- Через галактику, это не Мохнатый! Обидно! - услышал я - и поплыл по широкой черной реке, запомнив только блик от металла, опустившегося на мою голову. . . . . .
. . . . . Я вынырнул и огляделся. Сел. Площадь была залита густым лиловым светом фонарей. В разных концах ее серели одинокие фигуры вроде меня. Из фигур - кто лежит, кто сидит, кто пробует встать, но падает. Один быстро ползет в сторону домов.
Мой вялый взгляд доковылял до трибун. Там копошится серая масса, мелькают диагоналевые комбинезоны. Крики, стоны, грохот от падений о доски. Лиловые стоят невозмутимым строем по периметру трибуны. Я хочу приподняться - и вдруг снова ныряю в широкую черную реку. . . . . .
. . . . . снова выныриваю. Тронул кровь на голове - запеклась. Рукав давно потерял. Боль, то и дело, задергивала занавеску перед глазами.
Трибуна пуста. Лиловое оцепление снято. На площади я один.
Я поднимаюсь и, шатаясь, иду к месту, где оставил шиману.
Но по прямой не выходит - сносит в сторону.
Площадь усеяна консервными банками, бутылками, кучами мусора, обрывками газет, какие-то обломки ящиков, следы костра (костра? почему?), объедки. Я вступаю в огромное жирное пятно, - очевидно, здесь танкер промывал свою колоссальную утробу. В одном месте покрытие площади взрыто, и из ямы торчат какие-то вонючие ящики. Должно быть, радиоактивные отходы, равнодушно думаю я. Костер, вспоминаю я, костер - какой? А для 92 миллиардов. Пепел, пепел высокого, красивого, в четверть неба, гриба… На краю ямы топорщится могильный холмик. Всего лишь девяносто два миллиарда. Я плыл и плыл по черной широкой площади, которая была серой, и выбирал лиловые сети.
Перед трибунами, на которых недавно так величественно бесновались президенты, одиноко, обиженно, блестя стороной, омытой лиловыми лучами луны, лежал наивный результат агломератской деятельности - в пирамидку свитая аккуратная колбаска.
* * *
Следующая попытка после Парада Разума - длинный сладостный сон: я прилип к письменному столу. Море впечатлений - выплеснуть. Держу в руках чудо. Смог написать. Впервые!
Быстрее в редакцию. Хочу, чтобы все - как я. Чтобы я - как все. Чтобы все со мной, и я - со всеми. Вот.
пригорюнилась птичка и спрашивает: как бы мне
Да, кстати, редакция. Вот
Грузный агломерат. . . . . вспорхнула. . . . . смотрит на меня. . . . . что это вы принесли?. . . . . чирикает. . . . . потом. . . . . суп. . . . .
Поведение агломератов в редакции меня крайне поразило. Тот грузный тип, который прочитал мое произведение о величайшем событии, долго, внимательно разглядывает меня, ничего не говорит. После этого он зовет другого сотрудника и дает ему мою рукопись. Тот читает (я замучился ждать) - и молчит. Опять же на меня смотрит.
Грузный: Это как же понимать, молодой агломерат? Вы издеваетесь над гениальной системой ЗОД? Вы понимаете, чем это пахнет? В Аграрку захотели?
Я: Вы меня неправильно поняли!
Второй: Милый мой, но кто же сам, добровольно, станет хвалить ЗОД, писать, что все у нас хорошо, что лучше и быть не может! Мы тут работаем, это наша работа, мы и хвалим. По какой речке плыть - той и славушку творить. Но чтобы кто-то делал это просто так, от души, такого, милый мой, не бывает. Надо быть… Дураком. Зачем вы накатали эту похабщину - передразнить то, как мы обыкновенно пишем?
Я: Да ведь я искренне… Я недавно из Аграрки, столько впечатлений…
Грузный: Может, его на Г/А? Кто же, будучи в своем уме, не понуждаемый извне ничем, станет хвалить Агло, восхищаться Парадом Разума и славить "наивный результат деятельности агломератов - в пирамидку свитую аккуратную колбаску"!
Второй: Агломерат - существо сложное. Очевидно, возможны и такие безумные случаи.
