Не получилось. Не успел Александр Николаевич записать "Мистерию", музыка и многие тексты которой, говорят, были им не раз представлены друзьям. Умер Скрябин в расцвете сил и славы от дурацкого фурункула на губе – нелепой даже в те годы смертью. Остались только наброски "Предварительного Действа" - своеобразной "репетиции" "Мистерии". Но никто не воспринимал идею Скрябина всерьез при его жизни, никем не завладела она и после смерти композитора. "Утопия" - вот и весь сказ.
Однако, теперь, когда в каждом доме работают угаданные Скрябиным телевидение и радио, когда весь мир слушает музыку, написанную на предсказанных им синтезаторах, и смотрит светомузыкальные шоу, принцип которых был придуман Александром Николаевичем, его "Мистерия" уже не представляется бредом сумасшедшего художника. Скорее, наоборот, глупая смерть Скрябина от прыщика на губе видится чем-то закономерным и символическим: как будто композитор-философ перешагнул невидимую черту, вторгшись в чуждые владения, куда ему входить явно было нельзя… И тут же был наказан…
Так, может быть, не совсем утопична идея освобождения человека от плоти во имя бессмертия его духа и разума? Или Александр Скрябин зря прожил свою яркую, насыщенную сорокатрёхлетнюю жизнь?
- Опять ты, Гласс, за свое? – раздраженно воскликнул Хась. – Тебя хлебом не корми - дай в человеческих проблемах поковыряться! Вот эти твои видения – это ж результат постоянного пребывания в затяжных размышлизмах! Голоса слышал, взгляды чувствовал, какого-то Скрябина зачем-то приплел… Доразмышлялся ты, Глазик…, до того доразмышлялся, что замучили тебя эти размышления и представил ты себя в образе мученика Христа! А теперь пытаешься понять что к чему, мыслитель фигов!
- Во-во, и я о том же! – вставил Док. – Голоса уже слышит – значит, шизофрения в первой стадии.
- Да идите вы! – огрызнулся обиженный Гласс.
- А мы и идем! – улыбнулся Док.
Они действительно шли: троица пересекала огромную скучную равнину и, чтобы как-то отвлечься от ее зеленого однообразия, Хась предложил обсудить Глассовы видения… Гм…, как теперь выяснилось – сделал он это весьма опрометчиво.
Гласс хоть и обижался на не всегда корректные шутки друзей, но остановить его поток сознания было невозможно:
- Да поймите вы, не случайность это! Не просто так мне все это привиделось: и красная дорога, и пыль, и тяжесть, и взгляды эти, и голоса. Теперь я знаю: это мой разум корчится под весом моего тела, пытаясь освободиться от него и взлететь над этой суетой, над этими злыми голосами и жадными взглядами… А эти голоса, эти взгляды требовали: иди, терпи, неси, не останавливайся…, потому что так положено, потому что это жизнь - все идут и ты иди, все несут, и ты неси! Я слышу эти голоса, я чувствую эти взгляды… и понимаю: здесь что-то не так! Не так, не так, не так… Не здесь мое место, не здесь мой ДОМ – не на этой красной пыльной дороге, не среди этого гомона и этих безумных глаз!
Гласс замолчал. Он шел по траве и глядел строго вперед странным, невидящим взглядом. Хась и Док, шагавшие рядом, молчали: такого Гласса им наблюдать еще не приходилось.
- Мы тысячелетиями привыкали жить исключительно заботами нашего тела, - продолжал Гласс. – Мы – рабы своего тела: мы вкалываем для него и радуемся тому, что оно у нас есть. Вся наша цивилизация построена на культе тела, и вся наша история – культ тела… - Гласс вздохнул. – И все интеллектуальные достижения меркнут перед культом тела. И погубит человечество какая-нибудь энная мировая война, которая тоже начнется из-за культа тела… И никто не задумывается: а действительно ли оно нам так необходимо – это тело? А может быть, пора уже избавиться от него и освободить свой дух и свой разум?
Док грустно усмехнулся:
- Как в милицейском рапорте: "Преступник избавился от тела, выбросив его в мусорный бак".
