- Неплохо, Томас! – притворно-радостно воскликнул он. - Совсем другое дело! Особенно про Гудвича… - я как раз тоже подумывал об этом! – Джампер явно "остывал". – Рад видеть, что вы еще сохранили кое-какие навыки контрразведчика, мистер Арнольд! Действуйте!
- Слушаюсь, сэр!
"Тоже подумывал…! – усмехнулся про себя Томас Арнольд, выходя за дверь. – Ни о чем ты не подумывал, тупая вешалка для фуражки!"
Идя по коридору, он снова думал о Саманте.
ГЛАВА XXХIII.
Когда Пахан увидел место, где находился лагерь Обители, ему стало дурно. Абсолютно голая земля с торчащими из нее пеньками срубленных деревьев и – никого, ни единой живой души. "Как корова языком слизала!" - подумал Пахан и формально был недалек от истины. Позже он различил следы выстроенного частокола, нашел кое-какие предметы, в том числе – несколько стволов оружия и патроны. М-16 - это, конечно, не "луч", но все же больше чем ничего и поэтому Пахан взял наиболее исправную винтовку и все патроны к ней, какие смог найти. Теперь оставалось решить, в какую сторону двигаться. Бывший Владыка сел на пенек и стал думать.
Судя по его приблизительным понятиям о географии Бестерленда, он находился где-то в центральной его части. На севере он уже был – и едва остался жив. Впрочем все равно, ему повезло больше других. На востоке осталась Обитель, правда в ней возможно никого и нет, но все ж какое-никакое убежище. На юге… Что находится на юге, Пахан не знал, предположить не мог, да и для того, чтобы попасть туда, надо было переплыть эту бешеную реку, а на нее и взглянуть-то было страшно. На западе…. на западе, как Пахан помнил из рассказов Старика – Главная База, в которой обитает та сволочь, что устроила им тут веселенькую жизнь. Изначально караван из Обители направлялся туда – "на разборки". Но теперь нет ни каравана, ни "луча", ни бойцов, ни живого щита из гражданских придурков. А идти в логово врага одному и практически без оружия было, по меньшей мере, безрассудно. И одинокий Владыка и Учитель, в одночасье лишившийся и своего владычества и своих учеников, решил повернуть на восток. Назад, к оставленной им Обители.
Пахан встал и уже был готов сделать первый шаг, как вдруг его тонкое чутье подсказало ему, что он здесь все же не один. Касьянов замер, а затем, медленно поворачиваясь, до предела напрягая зрение и слух, попытался увидеть или хотя бы услышать, откуда грозила опасность. В нескольких местах, там, где были самые большие завалы из веток, стволов и камней, ему показалось, что что-то шевельнулось. Пахан вскинул винтовку, прицелился в центр одного из завалов, но подумал и стрелять не стал. "Лучше, - решил он, - прикинусь, что показалось, да и уйду с этого открытого места! А зайду в чащу, спрячусь там, да понаблюдаю за теми ублюдками, что здесь ошиваются!"
Так он и сделал: опустил винтовку, закинул ее за спину и твердой походкой направился прочь от бывшего лагеря. Но до деревьев Пахан не дошел: сзади раздались крики:
- Владыка! Не уходите!
- Стойте, Учитель!
- Подождите, Владыка, не бросайте нас!
Пахан обернулся: к нему с нескольких сторон бежали люди в изорванных одеждах. Их было около дюжины – все, что осталось от каравана, жалкие остатки еще недавно многочисленного населения Обители. Остальных унесла Река. В основном люди были из гражданских, но среди них была и пара охранников (правда, без оружия). Трясясь от страха, они подбежали к Пахану и упали перед ним на колени. Для них он, даже без "луча", все еще оставался Владыкой.
- Не бросайте нас, Учитель!
- Мы с Вами, Владыка!