Грузный: Проваливай отсюда подобру-поздорову. И не пиши никогда, деревенщина!
Обухом.
* * *
где я шатался, где бродил
только был глубокий вечер, и фонари досвечивали последним прохожим перед официальной ночью. Я вернулся к своей шимане. Остановился на тротуаре возле. Способность думать последовательно возвращалась. Почему она сказала, что среди небогатых я - самый бедный? Что значит небогатые и отчего я - самый бедный? И все-таки Фашка разрешила встретиться. Ничего не потеряно. Я покажу ей настоящую Агло, она полюбит ее, как полюбил Агло я.
Родители и Пим, Джеб и Брид, братья-студенты, Додо и Мена, Чунча и Бут, многие, многие другие и многое другое, что вошло в меня, - все было необычайно, ново, рвуще важно, но поверх всего, надо всем и превыше всего было мое желание быть, желание присутствовать и не опускать взгляда. Быть - значит, рано или поздно все увидеть и все понять.
Я задумываюсь и касаюсь перил, ограничивающих тротуар.
Удар отшвыривает меня на пару метров. Я встаю, отряхиваюсь, и у меня выступают слезы на глазах. Как я счастлив!
Мне хотелось подойти и погладить эти серовато-серые перила, которые защищают мою жизнь, мою судьбу, мое счастье, мое будущее. О милая, дорогая Агломерация, прекрасный цветок, выросший на навозе прошлого!
Ах, мне хочется окинуть с птичьего полета это великолепие, омытое лиловым светом фонарей. Но как проникнуть сейчас, мигом, на безумную для бескрылого высоту? Стены домов - гладкие, путь на крыши блокирован ЗОД, лезть на фонарь - смешно, да и узришь оттуда с гулькин нос. Я призадумываюсь, оглядываюсь.
Траншея, которая ведет к подземному гаражу, заканчивается тупиком. Стена его не вертикальная, а пологая - впрочем, довольно крутая. Очевидно, это предусмотрено ЗОД, чтобы шимана не могла случайно врезаться в этот тупик, а мягко выскочила наверх, на огражденный участок.
Я сел в шиману, отъезжаю, как можно дальше, и включаю самый полный вперед. Кучер вдруг вскрикнул: "Что мы делаем?" - но тут же понял, что мое решение изменить поздно, испуганно, ощутимо для меня замолчал.
Шимана промчалась по только что придуманной катапульте - и взмыла вверх. Выше. Еще. И выше фонарей. И вот - выше крыш. О!
Я не думаю о переставании быть. Оно осталось внизу. А я трижды есть, потому что вознесся до лицезрения.
Подо мной млела в лиловом свете Агломерация. Прямые ряды серых домов, которые казались восхитительно сизыми в лиловом. Ряды великолепно, неповторимо одинаковые. Миллион огней. Пусто без прохожих. С козявками патрульных машин.
Мой взгляд ласкал бескрайности Агло, наслаждаясь серым медом ее сот.
"Ты, ты победила!" - прошептал я.
- Мы падаем! - едва ли не визжит кучер.
О Агломерация! Ты завоевала меня! Ты прекрасна, ты грандиозна. Прижми меня к своей груди! Я - твой! Я весь - твой, возьми меня и делай со мной все, что хочешь! И кого хочешь!
И Она притянула меня к себе - я потерял сознание от счастья… Тьма рассеялась. Меня швыряет из стороны в сторону. Шимана звенит о покрытие шоссе какими-то манипуляторами. Это она пытается принять нормальное положение - я вишу на ремнях безопасности, а моя добрая шимана лежит кверху дном.
Наконец кучер хорошо ее раскачал, мир вернулся в привычное положение.
- Что это было? - спрашивает кучер.
- Ошибка управления, - смеюсь я. В голове окончательно проясняется.
- Ошибки в управлении не может быть, я-то на что? - начал было кучер, но тут я увидел две патрульные шиманы. Они стоят поодаль, и от них отделяются пять лиловых. Мчатся в мою сторону. Я невольно дал полный вперед. Лиловые бросаются к своим шиманам.
Я вперед - неясный страх. Моя вина? Выше крыш, возможно, запрещено?