- Именно – в мусорный бак! – сверкнул глазами Гласс. – И вот, что я вижу потом: мое тело на траве, мой разум отрывается от него и летит, летит… выше и выше… И вдруг я оказываюсь на поверхности океана, и понимаю – это ДОМ. Дом, понимаете? Мне хорошо здесь, я понимаю, что сюда я и стремился всю свою жизнь, сюда стремилась моя душа, мой разум, здесь живут и сбываются мои мечты. И не только мои – мечты всего человечества сбываются здесь. И это – не фантазия! Я видел это так же ясно, как вижу вас сейчас, как вижу Квеста на плече у тебя, Хась, как вижу Точку у ног Дока… Я видел это! Дом нашей мечты, он – существует!
- Да вот он – Дом твоей мечты! - воскликнул Хась, делая широкий жест рукой - Мы как раз внутри него. Органического тела человек здесь не имеет, свобода разума – полная, бессмертие опять же… Так что, Глазик, вот он – Дом-то, здесь, в Бестерляндия окаянной!
Гласс как-то виновато взглянул на Хася, улыбнулся и тихо сказал:
- Да нет… не здесь.
- Что-о? – удивился Док. – Не зде-есь? А где ж еще?
Гласс остановился. Задумался. Затем, что-то, видимо, обдумав, ответил:
- Понимаешь, дружище, в Бестерленде все идет по земному сценарию. Снова вражда, снова оружие, войны, выстрелы, смерть. Здесь есть еще повод для нажатия на курок, и мы это знаем. А значит, Новый Мир тоже - обречен. Он – заложник человеческого мышления, выработанного культом тела…- Гласс огляделся. - Да и океана здесь нет!
Док вздохнул.
- Да, океана нет, хотя… мы еще не все здесь обошли. Но, извини, Гласс, мне кажется, что все гораздо проще, чем ты нам рассказал. Нет никакого Дома и не будет никогда! И по очень простой причине.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался "оживший" Хась, - интересно!
- Ничего интересного и ничего необычного – лениво продолжал Док, зачем-то глядя на небо. – Вот этот твой Скрябин, Гласс, придумал такую идеальную, такую одухотворенно-божественную "Мистерию", способную превратить человечество в миллиарды Иисусов, предсказал по ходу дела кучу всего…, а предприимчивые граждане создали предвиденные им телек и радио, дискотеки с цветомузыкой и концерты "под фанеру". И стали все это продавать. И философская романтика на деле обернулась звонкой деньгой! Но дальше всех пошел наш Дядя Билл: он взял самую главную идею твоего Скрябина: освобождение разума от тела и – на тебе - превращает ее в бизнес. Прям на наших глазах! Так что глянем на вещи трезво: не будет в нашем человеческом мире никаких "Мистерий" и никаких "Домов". Все – в дело, "бабло побеждает зло"! А всякие там романтизмы, философии, возвышенные стремления, любовь, мечты о спасении человечества – так, песенка красивая для отвода глаз! Самообман. Или пиар! Главное же, Гласс: и на Земле, и в Бестерленде "материя – первична, сознание – вторично"! Классиков читать надо, Марксэнгельса!
- Ты считаешь, - решил уточнить Хась, - что Гейтц будет… зарабатывать на Бестерленде деньги?Входные билеты продавать? Однако вспомни, Док: Филгудыч ведь не шутил, когда рассказывал, что Гейтц хотел создать новую цивилизацию…!
- Я со Старика нашего вообще протащился тогда: это ж надо - с его-то опытом поверить в такой "развод"! – рассмеялся Док. – Ну чем, скажите мне, чем Гейтц занимался раньше? Придумывал и продавал, а больше ничем! Конечно, будет продавать билеты: не сейчас, так потом! А ты думал, папаша Билл, как Скрябин, будет о человечестве думать? Щас, разогналси! Тока шнурки погладит!
- Остекленеть! – тихо сказал Гласс. – Неужели и этот Новый Мир, в котором мы живем теперь, превратится в… простой аттракцион для удовольствий? Не может этого быть…, я не верю…
- А я не верю в твой "Дом-океан", - воскликнул Хась. – Откуда ты его взял?
