"О вождь, - хрипел Головня. - Ты тоже полз через сугробы, у тебя тоже стыли запястья, а по спине стекал ледяной пот. От голода у тебя сводило живот, и горели истёртые в кровь колени. О чём ты думал в свои последние мгновения - ты, погибший из-за глупой выходки никчемного мальчишки?".
И тут же нахлынули воспоминания:
Сполох говорил: "Хоть к колдуну в зубы". И чувствовалось - не пустые это слова. Он и впрямь хотел, чтобы Головня убрался к колдуну. Искра вторила ему: "Убирайся к чародею".
Нет, она не говорила этих слов. Но сейчас всё спуталось в голове, перемешалось, и он уже не знал, где правда, а где сон, злые духи играли с ним.
"Дайте мне доползти до скалы.
Дайте мне припасть к ней.
Дайте мне умереть под ней.
Разве я прошу так много?".
Из мутного марева, из душного тумана стекали образы родичей: могучего Светозара, задумчивого Жара, говорливого Сполоха, мудрого Пламяслава, суматошного Огонька. И вождя. Они выскальзывали из дымных глыб, словно подводные пузыри, и тут же блекли, плющились, разлетались ошмётками. А над ними скакали на конях чёрные пришельцы и хохотал колдун. И расхаживал, подбоченясь, плавильщик Искромёт. Он говорил с улыбкой: "Добрую весть я вам принёс". А за ним, как жеребёнок за матерью, семенила Искра.
Головня полз меж каких-то жилищ, слепо тыкался головой в земляные стенки, скрёб коленками по острым камням. Где же она, заветная скала? Он видел перед собой стену, неровную бурую стену, подпиравшую небо. Он полз к ней и старался не думать, что будет дальше.
Пришельцы не отставали, Головня замечал их краем глаза, видел чёрные кривляющиеся фигуры, но всякий раз, когда поворачивал к ним голову, они исчезали, рассеивались без следа.
- О Пламяслав, помоги мне!
Он уже не знал, кому возносить молитвы. Огню? Льду? Всё стало призрачным и неопределённым. Вчерашний податель благ мог оказаться злобным духом, а недавний враг - приятелем. Мир стал обманчив, нестоек и зыбок. Скала, бывшая когда-то столь далёкой, выросла перед ним, нависла где-то рядом, поглотила весь свет.
Наверное, это и было его предназначение: увидеть Красную скалу, притронуться к ней, ощутить кончиками пальцев её шершавую поверхность. И умереть. Теперь он понял, что не встретит колдуна. Возможно, его и нет совсем, а есть только Головня и Красная скала. Богам было угодно свести их вместе.
Знакомые с детства звуки окружали Головню: сопение лошадей, тявканье собак, скрип снега под полозьями. Ноздри наполнял дым от костра, а ещё вонь от выдубленной шкуры и сладкий аромат копчёного мяса. Всё это обтекало его, кружило в дурмане. Он не знал, правда это или ложь: быть может, Огонь смущал его соблазнами, морочил голову блаженными грёзами, чтобы он, Головня, отступил и сдался. Загонщик уже не был ни в чём уверен.
И вот она, скала. Он уткнулся в неё, прислонился боком, потёрся щекой о колючий край. Он выполнил то, для чего был рождён. Он нашёл Красную скалу.
"Примите меня, небожители, - воззвал он. - Примите, демоны земли и неба, примите, духи предков! Спокойный и чистый, я иду к вам".
- Ты кто такой?
Голос у бога был сипловатый, сварливый, будто не творец, а старая баба говорила с загонщиком. Хотя зачем ему голос? Он входит прямо в душу, говорит мыслями, ворошит нутро.
Головня не знал, что ответить.
В самом деле, кто он такой? Загонщик? Но загонщики живут в стойбище, а он ушёл неведомо куда.
Разведчик? Разведчики ищут медвежьи тропы, а Головня искал колдуна.
Какая стыдоба: на простой вопрос он не мог подобрать ответа. Сказать "человек"? Глупо, глупо...
- Я - Головня... из общины... Отца Огневика...
Затверженное с младых ногтей заклинание выплыло само собой, без всякого усилия.