Лиловые догоняют. Мой кучер вдруг тормозит:
- Нас преследуют, мы обязаны остановиться. Я понял что не переубедить, долой из шиманы. Бегу прочь.
Глупо убегать от лиловых, милых сердцу… но - бегу.
Едва я пробежал несколько шагов, как вдруг - темнотища. "Официальная ночь!" - с ужасом я. Стало темно, как бывает темно только в детстве, - до слёз взахлеб. Криком поперхнулся.
Физически: поток света. Лиловые - в меня. И тут - для себя непонятно - вон из луча. Дальше, дальше, бесконечный туннель между тротуарами. . . . . топот за мной. . . . . падаю. . . . . поднимаюсь Полоснуло лучем Вперед за дом о символ дерева - бац Падаю
- За что? Я свой, свой! Я ваш, гвоздь в галактику! Я самый ваш из ваших! Поймите, олухи! - это мой голос, мой вопль, но внутри меня, снаружи - топот. Ближе. Поднимаюсь. О, не упади!
Какой-то покосившийся забор. Дрянные домики. Глаза остервенели - видят то, что неподвластно им в такой тьме. За забор, упал, не дыши, перестань быть. Перестал. Топот, топот.
- Гвоздь в галактику, где он?
- Мне страшно, я дальше не пойду.
- Думаешь, он - Дурак?
- Не знаю, впервые вижу, чтобы кто-то летал на шимане.
- Может, авария, случайно? Ладно, прочеши там, вдоль палисадника.
Их было двое. Остается один. Сквозь дырочку от выпавшего сучка - вижу. Он замер. Нет, угадываю, - обмер. Даже фонарь боится включать. Это значит выявить себя, отдать на растерзание окружающей темноте, сделаться мишенью для невообразимого врага.
Слышу его дыханье. Слышу… О, проклятый забор, - скрипнул под моей рукой!
- Кто здесь? Я обвиняю вас, в том что вы Дурак! - кричит лиловый.
"Это конец!" - медленно набухает в моем сознании.
Часть вторая
Корень
Разумной убежденности никогда не бывает полной. Полная убежденность бывает только неразумной.
214 ступень после Д.Р.
…"Это конец!" - медленно набухало в моем сознании.
Я понял, что ему некуда укрыться, кроме как за символ дерева. За четыре ступени службы лиловым воителем я научился угадывать действия подозреваемых. Теперь я спокойно прикидывал, как изящнее захватить подозреваемого.
До первых сумерек оставалось немного, и на небе уже лиловела малая луна. К официальной ночи она исчезнет, а большой луны сегодня не будет. Предстоит страшная ночь. Нет хуже, чем патрулировать в такую ночь.
А он замер за деревом. Не дышит. Небось, обмер от страха. Еще надеется, что я зевну и пройду мимо.
Мне почудилось, что подобное со мной когда-то было. Иногда этакий вздор мерещится. Некогда размышлять - добыча может уйти из-под носа.
"Нет, братишка, - ласково подумал я, - не уйдешь. Ты нужен народу, народ хочет тебя проверить. Если бы я нужен был народу для проверки - я бы сам прибежал: берите меня, ешьте, теребите, узнавайте обо мне все - я весь, как на ладошке, жду вашего решения. Я бы стремглав прибежал. А он прячется - значит, нарочно обвиняет себя. Если у него нет вины, так одного факта бегства достаточно. Якобы Г/А боится, ишь ты!.."