Пока они рассказывали ему о тех ужасах, которые им пришлось пережить, Пахан молча обозревал представшую перед ним картину и лихорадочно соображал, что все это ему даст. Лица окруживших его людей были настолько жалкими, настолько молили о защите, что он понял: эти и сейчас пойдут за ним куда угодно. Выслушав их рассказы и жалобы, Пахан поправил за спиной винтовку и начал:
- Дети мои! Слуги Сатаны все же подкараулили нас и нанесли свой удар! Многие братья наши погибли в ненасытных утробах этих тварей! Но не все достались им! Вы выстояли, вы не стали добычей Слуг Сатаны, вы спасли ваши души! Я же вместе с моими воинами принял главный бой! Многие из моих бойцов погибли, но я победил этих гадов! И теперь мы вернемся в нашу Обитель, чтобы начать все сначала! За мной, дети мои, ваш Учитель не бросит вас!
И, повернувшись, уверенно пошел вниз по течению реки. Кучка оборванных, грязных людей потихоньку семенила за ним, держась однако на расстоянии. Пахану это не понравилось, он остановился , приказал им приблизится и расставил людей таким образом, что сам оказался внутри живого щита. Так они и продолжили путь. "Если уж кто-нибудь и шмальнет "лучом", то по крайней мере - не в меня!" - довольно подумал Пахан.
Теперь, кое-как защитив себя от всяких внезапностей, Владыка, неспешно шагал в окружении своей паствы вниз по течению реки и думал о произошедших событиях. Он никак не мог заставить себя поверить в то, что одно-единственное природное явление, одна "трясучка" (правда, очень сильная), лишила его, Владыку и могущества, и рабов, и исключительного положения в этом мире, с таким трудом им завоеванного. Главное, конечно, это то, что пропал "луч"! Без этой "волыны" никакой художественный свист на тему спасения души долго "не прокатит". Мало того, теперь, при встрече с этой чеченской собакой Шамилем или с кем-то из его ребят (конечно, если они, не дай Бог, живы) ему, Пахану, просто гарантирован стопроцентный кирдык…, или нет, двухсотпроцентный – уж Шамиль и его головорезы своего не упустят! Да и не обязательно Шамиля встречать – и этим-то ханурикам (Пахан еще раз оглядел свое "войско") доверять нельзя.
Да, хреново!
Хрустел песок под его сапогами, шумела непокорная Река в высоких обрывистых берегах, и это были единственные звуки Нового мира, сопровождавшие грустные мысли Михаила Касьянова – Пахана…, к которым он постепенно пристраивал другие, более обнадеживающие. Да, теперь любое живое существо для него смертельно опасно, это так. Но ведь пока он жив и угрозы его жизни вроде нет. А это значит, что ему, Михаилу Касьянову, вновь подмигнула судьба, явно в него почему-то влюбленная. Она, эта строптивая баба, укокошила вокруг кучу народа, оставив его, Мишеньку-любимчика, в животе и здравии…. ради…, ради…. Ради чего? Не потому ль, что особенный он, Пахан, бабой-судьбой отмеченный? Как знать, мож и поэтому? Во всяком случае он жив, а Шамилька, судя по рассказам – не особенно, и это – очень жирный "плюс"!
Другой положительный момент - "луч". Что ж поделаешь: нет больше "луча", нет! Но его не было и до заселения Обители, и что? Появился же "луч"? Появился! Надо было только знать, где искать! И что ему мешает появиться вновь? Только отсутствие поблизости "черных рыцарей", у которых его можно было бы отнять. Поэтому, надо что? Правильно: найти "чистильщика" и отобрать, с мясом вырвать у него "луч"!
А если вообще никого не осталось в живых после этой "трясучки": ни людей, ни "рыцарей", а только он, Пахан и эта жалкая кучка человеческого дерьма? Тогда ведь он - единственный избранник и хозяин этого мира? Ну, это был бы вообще полный "шоколад"…, надо только как-то это дело разведать.
Словом, не так все плохо. Главное – жив. Теперь нужно очень осторожно, не попадаясь никому на глаза, добраться до Обители, где наверняка многое еще уцелело. Добраться и начать все заново – и разведку, и строительство, и охоту на "рыцарей". А там – посмотрим, что будет!