Мать повторяла ему в детстве: "Попадёшь к чужакам, говори: ты - Уголёк из общины Отца Огневика". Старшие женщины твердили: "Помни, что ты - Уголёк из общины Отца Огневика". Пламяслав наставлял: "Твоя семья - это твоя община. Помни, что ты - Уголёк из общины Отца Огневика".
Так говорили все.
Но он уже не был Угольком. Теперь его звали Головнёй.
Пусть бог тоже знает, кого он встретил. Пусть судит его по величию общины. Ведь он - её часть. Когда-то был ею.
Головня видел: бог склонился над ним. Был он морщинист и дряхл, из гнилозубого рта тянуло зловонием, дышал тяжело, с лёгким присвистом, будто в груди у него была дыра. Таким он явился перед ним, вершитель судеб мира.
Лёд.
Несомненно, Лёд.
Огонь не мог быть столь уродлив.
- Зачем ты здесь?
И вновь он не знал, что ответить. Он шёл к колдуну, но не встретил его. Наверное, тот был вымыслом гостей. Ради чего тогда Головня рвался к скале?
Ради того, чтобы узреть жителя этих мест. Ничего больше.
Так он сказал.
Язык плохо слушался его, руки и ноги немели, тело дрожало от холода.
- Зачем он тебе?
"О великий творец земли и плоти, почему ты мучаешь меня? Разве мало того, что я сам пришёл к тебе?".
- П-моги, - выдавил загонщик.
Силы оставили его.
Он хотел поднять руку, но не смог. Хотел помолиться, но язык отказался ему служить.
Это был конец.
И он полетел на тот свет.
- Ты всё-таки нашёл меня, неугомонный дух, - промолвил колдун. - Ты, преследовавший меня всю жизнь, добрался и сюда. Много зим ты искал меня. Я успел забыть о тебе, но ты снова здесь, неукротимый и настырный, и теперь ты пришёл за моей жизнью. О да, я вижу тебя насквозь! Меня не проведёшь. Ты всегда отнимал у меня что-нибудь. Но что ты можешь отнять теперь? Одну только жизнь, ибо душа моя давно в твоих руках. За ней-то ты и явился - рогатый нелюдь, мохнатое чудище, вонючий рыбоглаз!
Зубы Головни стучали от страха, волосы вздыбились, а в голове почему-то неотступно вертелось древнее слово "подонок". Колдун оказался кошмарнее призраков: те пугали снаружи, этот ужасал изнутри.
Да и не колдун это был, а колдунья. Полоумная крикливая баба, принявшая Головню за злого духа. С утра до ночи она осыпала его ругательствами. В довершение всего она была уродкой, широкоглазой и гололицей, с тощими заскорузлыми руками и длинным телом, точно при рождении её растягивали, как оленью жилу.
Загонщик смотрел на неё и почему-то вспоминалось ему растревоженное стойбище и снующие туда-сюда повитухи, и вопли роженицы из жилища. Навсегда запомнились ему удивление и страх, запечатлённые на лицах, и хмурое молчание Ярки, вышедшей с бубном наружу, и странная тревога Отца Огневика. Необычные то были роды: вместо радости - уныние, вместо праздника - молитва, вместо поздравлений - ужас. Младенец орал, но никто не улыбался приходу новой жизни, все переглядывались и шептали заговоры от нечисти. А потом в жилище заглянул вождь и, выйдя обратно, произнёс, как харкнул:
- Уродка!
И был сдавленный вопль. Люди отшатнулись, испуганные, и потянулись к оберегам, и забормотали молитвы, а в жилище тем временем заходился криком ребёнок.
За что карал их Огонь? Не Павлуцких, не Рычаговых, не богопротивных насмешников Ильиных, а их, Артамоновых, всегда свято чтивших Его заветы. Почему так случилось? Каждый задавал себе эти вопросы.
Об уродах вещали разно. Одни говорили: уроды голы как новорождённые кроты, с выпученными глазами и клешнями вместо рук. Другие твердили: уроды хвостаты и черноглазы, с ледяной кожей и лицом на груди.
Никто прежде не видал уродов. Только знали: где урод, там жди беды. Они не приходят случайно. Их зачинают тёмные духи, Ледовым прельщением соблазняя во сне баб. И когда такой ублюдок является миру, значит, люди поддались злу, и Огонь сердит на них.