Он прятался за деревом, а я испытывал к нему глубокое нежное чувство, не спеша поймать его. Он мой. Он принадлежит мне. Между нами прочная связь, прочнее, чем между мной и родителями, между мной и тем же Бридом, между мной и Фашкой - Фашка, галактика ее побери, что может быть непрочней нашей с ней связи! А этот неравнодушен ко мне. Он испытывает глубочайшее, искреннее чувство ненависти ко мне. Плевать, что ненависти. Ради этого вот неравнодушия можно пойти на всё. Еще час назад он ничегошеньки не знал обо мне, о моем существовании, а теперь он узнал меня, я для него не чужой, не посторонний, а властелин его судьбы. Между нами возникли отношения неслучайной нешуточной заинтересованности, именно те отношения взаимной заинтересованности, которые должны установится после Духовной Революции. Для него каждый мой шаг - событие исключительной важности. Для меня - каждое его движение исполнено смысла. Мы с любопытством, взволнованно следим друг за другом, за обоюдными успехами. Следовательно, между нами возникла проникновенная духовная связь. И эта связь не прервется уже никогда. Если я его поймаю, он будет помнить меня всю оставшуюся жизнь. А я буду помнить его, благодаря награде, которую получу за поимку. Если он убежит, я буду вспоминать о нем в связи с наложенным взысканием, а он будет вспоминать обо мне с волнением и трепетным теплым чувством… пусть даже с насмешкой, но будет-таки вспоминать.
Я в притворной рассеянности подошел к дереву. Теперь нужно… Я напряженно вспоминал занятия по противодействию Нет, не то, ответ должен быть из учебника по захвату. Ага вспомнил!.. А если братишка тоже знает этот способ? Тогда победит он? Нет, ЗОД не должна сплоховать.
Я ринулся к дереву, вцепился в сучок на уровне глаз - там была едва заметная полоска.
Какая-то грубая жестокая сила хлестнула меня по спине больно ударила всем корпусом о дерево, прижала к прямоугольному брусу, символизирующему ствол.
Рядом кто-то взвизгнул и сразу же охнул от боли.
Я опомнился и сообразил, что это из ствола вылетел манипулятор, который ловко облапил и меня, и мою добычу. Меня поймали заодно, на всякий случай. ЗОД предпочитает больше поймать, а потом потихоньку разбираться, кто прав а кто - виноват.
- Эй, ты! - крикнул я хрипло - и живот, и грудь были плотно прижаты к стволу.
- Да? - отозвался дрожащий голос из-за дерева.
Я усмехнулся. Другой бы, на его месте, хоть выругался бы а этот откровенно сдрейфил. Целый час я его гонял, решил было, что он храбрец, а он - скис.
Ко мне бежали Брид, Куско и Ейча. Они быстро освободили меня, скрутили подозреваемого в глупости и передали во вторую патрульную шиману, которую нам пришлось вызвать на подмогу.
- Что это был за тип? В чем он провинился? - спросил Куско Брида, когда мы усаживались в своей патрульной шимане.
- Какая разница, - сказал Брид, неодобрительно покосившись на меня… Куско мой подчиненный и его глупый вопрос бросает тень прежде всего на меня как на его непосредственного начальника.
- Куско, - сказал я, - наша задача не рассуждать, а защищать безопасность жителей. Нам передал надпатруль его приметы, мы выполнили свой долг - и баста.
Мы продолжаем патрулировать наш сектор восемнадцатого города.
Давно минули времена, когда мы с Бридом были запанибрата. Последние две ступени он уже оранжевый и сильно переменился. Я не могу удержаться и частенько любуюсь его оранжевым комбинезоном, когда Брид лично опекает дежурство. Но это случается очень редко - в ситуации чрезвычайной готовности, как сегодня. В полдень объявили о появлении особо опасного подозреваемого в глупости. Его фотографии показывали по ласкателю. Этот подонок усомнился в необходимости собирания и хранения прошлогоднего снега, он заявил публично, что это якобы экономически невыгодно. Брид счел необходимым остаться после рабочего дня, чтобы лично контролировать ход дежурства. То, что он предпочел мою шиману, показывает: теплится у него что-то ко мне. С тех пор, как он стал потреблять дурманные таблетки, немало их попито вместе. А уж сколько разных Додо промелькнуло за время наших приятельских отношений… Мне нравится новое выражение лица Брида - определенное, значительное и, вместе с тем, искренне дружелюбное, как у всех оранжевых. Разве что Джеб время от времени позволяет себе брезгливую гримасу. Последнее время он, как ни посмотрит на меня, так и морщится, будто в дерьмо вступил. Не знаю, чего он взъелся. Помню, первое время он все над моей дикцией издевался - пищу, мол. Так я две ступени, до одурения, учился говорить четко, звонко. И научился-таки. Когда Фашку после перерыва встретил, она просто поразилась. Может, отсутствие этого поганого писка и решило то, что мы сошлись. Конечно, я пообтерся, иногда и промолчу, иногда свое мнение и приберегу. Фашка все такая же норовистая, но я для себя решил, что она не может быть Дурой, то есть может, но я, в случае чего, перехвачу ее до совершения глупости - на то я и натренирован. Попытки две назад вызвал к себе Джеб, он теперь триначальник, шишка. А комбинезон лоснится по-прежнему. Подозреваю, все тот же, что и пять ступеней назад.