Настроив себя таким образом, Пахан приободрился, крикнул что-то веселое своей пастве, и они быстрее зашагали по скрипучему песчаному берегу назад… нет, теперь наверное опять вперед: на восток, к Обители…
А навстречу ему шли хмурый дед Пихто и страшно злой Шамиль. Они не разговаривали уже третий день, но и не разлучались. Днем они шагали, отмеряя километр за километром навстречу течению Реки по ее обрывистому берегу, а ночью – глядели на звезды, сидя под деревьями. Ночью Шамилю становилось особенно тоскливо, и он принимался говорить в одиночку. Вначале о горах, о природе, о горных людях – своих односельчанах, родственниках и друзьях, об их историях и судьбах, о войне. Затем, разойдясь, начинал ругать деда и клясть его последними словами. Потом – в тысячный раз проклинал "это дерьмовое место", себя и свою судьбу. Потом молился, прося аллаха о спасении и избавлении от этой страны и от этого деда. После молитвы Шамиль, наконец, умолкал.
Так было и в этот раз. Только после продолжительного монолога – о своем детстве, об отце и матери, после припадка ругани и последующей тихой молитвы Шамиль вдруг запел. Он начал петь ту самую старую чеченскую песню, которую только одну и знал, и которая была ему вместо всей музыки мира. И эта песня, отцовская песня, вдруг начала петься так, что Шамиль, крепко зажмурив глаза, ясно увидел родительский дом, залитые солнцем горные луга, своих друзей и себя – маленького. Суровый бородатый боец не удержал крупных слез, они намочили шрамы на его щеках, а песня рвалась из горла, словно птица из клетки, и ничто не могло ее остановить.
Но в любой песне, как и в жизни, есть начало, а есть конец. Кончились слова, а затем умолк, затих в ночи долгий последний звук. Наступила тишина. И тут впервые за последние три ночи Шамиль услышал голос деда:
- Спой еще… сынок!
Что-то дрогнуло в душе Шамиля – не столько от пения, сколько от неожиданно прозвучавшего голоса этого старого слюнявого Пихты, про которого чеченец уже почти и думать забыл, и… от его"сынок…". Шамиль помялся немного, но все же запел снова. Конечно, это уже была не та песня, ведь пел ее чеченец не себе, а постороннему слушателю. И пел теперь ее Шамиль, как лучшую песню его страны, как гордость своего народа, стараясь, демонстрируя, показывая…
Вновь окончилась песня. И дед тихо сказал:
- Спасибо, сынок…! Однакося, не могете вы, чечены, без показухи! Второй-то раз ужо не так спел-та, ага!
- Да што ты панымаэшь, дэд! – обозлился Шамиль. – Ваши-то пэсни - всэ шайтан прыдумал!
- Да трошки понимаю-то! А песни наши… – ответил Пихто и вдруг сам запел. Голосок его, тонкий от старости, стал выводить печальную песню о вольной птице, о любящей девице, о тяжелой судьбе-разлучнице, да о людях злых…. И Пихто, певший ее, тоже вспоминал дом свой в Кочегурах, бугор, на котором он стоял, да видные оттуда хитроумные извилины речушки, что текла внизу. Такие же прихотливые были те извилины, как и песня эта…
Длинная была песня, но и она кончилась. Наступила тишина, и Шамиль, снова смахнув слезу, но верно желая сравнять какой-то, одному ему ведомый "чеченский счет", пробурчал:
- Чэго за пэсни у вас: воете, как коты улычные!
Старик, улыбнувшись, промолчал.
Утром они встали и вновь пошли навстречу течению Реки.
Все знают, что идти по песку тяжело. Ноги быстро устают, тело наваливается само на себя удвоенным весом и от всего этого кажется, что не только сам идешь, но еще и несешь кого-то: невидимого, но очень тяжелого.
Это на Земле. Там есть мышцы и усталость.
А в Бестерленде ничего этого нет.
А идти по песку все равно – тяжело.
Тестер уже и не верил в то, что эта долбаная пустыня когда-нибудь кончится. "Может быть, что-то произошло у них там с главным компьютером, и пустыня вдруг стала бесконечной? Или пустыней стала вся Бестерляндия?" - думал он, уже не в силах даже и предположить, сколько часов (или дней) он перемалывает ногами этот песок.
Горы, казавшиеся сначала такими близкими, такими же и оставались, только теперь они казались страшно далекими. "Может, пароль какой надо знать?" - подумал Тестер. Да нет. Вроде не проходил он ничего такого, где нужно было бы называть пароль! А в общем, все очень походило на старую компьютерную игру, в которой player вышел за края игровой зоны, а там: иди хоть всю жизнь, а до нарисованных на горизонте гор не дойдешь никогда! А, может быть, подумал Тестер, это такой способ защиты Базы: бесконечная пустыня, пройти которую может только тот, у кого есть разрешение? И вот в этом-то последнем предположении Тестер уже почти утвердился окончательно, когда вдруг различил на горизонте темную полоску.
"Зеленка! Лес или трава!"
Внутри Тестера мгновенно, как в чайнике "Тефаль", вскипело нетерпение и погнало его бегом к этой ох, как давно ожидаемой, но от этого не менее волнующей его воображение зеленой полосе. По мере того, как Тестер к ней приближался, полоса росла и превратилась, наконец, в заросшую великолепным лесом красивую лощину, за которой виднелся край блестящего зеркала какого-то водоема. Человеку на Земле понадобилось бы полдня времени, чтобы пройти все это, но здесь была Бестерляндия. Тестер в нетерпении сбежал по склону, продрался сквозь кустарники, бегом преодолел лес, поднялся на низкую противоположную сторону лощины и… увидел такую красоту, от которой у него перехватило дыхание.
Огромное озеро окаймляло широчайшим полукругом статные могучие горы, верхушки которых, покрытые снегом, терялись в облаках. Весь этот горный массив имел вид стен и башен огромного замка, внутри которого Тестер и увидел город. Это, без сомнения, был Дорстаун. Построенный в духе первых колонистов, обживателей Нового Света, городок так хорошо вписывался в окружающую природу, что как будто родился вместе с этими горами и этим озером. "Хотя почему "как будто"? – спросил себя Тестер. – Все это действительно родилось одновременно! Это же Бестерленд!"
Он уселся на берегу, затем разделся и залез в озеро – искупаться. Ощущения его не порадовали – купаться в Бестерленде было неинтересно, но Тестер обнаружил, что и плавать он может также быстро, и также бесконечно, как и бегать.
Однако к горам он все же решил подойти по берегу. Даже бегом на это ушло достаточно много времени, но это было уже не важно. По окончании марш-броска Тестер залег в кустах у края широкой дороги, которая вела в единственный город Бестерленда. Он решил повременить со входом в Дорстаун, полежать в кустах, понаблюдать.
ГЛАВА XXХIV.
То ли "земляное цунами" решило пощадить Дорстаун, то ли сыграла роль огромная пустыня, принявшая на себя удар стихии и поглотившая его, но город лишь незначительно тряхнуло, оставив без повреждений даже самые первые постройки – бревенчатые сарайчики-времянки.
Потом были огромные волны озерной воды, пролетавшие по поверхности водоема со скоростью стрижа и со страшным грохотом ударявшиеся в скалы. Но и здесь городу повезло: он находился гораздо выше возможной линии затопления. Разрушились и бесследно исчезли только причалы вместе с яхтами и лодками, да это разве потери…
У жителей конечно случилась по поводу катаклизма легкая паника, но она быстро улеглась, как только Дорстаунцы убедились в отсутствии реальной угрозы их жизням. Для серьезного беспокойства у горожан был совсем другой повод. Точнее – четыре повода.
1. Не было связи с Землей.
2. Не осталось ни одного "черного рыцаря".
3. Не было ни одного делейтора.
4. К городу подходили неизвестные "леваки", вооруженные отобранными у "рыцарей" делейторами и один из этих бандитов был уже у городских ворот.
Поэтому уже несколько дней все немногочисленные горожане, включая детей и даже некоторых домашних животных, неотлучно находились в городской ратуше. Им нужна была информация и они роились вокруг большого экрана, установленного в холле.
Там, на весьма приблизительной карте Бестерленда были видны перемещения разноцветных точек: "рыцарей", "леваков", жителей Дорстауна и… делейторов.
Уже почти неделю экран этот был единственным источником информации о Бестерленде. Причем информации неполной – отсутствовали обычные текстовые и звуковые комментарии, которыми Земля поясняла те или иные смены изображения. Поэтому комментарии горожане давали себе сами, исходя из того, что они знали о стране.
На экране же творилось черти что: то двигались по направлению к Базе большие группы нелегалов, то они куда-то исчезали, то на их месте появлялись одиночки и небольшие группки, многие из которых опять же двигались к Базе. Дорстаунцы, находясь в полном неведении относительно своей судьбы, тихо паниковали и только страх держал их у экрана. Ведь верно говорят: "предупрежден, значит – вооружен". Они смотрели на экран, анализировали ситуацию и делали бесконечные предположения.
- Этой большой группы бандитов у Реки практически уже нет – "цунами" убило их! – указал на экран клон Брауна. – Они теперь не могут угрожать нам!
- Извините, коллега, - возразил ему клон Вульфа, - в Бестерленде не имеет значения количество нападающих. Все дело в том, у кого находятся делейторы наших солдат! Если, например, делейтор был бы у тех нелегалов, которые движутся сейчас к "Восточному Форпосту", то и его одного хватило бы, чтобы уничтожить здесь все!
- У них нет оружия, и они идут прочь от Базы, – заключил клон Гейтца. – Похоже, они просто решили вернуться!
- А те, кто идет от моря, они – вооружены? – издалека спросил клон Эрика Мак-Нейми. Ему не видны были точки на карте.
- Эти – нет. – ответил Вульф. – А вот тот, кто недавно пересек пустыню, очень неплохо вооружен: я вижу две желтые точки.
- И что нам делать? – спросил клон Фреда Ласки.
- Убить его невозможно. Нечем,- снова пробурчал Браун. – Разве что – договориться? Но чтобы договариваться, надо знать, что ему нужно.
- А как это узнать? – спросил подошедший Мак-Нейми.
- Вот вопрос – так вопрос, - усмехнулся Ласки, – да кто ж нам скажет?
- Я кажется знаю, кто! – вдруг раздался звонкий девичий голосок. – Я пойду к нему! Бандит не станет стрелять в девушку, и я все узнаю у него самого!
Все обернулись. В дверях стояла дочь Вульфа, юная красавица Кейт. Она смотрела на отца открытым, горящим отвагой и решимостью взором, видимо ожидая от него, в силу своего девичье-наивного представления о жизни, соответствующей "героико-патетической" реакции. Но Вульф испортил дочери всю роль:
- В Бестерленде, дорогуша, всякие земные "шуры-муры" не проходят: нет психофизиологической основы. Здесь бандиту все равно: девушка ты или галапагосская черепаха: он убьет обоих. Так что можешь закрыть фонтан своей жертвенности!
Громкий хохот собравшихся добавил горечи в эту жестокую фразу отца и душу Кейт захлестнуло обидой, словно ледяной водой. Впрочем этого уже никто не заметил: взрослые отвернулись, уверенные в том, что спектакль под названием "Детская неожиданность" закончился и можно продолжить серьезные разговоры.
Но Кейт не играла роли – она действительно вела себя так, как считала единственно верным. По причине своей малоопытности она и не подозревала, что жизнь обычно имеет наглость происходить не так, как представляют ее себе всякие начитанные юные создания. И будь Кейт более взрослой и менее решительной, вряд ли бы ей в голову пришло то, что она вызвалась совершить. А если бы юная леди была еще и не такой самолюбивой и упрямой, то она бы никогда этого и не совершила…