Странные вещи говорил старик Пламяслав. Вечером, при тлеющих угольях, когда по тундре бродил Собиратель душ, он, старый следопыт, вспоминал: "Я был за Великой рекой, где земля превратилась в лёд, а люди спят подобно гнусу в лютый холод. Я доходил до Небесных гор, где обитал злобный бог, пока не сошёл на землю. Я видел мёртвое место - столь огромное, что лошадь не могла обогнуть его за целый день. Я встречал чёрных пришельцев и ужасных чудовищ величиной с холм. Я исходил эту землю вдоль и поперёк: от Медвежьих полей до Ветвистых урочищ. Дважды я видел уродов и много раз слышал о них. Но нигде и никогда не бывало такого, чтобы уродом рождался мальчишка. Волею ли Огня или происками Льда, но урод - это всегда девка".
Свирепым неистовством мрака веяло от этих слов. Люди внимали старику и слышали в его голосе тяжёлую поступь Обрывателя жизни, вопли горных демонов, ликующий хохот насылателей тоски. Они дрожали от его речей, и трепетали, пугая друг друга жуткими слухами. А когда всё это стало былью, они растерялись и не знали, как поступить. Все ждали слова Отца. И тряслись от страха, боясь услышать роковое:
Что Огонь их оставил. Что будущего нет. Что всё кончено.
Отец Огневик совещался с вождём. Долго. Ветер приносил белесые снежинки с кострища. Визжала новоявленная мать: "Я не хочу жить!". Родичи слышали её вопли и шептали заклятье:
Злобный дух, злобный дух!
Уйди прочь, пропади.
Не касайся ни рук, ни ног,
Ни головы, ни тела,
Ни волос, ни ногтей,
Ни нарт, ни одёжи.
Что моё - то моё.
Что твоё - то твоё.
Ты - от Льда, я - от Огня.
Да будет так!
Теперь и навсегда!
Роженица кричала, что осквернена: пинайте меня, топчите меня, бросьте меня в тайге, вы слышите? Бросьте без снисхождения, нет мне жизни, нет, нет, я уже мертва! Закопайте меня вместе с этим выродком.
В промежутках между её воплями слышалось бормотание Отца Огневика.
Общинники ждали до вечера.
Когда начало темнеть, вождь вышел из её жилища. В руках он нёс завёрнутое в шкуры тельце.
Урод!
- Мы отдадим его Огню, - сказал Отец Огневик, появляясь следом.
Это было разумно.
Им повезло, что не было гостей. Иначе вся тайга узнала бы об Артамоновском позоре.
Они не ждали удач от жизни. Они радовались тому, что беда пришла одна.
Вождь отнёс младенца на окраину стойбища, развернул и бросил в снег. Головня видел, как розово-белое тельце шмякнулось в сугроб. И грянул детский плач. Завыла неприкаянная душа, потерявшись в сером безбрежье. Уродец хотел жить! Он кричал совершенно так же, как обычные младенцы. Он хотел обмануть людей, подлец!
До самой темноты кричал он. Задыхался, кашлял, и снова кричал. Ребёнок Льда. Пусть Лёд и возьмёт его душу.
Пусть, пусть, пусть.
Они повторяли себе это, целуя обереги, а уродка продолжала орать, и людям становилось не по себе от её криков. Злой бог проверял их на прочность. У баб стояли слёзы в глазах. Они жалели её, доверчивые дуры!
Уродка истошно верещала и захлёбывалась плачем. А люди старались не подходить к месту, где она лежала.
Отец Огневик объявил обряд очищения. Он сказал, что из роженицы надо изгнать скверну. Сказал, что женщины слишком легкомысленны, пускают к себе ночью всех подряд.
Так нельзя, сказал Отец Огневик.
Мы должны блюсти себя.
Урод - это мясо. Хотя и осквернённое Льдом. Он не был человеком. Он был уродом. Пусть и вышедшим из женской утробы.
Он не человек. Не человек. Не человек.
И всё же, когда пришёл сумрак, многие поспешили взглянуть на уродца. Любопытство превозмогло страх.
Головня тоже был там. Вглядывался в побелевшее тело странного существа. Хотел произнести заклятье, но челюсть свело от отвращения, а в горло будто воткнули кол. Он смотрел на уродку и не мог понять - человек она или нет?