- Наслышан о ваших успехах, - сказал Джеб, едва я нашел в его кабинет. - Шестьдесят два подозреваемых за одну попытку отправили на Г/А. И это лично. А ваши ребятушки - как их там, Куско и Ейча? - еще сорок. Молодцы…
Я браво вытянулся.
- Бажан, когда есть выбор: бежать или преследовать, то - порядочный агломерат не запинается - к кому примкнуть?
- К преследователям.
Джеб потер нос.
- К преследователям, - чуть помедлив, повторил я.
Джеб почесал за ухом.
- К преследователям? - робко я.
- Разумеется, - сказал Джеб и громко шмыгнул носом.
Мы промолчали. В первые пробы моей службы у лиловых Джеб надолго зазывал меня к себе в кабинет и, отложив горящие дела, часами беседовал со мной. Обо всем на свете. Но смысл его речей был темен мне. С тех пор у меня сохранилась неловкость, которая не оставляет меня, пока я рядом с Джебом.
- Бажан, вы никогда не сомневаетесь? - наконец, нарушил молчание Джеб.
- Никогда. Сомневаться - значит, не успеть нанести удар первым.
- Я вас, вроде бы, не этому учил… Вы практически ничего из моих уроков не усвоили. Я слишком завуалировал свои мысли, я не сумел адаптировать свои взгляды для вашего уровня.
Я чувствовал, что не только не уловил хода его мыслей в прошлом, но и во время последнего разговора мало что понимал.
Да, выражение лица Брида. Казалось, что он его заготовил дома, у зеркала, и бережно приносил на службу вместе с завтраком, завернутым в фольгу.
Нести патрульную службу, когда рядом в шимане сидит твой начальник, дело утомительное. Куско и Ейча нервничают еще больше меня. Оба служат недавно. Ейча - из Аграрии, Куско - коренной агломерат, это чувствуется.
- Как думаете, до утра поймают? - говорит Куско. Бедолага обращался только к Бриду, боясь заговорить со мной в присутствии более высокого чина.
Брид угрюмо молчит. Погоня немного разогрела его, но поймали не того, кого хотели, а, главное, Брид - ежепопыточно, иногда целыми сутками ходит под дурманом и плетет галактика весть что. Ни он, ни я не вспоминаем о тех временах, когда мы с пеной у рта поносили дурманщиков, Брид с остервенением расквашивал им носы по темным углам. Теперь, впрочем, лишь часть таблеток доставляется из космоса, остальные тайно изготавливаются на планете.
Скорее всего, в Охвостье - эти подонки нуждаются во многом, поэтому им выгодно производить для обменов нечто более ходовое, чем стихи, картины. Мы и без того уж затоварились стихами, прозой, мазней, афоризмы вот только по-прежнему в дефиците.
ЗОД оберегает этих охвостовцев, а я их не жалую - бывает, целыми домами направляю на Г/А, воздух чище становится. ЗОД с ними канителится, а подпольное производство таблеток можно прихлопнуть в пару попыток. Но мы теперь заинтересованы только ограничить размах этой теневой отрасли. В ресторанах и барах уже открыто официанты приносят таблетки, платя лиловым по афоризму в неделю.
- Сейчас бы маму повидать, - сказал Куско, которому, очевидно, не терпелось поговорить. - Соскучился.
- Однова дыхнуть, - откликнулся Ейча. Когда он говорит, то захватывает верхнюю губу нижней. Неприятно.
- А вы часто видитесь с родителями? - обратился Куско ко мне, понимая, что оранжевому Бриду подобный вопрос покажется хамством.