы мне самому построить тачку. Другую тачку не показали, а объяснили на словах про короб, колесо и две палки. Что бы получилось?
С картинками я раньше дела не имел. Наш деревенский храм был с гладкими стенами, потому что мы боялись рисовать богов. Когда матери забавляют детей, то рисуют на песке. Когда девушки вышивают подушки или выкладывают узор из кусочков кожи, картинка у них в голове. Или, скажем, когда ткут - то узор тоже в голове...
Большие картинки я увидел уже в вавилонских храмах. Но я знал, что это для божественности, и не подозревал, что от них может быть и другая польза. Кажется, до другой пользы я сам додумался.
Но ведь нарисовать можно то, что снаружи. Нарисовать башню снаружи может любой ребенок. А как изобразить ее изнутри, вместе с норой, которая кругами поднимается с яруса на ярус, и вместе с трубой внутри, по стенам которой прикреплены лестницы, а внизу ходят по кругу ослы, вращая священную крестовину Мардука?
- Ну? - спросил Гамид.
- Я обязательно узнаю, как до нее добраться, - сказал я.
- Узнай.
Больше мы ни слова не сказали о нашем замысле.
Я был так озабочен этим, что несколько дней ни о чем больше думать не мог. Плечи мои были сами по себе - они поддерживали ремни, и руки были сами по себе - они держали длинные палки носилок, и ноги были сами по себе - они бежали, а голова была далеко от ног и рук. Но не о Таш я думал. Что о ней думать? В голове возникали странные картинки, на которых башня была с огромной, во всю ее высоту, дверью, и дверь открывалась, и оказывалось, что внутри - комнаты с господами, и была видна нора, по которой гоняют тачки и таскают носилки.
- Что с тобой творится? - спросила Лиш. Я теперь не мог каждый вечер спускаться к пруду, и она поднималась ко мне на шестой ярус, там у нас было укромное местечко в глубине темного коридора.
- Не знаю, милая.
- Может, ты просто устал?
- Наверно. Тут довольно крутая нора, а за день приходится делать по тридцать кругов.
- Но господин ведь дает тебе время для отдыха? Этого недостаточно?
- Я не знаю.
- Странно... - Лиш задумалась. - Может быть, ты - как муж Гуш из пекарни? У него такая особенность - он обязательно должен днем немного поспать, совсем немного, и тогда он опять таскает корзины быстрее, чем бегает молодой осел.
- Разве его хозяин позволяет ему спать днем? - удивился я.