Голая как новорождённый щенок. А глаза огромные, словно и не глаза, а широкие дыры. Она лежала, приоткрыв рот, и в уголках губ замёрзла слюна.
Безволосая и широкоглазая. Пузатая, щекастая, с узкой грудью.
Головня прикоснулся к ней ладонью - хотел узнать, не стучит ли у неё сердце. А может, у неё и не было сердца?
Пламяслав обронил: "Мрут наши ребята без числа, а бабы мучаются".
Какие ещё ребята? Урод - не ребёнок. Что им до него?
Головня спросил старика: "Они все такие?". Тот ответил: "Других не видал. Но слыхал изрядно". И пошёл говорить жуткие вещи, от которых кровь стыла в жилах. Головня развернулся и утопал в жилище.
С тех пор утекло много воды.
Роженица давно умерла, изведённая позором, а вдовец нашёл себе новую жену.
Этим вдовцом был Сиян. Говорят, он поколачивал первую супругу, отчего та и разродилась невесть чем. Другие говорят, будто она понесла не от него, а от гостя, шедшего к Павлуцким с железом и серой.
Вот тебе и свежая кровь!
Теперь-то Головня видел: то был знак. Лёд готовил его к грядущему! Не будь того уродца, загонщик удрал бы от колдуньи.
И ещё он понял: Лёд не мог без Огня создавать иных существ. Ему нужен был ненавистный Брат. А Тому нужен был Лёд.
Долг Головни - заново связать их. Или пропасть навсегда.
- Ты хочешь забрать у меня жизнь, Отец Ледовик? - вопила колдунья, вжимаясь в стену пещеры. - Всё отобрал, что мог: родителей и доброе имя, друзей и оленей. Теперь ты здесь, нашёл меня, чтобы отнять жизнь! Но я не поддамся тебе. Нет, не поддамся. Ты принял облик бессмертного духа, но я всё равно буду бороться с тобой. Знай это, ничтожный Отец!
Целыми днями она обрушивала на Головню путаные, бессвязные речи, заполошная баба, а потом валилась без сил. Она жила как зверь: грызла сырое мясо и ходила под себя. Её руки почернели от грязи, а тело смердело хуже паршивой собаки. Она плевалась в него, швыряла камни и кости, верещала, как одержимая, но никогда не подходила ближе двух шагов. Удивительно - Головня вызывал в ней ещё больший трепет, чем она в нём. Внутренним зрением колдунья видела в загонщике нечто большее, чем просто человека, но Головня-то не видел ничего и пребывал в тревожном недоумении.
Она верещала, прыгая перед ним:
- Да-да, я помню, как ты принял нас, Отец Ледовик! Ты был любезен и мил, потому что мы были благословенны для тебя. Я и моя мать - ты помнишь это? - мы пришли к тебе измученные и обмороженные, но ты, коварный Отец, приютил нас и дал нам пищу. Ты казался мне сущим богом тогда, себялюбивый выродок! Ты восславил нас - меня и мою мать - ты объявил нас посланцами Льда, живым воплощением древних, и мы, одурманенные тобой, не сводили с тебя восхищённого взора. Думаешь, я благодарна тебе за это, ублюдочная сволочь? Ты был не лучше прочих, но умел скрывать свои мысли. Сгинь, проклятый! Сгинь без следа! Сгинь на веки вечные!
Она бормотала без умолку, днями и ночами, за дойкой важенок и за кормёжкой собак, за латанием одежды и за готовкой еды. Она бубнила, как погремушка из оленьего пузыря, и звук её голоса разносился по пещере, будто отголоски ветра, бушевавшего снаружи. В любое мгновение Головня слышал её - неизменно ворчливую, мнительную и полную ненависти. Какое-то время он думал, что старушечьи речи обращены к нему, но потом заметил, что она болтала, даже не замечая его. С кем говорила она? В её речах мелькало множество имён, но чаще других слышалось имя Отца Ледовика. Несомненно, это был кто-то, оставивший глубокий след в жизни ведьмы. Но почему Отец носил такое дивное имя? Будто не Огню поклонялся он, а Льду, Творцу плоти. Значит ли это, что где-то в тундре кочевала община лёдопоклонников? Удивительно и странно было предполагать такое.