- Я его видел! – огрызнулся Гласс. – Как сейчас тебя вижу!
- Марксэнгельс, Гласс, Марксэнгельс! – успокаивающим тоном сказал Док.- Это папаша Билл подсунул нам какой-то цифровой галлюциноген, а ты его "нюхнул".
Гласс, похоже, готов был заплакать от бессилия:
- Док, но я же видел океан, я чувствовал себя свободным, я летел, я…, я видел ДОМ, настоящий дом! Ведь все это существует, я знаю!
Док остановился, повернулся и, глядя прямо в глаза друга, сказал - медленно и зло:
- Знаешь, Глазик, я на Земле тоже видел во сне, что сплю с Деми Мур, так что ж теперь?
Возникла пауза. Гласс вроде бы что-то хотел еще сказать, но лишь буркнул "Да что тут с вами…", махнул рукой и, широко шагая, ушел далеко вперед. Его спутники, переглянулись и двинулись следом. Пока нагоняли Гласса, Хась признался Доку:
- Знаешь, если бы там, на Земле мне мой самый лучший друг сказал, что человек теперь может жить вечно и обходиться без еды и воды, я бы, не колеблясь, его в психушку отвел. А теперь вот – сам убедился, что есть такое дело…
- Это ты к чему? – спросил Док.
- Да так просто… Думаю вот: может наш Глазик-то не так уж и не прав? Откуда-то он взял этот "Дом-океан"?
- Все может быть! – задумчиво ответил Док. – И "Дом-океан", и "Ковер-самолет", однако я пока своими глазами видел только "Диван-кровать".
Друзья засмеялись и тут на них сзади из травы, словно леопард, бросился человек. Он сбил их обоих с ног, прижал своим телом к земле и прохрипел:
- Ти-ха-а!
Осторожно повернув головы в сторону нападавшего, Хась и Док с удивлением узнали в нем Гласса.
- Ты чо, Глазик? Нельзя ж так обижаться! – прошептал Хась, пытаясь подняться. Но Док уже все понял:
- Хась! Лежи тихо! Там впереди кто-то есть!
ГЛАВА XLI.
Конечно, когда Кейт Вульф передала требования Тестера нетерпеливо ожидавшим ее жителям Дорстауна, в городской ратуше началась паника, смешанная со всеобщим крайним негодованием. Одни хватались за голову и проклинали все на свете, другие тихо молились, смирившись с судьбой и ожидая неминуемой смерти, третьи возмущались неслыханной наглостью неизвестного бандита: как посмел этот дремучий русский обращаться с первыми (и законными!) жителями Бестерленда как со стадом овец?!
Однако праведный гнев дорстаунцев выражался, в основном, в громких словах и дальше требований "обуздать", "наказать", "растоптать" дело никак не шло. Горожане стояли, кричали, потрясали оружием, и все ждали, когда кто-нибудь возглавит их самооборону и поведет самых решительных "крошить" наглого русского бандита.
Руководство же Дорстауна в лице цифроклонов Била Гейтца, Сола Алена и Стива Балмерта, уже устав от непрекращающихся понуканий (типа: "в конце концов, сделайте же что-нибудь!"), беспрестанно совещалось, сомневалось и никак не могло прийти к какому-то решению. Время шло, все сроки, установленные русским прошли, а население города все топталось в ратуше: страх сковал их волю, а разгулявшиеся эмоции не позволяли реально оценить ситуацию.
Однако нашлись и трезво мыслящие, хоть таковых и насчитывались единицы. Среди них выделялся своим спокойствием и рассудительностью Верджинал Браун, выполнявший в Дорстауне, ко всему прочему, еще и функции священника. Поначалу он пытался утихомирить бушующую толпу, призывая к тишине и предлагая высказываться по одиночке, но затем, видя бесполезность своих усилий, стал искать среди паникующих горожан тех, кто хотя бы пытался дать разумную оценку ситуации.
Таковых, как уже было сказано, набралось немного: с десяток человек, в числе которых оказалась и мать Кейт Вульф. Эмма – высокая красивая женщина, всегда отличалась потрясающей выдержкой и невозмутимостью даже в самых сложных ситуациях. Браун помнил, что именно Эмма Вульф своим примером убедила остальных жен сотрудников 55-й лаборатории поддержать своих мужей и пройти процедуру цифроклонирования, смело шагнуть в неизвестность и разделить с мужчинами все горести и радости бессмертной жизни в Бестерленде. Она сказала тогда, что для любой настоящей женщины такое приключение – предел мечтаний, лучший способ выразить свою сущность, поэтому отказаться от клонирования, от бессмертия означает - окончательно согласиться с судьбой безмозглого существа, годного только для присмотра за детьми, готовки ужина и безрадостного секса. Такой поступок Эммы Вульф, которую до этого все считали не более чем заносчивой пустышкой, удачно выскочившей за преуспевающего ученого, поразил всех без исключения. И во многом благодаряее вдохновенному выступлению клонирование членов семей ученых и технического персонала "пятьдесят пятой" прошло, как говориться, "без сучка без задоринки".
Верджиналу Брауну этот случай крепко врезался в память, поэтому он подошел к Эмме с полной уверенностью в том, что и сейчас она будет спокойно и трезво оценивать ситуацию и искать из нее разумный выход. И он не ошибся: еще и рта не успев раскрыть, Браун услышал приятный низкий голос Эммы:
- Только вашему мнению, Браун, я и могу доверять! Поверьте, очень не хочется погибать только потому, что почти у всех наших друзей не хватило воли собрать свои мозги в кучу и заставить их работать! Скажите мне, пожалуйста, что вы думаете обо всем этом и что, по вашему мнению, мы должны предпринять?
Однако в нижнем зале ратуши стало настолько шумно, что говорившие практически перестали слышать друг друга, и Браун предложил Эмме подняться на второй этаж. Туда за ними потянулось еще несколько горожан, в том числе, конечно, и вездесущая Кейт. Здесь, в более спокойной обстановке, они начали обмениваться мнениями.
В целом все предложения сходились в одном: русскому надо поверить и выполнить его требования по той простой причине, что выбора у них нет: если он собирается их сжечь, когда они соберутся на той поляне за воротами, то сожжет, но если они не выйдут на поляну, то он точно сожжет их, войдя в город, и никто, и ничто ему сделать это не помешает. Но если они все же выйдут на поляну – у них будет шанс, что русский сдержит слово и не убьет их. А пятьдесят на пятьдесят, согласитесь, это все-таки лучше, чем один к девяносто девяти!
Главная же проблема (и тут все согласились с Эммой) состоит в том, как втолковать эту нехитрую математику остальным горожанам, которые не переставали громко спорить, кричать и плакать на первом этаже. Было понятно, что если они будут так вести себя и дальше, то своей паникой и вызванной ей полной бездеятельностью наверняка погубят не только себя, но и тех, кто преодолел страх и спокойно пытается найти разумный выход из ситуации. Процесс поиска решения этой задачи неожиданно затянулся, завязалась нешуточная дискуссия, и в конце концов, устав спорить и потеряв терпение, на первый этаж спустилась Эмма Вульф.
- Бросьте оружие! – громко крикнула она, и ее услышали все. Горожане, которые, ослепленные желанием дать отпор наглому русскому бандиту, уже похватали сваленные в углу винтовки, автоматы и базуки, остановились и недоуменно взглянули на женщину, смевшую помешать их мужскому порыву. Воцарилась тишина. Эмма Вульф продолжила.
- Наше оружие бесполезно в бою против делейторов, вы это прекрасно знаете! Поэтому отложите в сторону эти "пукалки" и послушайте меня и мистера Брауна! Пожалуйста, Верждинал, скажите им то, что вы только что говорили мне!
Браун вышел вперед и, тщательно подбирая слова, начал:
- Друзья! Все вы прекрасно осознаете наше положение. Оно, в общем-то, не очень радостное. Связи с Землей нет и о том, что происходит в Бестерленде, мы почти не знаем. У наших ворот находится вооруженный двумя делейторами русский нелегал, который, по его словам, хочет проверить город на наличие "черных рыцарей". Времени на раздумья и дискуссии не осталось но, по нашему мнению, обсуждать тут нечего: есть только один выход из этой ситуации.
Браун взял паузу, в толпе раздались негромкие возгласы: "К черту этого русского! Нападем все вместе, да и отнимем у него оружие! Дадим бандиту понять, что здесь есть настоящие мужчины!" Браун продолжил:
- Все вы знаете, что избежать сражения – значит, выиграть его. Возможно, этот русский и не желает нам зла! Я говорю - возможно. Когда он убедится, что в городе нет "чистильщиков", он или уйдет, или будет с нами заодно! Подумайте – какой ему резон убивать нас: ведь это не Земля, здесь не за что воевать!
- Браун, кончайте умничать, вы не на ученом совете! – воскликнул какой-то техник. Толпа вновь загудела.
- Русский все равно убьет нас всех – они умеют только убивать! – крикнул Сол Ален.
- Почему вы защищаете русского, Браун? – усмехаясь, спросил Фред Ласки. – Он ваш родственник?
Раздался смех, а затем беспорядочные выкрики горожан вновь слились в какой-то неразборчивый гомон. Браун с тоской в душе понял, что его выступление не достигло цели и лишь развел руками. Но Эмму Вульф не так-то просто было заставить отступить.
- Хватит! – звонко крикнула она. – Замолчите!
Толпа вновь притихла. А Эмма Вульф, глядя на горожан взором, полным гневного огня, сказала тихо и очень спокойно:
- Продолжайте, мистер Браун, они слушают вас.
Темнокожий профессор взглядом поблагодарил Эмму и, собрав остатки уверенности, заговорил вновь:
- За городом или в городе, но русский все равно убьет нас…, если хочет убить. Но на поляне у нас будет шанс остаться в живых, как сказала нам Кейт. – Браун вздохнул. -Я считаю…, вернее, мы так считаем, что необходимо выполнить условия русского и дать ему возможность убедиться, что мы не враги. А потом попробуем договориться о сотрудничестве. Другого варианта нет: нам здесь, похоже, теперь придется не жить, а выживать, а выживание в окружении врагов начинается с поиска союзников! Я…, я все сказал.
И Браун замолчал, ожидая реакции на свои слова. Толпа зашелестела, словно тополиная роща при внезапном порыве ветра – горожане обменивались мнениями. Неожиданно вперед выскочила Кейт и заверещала:
- Он…, он…, этот русский, конечно, неотесанный и грубый, но… он не злой. В его глазах нет зла…. Только усталость… и … боль какая-то...! Пусти, папа!
Это Вульф подошел, протянул руку и увел дочь со ступеней, чему она, конечно, была совсем не рада. Многие, не смотря на тревожность положения, улыбнулись – уж очень комичным получился финал горячего выступления Кейт. Эту крохотную каплю иного настроения пополнила Эмма. Она указала на мужа и с нарочитой озабоченностью произнесла:
- Я не знаю, как поступят сейчас мужчины, но я немедленно начинаю запись желающих в Общество по защите прав женщин Бестерленда! На Земле нам приходилось ежечасно отстаивать свое достоинство, и посмотрите: здесь начинается то же самое!
Эти слова уже вызвали хохот у большинства дорстаунцев. Браун уловил перемену настроения и хотел было вновь обратиться к горожанам с призывом выйти из города, как раздался голос Литтл Билла, цифровой копии Большого Гейтца.
- Друзья, давайте не будем больше сотрясать воздух, …а просто сложим оружие и выйдем из города! Все будет хорошо, я уверен! Этот русский не причинит нам вреда!
Сказал - и просто пошел к выходу. За ним потихонечку потянулись женщины, за женщинами – их мужья и скоро в ратуше не осталось никого. А о произошедшем напоминали лишь черные силуэты винтовок и автоматов, брошенных на пол.