Злобная карга, она не желала отвечать на вопросы Головни. Если он заговаривал с ней, она умолкала, озиралась и прислушивалась, точно не могла понять, откуда исходит голос, а потом снова принималась бормотать, плюясь и брызгая слюной. Головня не очень понимал, кем он был для неё, но уж точно не существом из плоти и крови. Она убегала от него по каменным переходам, она скалила зубы, как волчица, надеясь испугать его, она бросалась в загонщика всякой дрянью, но он уже не боялся колдунью. Он шёл за ней и вслушивался в её слова, потому что их произносил сам Лёд. Да-да, Головня быстро смекнул, что бабка - лишь оболочка для Господа, подобно заячьей шкуре, которую меняют каждую зиму.
Она хотела отделаться от загонщика подарками. Она кидала ему куски мяса и вещи древних. Она надеялась, что, довольный полученным, Головня уйдёт. Но он не ушёл. Напротив, он ощутил ещё большее любопытство и жажду знаний. Он ловил реликвии, которые она швыряла, и изумлялся им: никогда и нигде не видел он такого изобилия вещей древних, как у безумной ведуньи. Они валялись повсюду, среди камней и обглоданных костей, среди собачьего дерьма и ветхих шкур, а колдунья ходила по ним, пинала их, ломала их, и не было в ней ни малейшего почтения к ним. Он подбирал эти драгоценности, складывал в укромном месте, рассматривал при свете костра, и душа его приходила в волнение. С таким добром никакой Отец Огневик не был ему страшен - Головня сам мог возводить и свергать вождей. Все бы склонились перед ним!
И были там вещи мелкие и крупные, оплавленные и обломанные, из ржавого металла и неизвестных веществ, разноцветные и прозрачные, плоские и широкие, дырявые и целые, с выемками и наростами, тяжёлые и лёгкие. Загонщик перебирал всё это и не мог поверить своим глазам. Откуда здесь взялось такое богатство? Неужто Лёд самолично доставлял бабке находки из мёртвых мест?
Она плохо видела - Головня понял это почти сразу. Чтобы не набить шишек, она понаставила кругом светильников с оленьим жиром. Но даже с ними колдунья частенько не могла разглядеть Головню, хотя он-то её видел прекрасно. Может, потому она и приняла его за призрака?
Она легко пугалась, наткнувшись на него в переходах пещеры, и удирала прочь. Он же, следуя за ней, забирался всё дальше в горные недра и открывал всё новые тайны. Чего только он не насмотрелся в жилище колдуньи! Любые чудеса меркли в сравнении с этим.
Он видел гору черепков с черневшими на них изображениями древних, и ворох полусгнивших книг, громоздившихся точно оплывший глиняный холм. Он видел огромный металлический короб, местами проржавевший до трухи, и слюдяную доску, похожую на огромную застывшую каплю - из доски этой на Головню взирало его же лицо, безошибочно повторявшее каждое движение. Он видел истлевшие морды животных, насаженные на жерди с металлическими остриями, и огромное полотно из шкур, закрывавшее целую стену. А ещё он видел кривые палки, подобные той, которой ведьма разила волков. Они валялись вперемешку с порыжевшими от крови ножами и костяными тростинками с острыми наконечниками из железа и меди. Потрясённый, Головня поднял одну из этих палок, произнёс заклятье от порчи, оглядел с тревожным благоговением. Какая сила владела бабкой, если она с таким презрением отбрасывала знаки своего могущества?
Концы палки были туго перетянуты сухожилием, выгнутая дугой древесина скрипела от напряжения. Головня осмотрел чудесную вещь, изумлённый и восхищённый странной работой, а в голове билась опасная мыслишка: "Возьми, возьми её себе! Ты - истинный сын Льда. Чего тебе бояться? Возьми - да познаешь могущество Творца плоти!". Но он не внял коварному голосу и отбросил палку, стремглав выбежав из помещения. Он не был готов к тому, чтобы владеть волшебным предметом.
А ведьма не давала ему передышки. Снова и снова она являлась к нему и забрасывала укорами, кляла его гнилую душу, смеялась над ним, уверенная, что он - Отец Ледовик. Она шептала, зловеще разъяв очи: